Быль (1)

ХРОНИКИ ЧАСТНОГО СЫСКА

Андрей Куц

 

 

Быль

 

Он пытался хоть сколько-нибудь поспать в своей раздолбанной «девятке». Содрогаясь от холода, кутаясь в демисезонное пальто, надвигая на глаза и уши шерстяную шапку, пряча за пазухой руки и периодически включая обогрев дырявого салона, он мучился и с нетерпением ожидал рассвета.

Вот уже пятый месяц он занимался делом, которое в последнюю неделю, день ото дня, всё чаще и чаще представлялось ему безнадёжным, потому что он всё отчётливее слышал шелест осени, и всё отчётливее она ему мерещилась. Отчаяние и тоска съедали его внутренности, а о душе он уже забыл вспоминать: чего ради вспоминать о том, что давно выстыло на промозглом ветру.

А ведь начиналось всё так обычно-прозаично.

Надо было найти мужчину сорока двух лет. Сколько раз он выполнял нечто подобное! Сколько было разоблачено неверных жён и мужей, найдено их любовников и любовниц, поймано за руку взяточников и шантажистов — не перечесть! Больше семи лет он состоял на службе при частном сыскном агентстве, мотаясь по улицам, городам и весям, таясь в подъездах и подворотнях, прячась за кустами и деревьями, за машинами и прохожими, фотографируя, подслушивая, законными и воровскими путями получая нужные сведения, надевая личину матёрого медведя, внедрялся в логово зверя или втирался в доверие хоть к бомжу, хоть к работнику налоговой службы или к долговязому юнцу, прыскающему апломбом, торгующего эксклюзивными одеждами от самого маэстро Пьера Кардена, случалось бывать и эмиссаром — засланцем в другую страну с неофициальной миссией. Много всякого было. Он был доволен. Ему нравилась его работа. Он примерил на себя много личин и много имён, но всегда оставался пронырливым и удачливым Кокошкиным Геннадием Ивановичем. Не было на свете такой преграды, которую рано или поздно он не смог бы сокрушить, так же, как вода неизменно сокрушает каменную твердыню.

И вот…

Он с удовольствием бы оставил это дело, если бы не неисчерпаемые богатства заказчика и не его собственная профессиональная гордость.

Он из последних сил боролся с апатией и меланхолией, пытаясь удержать в себе интерес к тайне, с которой он соприкоснулся. Но интерес то и дело ускользал… Но он должен, во что бы то ни стало должен её разрешить. Пускай на это понадобятся годы, он не уступит!

«А вот это уже бред. Это есть депрессия. Я не упёртый, я разумный, разумный. Я не пропаду в этой трясине. Я смогу. Я найду и выберусь. Мне, что кошке вода — пищу, но под шёрсткой сух-сухонек. Вот так. — бормотал Кокошкин в беспокойной дрёме, чувствуя, что ноги опять начинают костенеть, и пора включать печку. — Сейчас, да-да, сейчас…» — Он дремал.

Без отлучек он жил в «Кольчуге» семь долгих дней. Он всё давно узнал и понял, что из этого места больше ничего не выжать, а можно только ждать.

Он не стал спускаться с лестницы, когда Чвакошвили увёл свою жену в спальню, а Егор стал звонить в полицию. Он обнюхал весь второй этаж, попробовал заглянуть в каждый номер, но все они были закрыты, и в них никого не было — в этом он убедился позднее. Он мог бы вскрыть нехитрый замок двери дородной дамы, но не стал этого делать, по собственному опыту зная, что таким вот образом очень легко нарваться на конфликт с провинциальной полицией. Вставать у неё на пути — это недальновидно, глупо, это неизменно выйдет боком, потому что власть не потчует чаем с вареньем пронырливых частных ищеек. Он был уверен, что у него ещё будет шанс увидеть место происшествия своими глазами.

