Андрей Куц

На улице Гуревича, в квартире 24, во втором этаже дома №7 жил Пётр Симаков. Это был молодой человек двадцати пяти лет. Днём он работал техническим консультантом на машиностроительном заводе, объясняя клиентам преимущества того или иного громоздкого агрегата, а вечера, прихватывая часть ночи, неизменно проводил в клубах, ресторанах да барах, порой, ненароком, заглядывая в театр или оперу. Девушки его любили, друзья у него были — и всё у него, вроде, было хорошо.

Однокомнатную квартиру на восточной окраине Санкт-Петербурга он снимал. Спал в ней пять-шесть часов и отправлялся жить. Сны он видел редко, и были они тусклыми. Ещё реже сны запоминались. А если всё же при пробуждении его не отпускали ночные картинки, он быстро выбрасывал их из головы, не прилагая для этого особых усилий: дела минувшие и грядущие тут же напоминали о себе, ввергая его в новую круговерть событий, всё так же привычно и неустанно торопя жить.

 

Холодным утром 12 апреля 2017 года Петра разбудил громкий стук в дверь. Было всего пять часов.

— Что ещё? — простонал Пётр. — Чёрт вас побери. Теперь весь день будет испорчен.

И было от чего расстроиться молодому человеку: лёг он в половине второго ночи.

Как выяснилось, барабанила Ларка, его недавняя сокурсница, вечная студентка.

Растрёпанная девчонка стояла на пороге, выпучив безумные глаза, и покачивалась, цепляясь за косяк двери.

— Петруша, Светку повезли на дачи, по Колтушскому шоссе, — сказала Ларка, и в голосе у неё дребезжали нотки ужаса за судьбу подруги.

— И что же? — недовольно отозвался Пётр. — Чего колготишь? С ней такое бывает.

— Её силком увезли. И хотят надругаться. А их — пять человек. Мне их знакомый сказал, который не с ними, но знает… — Ларка ввалилась в узенькую прихожую, брякнулась на тумбу для обуви.

— Жалко Светку, — отозвался Пётр. — Дура, — добавил он сгоряча, уже понимая, что ему не отвертеться и надо впрягаться. — Сколько я ей говорил, чтобы не связывалась с кем ни попадя. Ты знаешь, куда они поехали? Конкретно. Адрес.

— Да. Тот мужик сказал.

— Ты сразу ко мне?

— Так мы на Большаке зависали, в двух кварталах от тебя. Я сразу в такси и к тебе. Можно я умоюсь?

— Валяй, — сказал Пётр. — Ты кому-нибудь звонила?

— Герману, Славе, Жмыхину, — прокричала Ларка из ванной. — У Прошки телефон не отвечает. У тебя тоже. Но я к тебе. Ты близко.

— Где сбор?

— На выезде из города.

— Понятно, — протянул Пётр не столько для Ларки, сколько для себя, и, постанывая, стал одеваться.

 

Через полтора часа вся компания сидела в таверне “У пономаря”.

Лицо спасённой Светки было перепачкано косметикой. Поплакала она всласть. И теперь она утиралась большим носовым платком Германа. Левое плечико её тоненькой блузки было разорвано, его закрепляли булавкой Ларка и Жмыхин. Последний не столько помогал, сколько пытался рассмотреть сочную грудь потерпевшей.

— Ну, чего смотришь? — игриво возмущалась Ларка на Жмыхина. — Отстань. Мы как-нибудь без тебя разберёмся.

— Посмотри какие здесь серьёзные неприятности, — упорствовал Жмыхин, сохраняя на лице невозмутимость. — Вам никак не обойтись без мужской помощи.

И все ржали. Лишь Светка шмыгала носом, безучастно уставившись под стол и поглаживая свои круглые коленки, обтянутые нейлоном.

Побалагурив о только что совершённом подвиге, отметив себя и каждого, в начале восьмого компания распалась: Герман отвёз Светку на хату Ларки, Славка отправился в институт, а Жмыхин, Пётр и Ларка — на работу.

 

Недосып Петру был привычен. Но трёх часов сна в этот день ему не хватало. Технические термины с удовольствием выпрыгивали из головы. Когда же Пётр неимоверным усилием воли загонял их обратно, они бессовестно путались, в беспорядке цепляясь друг за друга. Эту муку надо было прекратить. Пётр пошёл на поклон к начальству. Голова пухла и раскалывалась.

Он с трудом добрался до квартиры и сразу, не раздеваясь, уснул.

Он давно не спал так сладко и так долго.

 

В квартирке Петра, предыдущим жильцом лишённой стенки-перегородки, разделявшей комнату и кухню, было два небольших окна. Они смотрели на маленький дворик. В их запылённых стёклах солнце появлялось только вечером и радовало одинокого жильца всего несколько минут через узкий проём между домами.