И он увидел: распластанная на кровати иссохшая старушка в изодранной ночной рубахе и пятна подсохшей рвоты на полу. Это было кошмарное зрелище. Его самого чуть было не стошнило. Но данное происшествие ему ничем не помогло. Оно лишь дало дополнительную пищу для размышлений, ничего не проясняя, однако, пугая. Если призраки, назовём их так (или же неуловимые люди, нет-нет да появляющиеся неизвестно откуда в «Кольчуге» и неизвестно куда уходящие — это предстояло выяснить), начали проявлять себя подобным образом, это уже становится слишком опасной игрой. Однако была надежда на то, что дама, на почве внезапного страдания животом, умерла естественной смертью по причине слабости сердца, понёсшего излишнее напряжение от отравления и принятых лекарств.

Теперь «Кольчуга» была закрыта.

За три года работы она закрылась впервые.

Закрыта из-за предполагаемого смертельного случая отравления человека в её стенах. Закрыта до получения результатов экспертиз, назначенных как по результатам вскрытия умершей, так и по взятым из кухни и кладовой образцов продуктов.

Кокошкин слышал, что Егор приглашал чету Чвакошвили перебраться к нему, и те согласились. А четверо ребят-искателей острых ощущений, воспользовавшись своевременным предложением, перебазировались в дом Борьки Чавкина, сойдясь всего-то на трёх сотнях рублей в день за всех, но только за постой, а питание — за их счёт, но готовить станет жена Борьки, Клава.

Кокошкин не спешил с поиском и наёмом жилья. Он решил провести первую ночь после несчастья неподалёку от «Кольчуги», чтобы наблюдать, и быть на месте первым, если что-то начнёт происходить. Но уже близилось утро, а Геннадий Иванович так ничего и не заметил. А вот продрог он до самых костей.

«Как бы мне не заболеть. — Кокошкин шмыгнул носом. — Однако я сдаю позиции. Раньше я был куда как выносливей. Жаль».

Он не замечал того, что изменился внешне. Он волновался лишь о своих внутренних  переживаниях — о тягостных думах за жизнь, кручинясь о её пустоте. А он переменился. Это был тот самый мужчина, который зашёл в ресторанный зал «Кольчуги» после ухода Рукавникова и Петра Сударенко. Его ещё изучал Михей Ардашев: сутуловатый мужчина, прячущий лицо в поднятый воротник длинного демисезонного пальто, с шаркающей, вялой походкой, невзрачный, потрёпанный — обветшалый. Раритетный экземпляр, ископаемое.

Он шарахался и прятался от людей. Это стало происходить с ним с определённого момента нахождения в «Кольчуге»: он стал дичиться и сторониться людского общества, ненароком столкнувшись с тем, кого так долго и безуспешно искал. Тогда Геннадий некоторое время стоял напротив мужчины и смотрел в его омертвелое синее лицо со спокойными, отстранёнными глазами. Были сумерки. Было холодно. И вокруг случайно найденного пропавшего вдруг соткалась для Геннадия расхлёстанная во все края жёлто-бордовая осень. И ветер, ветер подул в лицо Геннадию, отчего ему стало тепло, потому что та осень сверкала солнцем. Найденный пропавший пошёл вперёд и задел Геннадия плечом. Но это не вернуло Геннадия Кокошкина в действительность, а лишь развернуло на месте. И он стал смотреть в спину уходящего, который уходил в свою осень — в эту солнечную и теплую осень.

— Постой, — сказал Кокошкин, но понял, что он это не произнёс вслух.

— Геннадий Иванович! — громко позвала его Лариса Чвакошвили с крыльца «Кольчуги». — Ваш ужин готов, заходите, не мёрзните! — Ей не ответили. Она позвала громче: — Геннадий Иванович!

И Кокошкин очнулся.

Он оглянулся на голос Ларисы.

Женщина поманила его рукой и приветливо улыбнулась.

Кокошкин встрепенулся. До него только теперь дошло, что он всё-таки отыскал того, кого следовало найти.

Он быстро отвернулся от Ларисы и от досады чуть не лопнул.

Перед ним никого не было. И не было никого на стоянке, и не было никого возле здания, и ни один человек не удалялся по склизкой грязи поля, припорошённого снегом — этот пейзаж совершенно точно не походил на раннюю осень, резвящуюся в поре бабьего лета. Мир перед ним был уныл и скучен. Мир был мерзок и отвратителен.

Кокошкин кинулся бежать по полю: поскальзываться, падать в грязь, давить землю руками, коленями, брюхом, ногами, подниматься и опять бежать, и снова падать, подниматься, оскальзываясь, и бежать куда-то туда, где он надеялся увидеть того, кто ушёл в никуда, пропал, как мираж. А может, это и был мираж? Такой вот северный мираж. Или же это был призрак, один из тех, о которых многие говорят? Кокошкин остановился. Он долго осматривался в темноте, немного рассеянной первым снежком, светом от «Кольчуги» и от близкого шоссе с его шумными автомобилями.

А потом он мылся, переодевался и ел уже остывший, но подогретый в микроволновке ужин, на который его приглашала ранее Лариса Чвакошвили.

«Он — был! — ел и размышлял Кокошкин. — Он был материальным. Более чем материальным. Сама плоть и кровь. Если даже допустить параллельный мир, что является безумием, в котором он пропадает, то, когда он возвращается, он — обычный, почти обычный человек, а значит, его просто надо поймать именно в этот момент, связать и увезти, чтобы предоставить заказчику. Точно!» — Кокошкин жадно ел и радовался удачной нечаянной встрече, прикидывал варианты поимки и предвкушал близость завершения пятимесячного поиска.

«Нет, мне не почудилась тёплая яркая осень, — решил Кокошкин. — На короткий миг выглянуло из-за облаков солнце, а я этого не заметил, ошарашенный встречей. Вот как было».

Было это четыре дня назад. Все эти четыре дня он тосковал, отчаивался, сомневался и ждал, и никак не мог дождаться повторения случайной, но теперь запланированной встречи. Но он был готов к долгому ожиданию. К очень долгому. Он был обязан поставить ещё одну галочку в своём послужном списке с удачно завершёнными делами.

Вот только будет ли эта встреча? Вернётся ли его объект? И не обознался ли он?

«Надо ждать. Пока — только ждать. И не сходить с ума».

 

В окошко постучали.

Геннадий Иванович разлепил опухшие веки.

Брезжил рассвет — безоблачное небо на самой кромке налилось оранжевой зорькой.

Стёкла машины заиндевели — ночью выдались заморозки.

Кокошкин поскоблил ногтями по боковому окошку, убирая иней,  и на него глянуло знакомое лицо.

Кокошкин приопустил стекло.

В салон машины потянуло стужей, скопившейся снаружи за ночь.

— Доброго утра, Геннадий Иванович! — обратился Егор Жулин, дыхнув паром в мизерную щель в окне. — Извините, что разбудил.

— Ничего. — Кокошкин провёл ладонью по онемевшему от недосыпа лицу. — Я старался не спать. Задрёмывал иногда и только.

— Зачем вы здесь ютитесь? Наверняка до ужаса неудобно и зябко. Поди, окоченели? Если вы хотите задержаться в нашем уголке надолго, то милости прошу ко мне. Я живу один. Вы нисколько меня не стесните.

— Спасибо тебе, Егорка. Я, пожалуй, согласился бы на твоё приглашение, только я знаю, что у тебя остановились Чвакошвили.

— Они уже уехали. С утра пораньше поехали в Ростов, разузнать свои дела. И хотят там остаться. Они устроятся в гостинице до вынесения решения по «Кольчуге». После этого страха с пожилой дамой и трёх безвылазных лет, проведённых в «Кольчуге», им будет приятно побыть самим под опекой прислуги, на всём готовом. К тому же они хотели платить мне за жильё, а я на такое ни в какую не соглашался. Так что… милости прошу!

— Как-то неудобно.

— Вы же сами только что…

— На постой, и задаром? Мне неловко. Я бы за деньги. Я бы снял у тебя уголок на несколько дней, а может, на неделю-другую.

— Ну, не знаю… Брать с вас деньги? Хотя, конечно, они мне пригодятся. Сговоримся, Геннадий Иванович! Обязательно сговоримся, не сумливайтесь.

— Ну, тогда запрыгивай в мой кадиллак. Ща покатим до твоих апартаментов.

Егор живенько обежал «девятку» Кокошкина и залез на переднее сиденье.

— Бррр-р! Зябко нынче! — Он радостно улыбнулся.

— А ты что же это в такую рань-сусрань ошиваешься возле «Кольчуги»? — спросил Кокошкин и тронул машину с места.