Когда Пётр проснулся, солнце висело тусклым шариком под монотонным серым пологом из туч.

Молодой человек не поднимался. Он лежал и вспоминал, гоняя по кругу, только что виденный сон. Там была женщина. Она была далеко, за рекой, где было темным-темно. Удивительно, что он её разглядел. На ней был лёгонький, по-видимому, шёлковый, так ему думалось, пеньюар, доходящий ей до пят. И был он белым. Светлое пятно во мраке. А она? Гм. Он даже не помнил цвета её волос. А их длина?

Но сон не отпускал Петра. Может быть, потому что молодой человек с жадностью его удерживал, стараясь докопаться до главного? И снова. И опять он разбирает его от начала до конца, но… нет, только белое пятно во мраке.

Тогда Пётр чертыхнулся, отослал в очень далёкие края все эти сны, потянулся за телефоном, включил его и стал ждать звонка, любого, чтобы уплыть не в призрачные дали, а в пучины насыщенной событиями жизни.

“Не снились и пусть впредь никогда не снятся”, — подумал молодой человек.

И неожиданно для себя подпрыгнул на постели от грянувшего колокольного боя, который донёсся из только что зарегистрировавшегося в сети телефона. Это был эксклюзивный звонок, закрёпленный за солидным человеком. С ним Пётр познакомился пару месяцев назад на одной закрытой тусовке. И тот, воспользовавшись благосклонностью Петра, не преминул заручиться его пройдошливостью во всякого рода клубных делах. Теперь, если у солидного человек появлялась потребность выйти в свет за новыми приключениями и развлечениями, он звонил молодому человеку.

 

Когда на город опустилась ночь, а цифры на дисплее телефона превратились в ничто, показывая пустоту — 00.00.00, Пётр и его солидный пузатый товарищ оказались на одной секретной квартирке на Шпалерной. Молодой человек проглотил неведомую таблетку, предложенную ему кем-то из толпы, попрыгал, побесновался и, опрокинувшись на диван, счастливо уснул, не замечая продолжающегося разгула. А солидный пузатый человек завис в какой-то комнатке с какой-то девахой, которая очень громко и пронзительно смеялась, а потом очень долго томно вздыхала и повизгивала. Между тем, как ни странно, Пётр видел всё тот же недавний сон: светлый матовый овал на фоне идеального мрака. На этот раз женщина была как будто ближе, и смотрела она на него непоколебимо. В тёмном мире их разделяла густая жижа неторопливой реки. Оба берега, лишённые какой-либо растительности, какого-либо мало-мальски приметного бугорка, отливали жирнотой — всё одно, что растопленная дождями буро-красная глина.

“Как тихо и спокойно, — подумалось Петру. — Какое умиротворяющее место… И девушка (?) женщина (?)… стоит и смотрит… и, кажется, ждёт… Чего? Меня? Я нужен ей?.. Как она тиха (!). Какое необыкновенное чувство покоя. Умиротворение. Услада. Нега. Во мне”.

Пётр опустил ублажённое лицо — так он воспринимал его во сне. Оторвав взгляд от ждущей его, нуждающейся (?) в нём незнакомки, он посмотрел в густоту речного потока.

“Если мы хотим встретиться, кому-то придётся его преодолеть”, — понял Пётр.

Он представил, как входит в упругий поток. Как поток захватывает его и, плотно охватив тело, тащит вдоль берега, унося в неизвестную и непонятную темноту. А она всё также не шевелясь стоит на берегу и — всего лишь — провожает его спокойным взглядом.

Пётр вздрогнул, глубоко вдохнул и — проснулся.

В комнате было необыкновенно тихо.

Как было во сне. Как было там.

“В загробном мире?” — спросил он себя.

Несколько человек лежало на матрасах вдоль стен. Шторы были опущены. В комнате был полумрак. В углу тускло светил торшер с красным колпаком. Откуда-то доносились приглушённые голоса.

Щурясь от рези в глазах, пошатываясь, Пётр побрёл на единственные слышимые звуки. Он туго соображал, но помнил, что с ним пришёл кто-то ещё.

“Было бы хорошо узнать, что с тем человеком, где он?” — подумал Пётр.

Он раздвинул костяшки занавеси, заслонившей дверной проём.

На кухне горел верхний свет.

За столом сидело двое.

Неизвестных.

Они замолчали и повернули головы.

Попав на яркий свет, Пётр зажмурился, прикрыл глаза ладонью и проглянул между пальцев. Один из незнакомцев понимающе протянул ему бутылку пива.

— Не, — отстранил руку Пётр. — Кофе.

Незнакомец указал на стенной шкаф. Пётр его понял и занялся варкой кофе.

За окном брезжил рассвет.

 

Рабочий день прошёл в чаду. Но впереди была суббота. Пётр справедливо надеялся, как-нибудь извернувшись, ускользнув от знакомцев и дружков с подругами, что умудрится отоспаться.

В шестом часу вечера двигаясь в потоке машин по мосту через Неву, Пётр,  взглянув на реку, вниз, словно бы опрокинулся в её недвижимую холодную массу. Пётр пошёл ко дну.

Он мотнул головой. Он выпал из наваждения.

Машины двигались всё также неторопливо.

“Пойду встречусь с возлюбленной”. — Пётр уныло улыбнулся, окончательно утвердившись в ближайших планах на вечер. — “Всхрапну часок, другой”.

 

Она не заставила ждать себя или упрашивать. Она явилась сразу, как будто никуда не отлучалась, как будто ждала его возвращения. Она протянула к нему руки. И Пётр — поплыл. Поплыл в своём воображении, уносясь по воздуху, утопая в полноте ласковых, нежных чувств, нахлынувших на него, подавивших его волю, поработивших своей умопомрачительной истомой, — сливаясь с нею.

— Мари! — воскликнул вдруг молодой человек, приближаясь, как ему чудилось, к ней. — О! — И, вспомнив, что в этот момент где-то под ним должна быть тёмная и густая река, добавил: — Лета.

Всё это пришло само и неожиданно сложилось в МАРИ-О-ЛЕТА — Мариолета!

“Ну, конечно!” — обрадовался Пётр.

И… закувыркался, пробуждаясь.

 

Пётр лежал с закрытыми глазами, стараясь удержать в сознании сон, и всё думал, думал, и передумывал вновь:

“Почему я назвал её Мари? Почему я назвал реку Летой? Это знание, как и положено во сне, пришло само?.. Да. Я их додумал. Или просто взял и придумал. В конце концов это мой сон. Я в нём — хозяин. Ой ли?! Не она ли?.. Она — это плод моего расстроенного воображения. Но она что-то значит для меня. Возможно, это тяга к чему-то потребному. Мой идеал женщины? Пожалуй, что так… Но, Мари!.. И, Лета… Если объединить их, то получается, что всё это имеет какой-то религиозный смысл. Мари — Дева Мария. Кощунство! Почему? Потому что тебя влечёт к этой женщине-девушке. А зачем? Зачем меня к ней влечёт? Вот в чём вопрос! Я ублажён, я смиренен, мне тепло и хорошо при ней — разве это говорит о том, что я хочу её для плотских утех? Вроде… кажется, нет. Я ничего такого не замечаю. И не заметил во сне. Она усмиряет моё сознание, растревоженное дёрганной, неспокойной жизнью. Она хочет примирить меня с самим собой, хочет, чтобы я оставил разгульные шатания-болтания. Остепенился. Да-да. Значит? Она — это не мой идеал женщины? Но, женщина. Всё-таки женщина. Хотя это как раз понятно: я — мужчина, она — женщина. Мне, как мужчине, для спокойствия необходимо присутствие женщины. Вот и всего делов. Ха-ха… Но, Лета? Это же река Забвения в Загробном Царстве. Умирать? (!) Нет-нет! Только не это. Скорее, забыть. Забыть прошлое, накрепко выкинуть его из головы, и всё начать сначала, но… благолепно!.. так что ли??? Перейти эту реку и всё забыть. Соединившись не телами, а душами? Быть с той, которая близка богу. Стать богомольцем? Аскетом? Противостоять соблазнам и… женщинам? Соблазнам — тихонечко, но можно. А вот обходиться без женщин. Они же мне необходимы. Я же — мужчина!!! Разве нет? Всё это творит недосып. Точно! А ещё напряжение. И нервы. Да, ещё алкоголь… и наркота, дурь всякая разная. Это так. Надо, и правда, завязывать. Боюсь… не получится… Сон — это наваждение. Проснулся — и нет его. Но ты есть, и там, и там. И ты всегда неизменен. Что во сне, что в жизни ты всюду один и тот же. Они разные, но ты один. Но жизни больше! И жизнь — штука подконтрольная. А сон — неуправляемый. Что же, кто же, кроме памяти об увиденном по ту сторону, да и то размытой, неясной, поддержит меня по эту сторону? Ай-ай, не справлюсь я. Даже если меня хорошенько напугать. О мирных и ласковых внушениях я даже не берусь говорить — не поможет это”.

Расстроенный, но умиротворённый и задумчивый Пётр поплёлся в ванную комнату. Он пустил воду и залез в ванну, закрыл глаза и стал слушать шипение крана и плеск воды.