— А Вы не слышали, как подъезжала машина Чвакошвили? Я приехал с ними. Мы всё осмотрели и запомнили, что да как выглядит. Проверили пломбы, печати, замки, запоры, двери, окна. В общем, всё проверили и оглядели. И мне теперь надлежит за всем следить, чтобы всё оставалось в таком же виде до возвращения хозяев. Они подрядили меня на ещё одну работку, ха! Я и рад, ведь прежней может уже не быть. М-да… Между прочим, за плату. От которой я тоже отказывался. А они говорят, что, хотя я по-прежнему числюсь у них на службе, они не смогут мне платить.

— Это хорошо, что есть работа. А они где живут?

— А нигде. Здесь. У них нет квартиры. Продали, ради собственного бизнеса, ради «Кольчуги».

— Понятно. А ты с кем живёшь?

— Ни с кем. Сестра перебралась в Переславль-Залесский и забрала мать. Дом остался пустовать. Правда, они иногда приезжают. Вот. Остался дом пустовать. И пришёл я, уволенный со службы по увечью. И домик достался мне. Поселился, огляделся и подвернулась работа в «Кольчуге, под бочком — удачно. Думаю, пойду, пока не найду ничего лучшего. И прижился. Два года проработал. И вот, что получилось… А отец ушёл от нас пятнадцать лет назад… давно.

— Сочувствую.

— Не стоит. Чего уж… Я уже в спецназе был. Без меня было дело. Мать жалко. Но у неё есть мы. Вот и сестрёнка её к себе забрала. Молодец девчонка. Она, мать то есть, после моего возвращения всё было ко мне рвалась, чтобы жить вместе… Да у сестры сын подрастает, так что нянчится с ним. Всё ей забота и потеха. А мне свою жизнь надо начинать строить и налаживать. Зачем она станет мешаться да смущать, так ведь?

— Да вроде так. А от чего дивчину не сыщешь?

— Пока не везёт.

— Понятно. А я и правда проспал твой приезд с Чвакошвили. Надо же! Думал, что всего лишь дремлю. От такого постового-дежурного ни какого проку, верно?

— Точно.

— Надо мне выспаться.

— Правильно.

— Отлежусь на твоих мягких перинах и — в ночь!

— Снова будете сторожить своего пропащего?

— Буду. Что же делать? Пойду. Так, где твой дом? Показывай.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

— Вон, видите, голубенький домик и палисадничек с высоченной грушей?

— Ага.

— Правьте туда.

Кокошкин обернулся и посмотрел в заднее стекло машины, сказал:

— Как удачно он расположен. «Кольчуга» — как на ладони. Километра два будет, а?

— Не меньше. Но всё превосходно видно.

— Но бинокль не помешал бы.

— А у меня имеется. Армейский. Десятикратный.

— Нормально.

— Мне будет не сложно следить за порядком в «Кольчуге». Сяду к окошку и стану глядеть, не ходит ли кто посторонний, принюхиваясь к дверям и окнам, в надежде поживиться брошенным добром? А если наедет полиция, я тут же позвоню хозяевам. Они наказали, чтобы я обо всём сообщал. Так что буду чаи гонять да поглядывать в окошко, вооружившись биноклем. Потом прогуляюсь, пройдусь и посмотрю вблизи, всё ли там в норме? А то и вы подвезёте или ещё кто.

— Например, четверо ребят, которые всё никак не откажутся от своей затеи. Где они, кстати? Правда, что ли, у Борьки остановились?

— У Борьки. А разве они сегодня ночью не приходили? Вы их не видели?

— Никого не было. Тишина.

— Дрыхнут, значит. Оказались вдали от злачного места и дрыхнут — отсыпаются.

— Соблазны нежданного визитёра и опаска встречи с ним не тревожат праведных детских душ?

— Точно.

— Я вот думаю подрядить их к своей затее. Пускай помогут. Как-никак интересуемся одним делом. Отчего друг дружке не помочь? Вместе-то оно как бы сподручнее.

— Точно. — Егор подышал на руки. — Холодновато у вас.

— Ща отогреешься. Вот и твой дом.

 

Кокошкин и Жулин перекусили курочкой гриль, которую Егор утащил из-под строгого полицейского ока, уходя из «Кольчуги», и завалились на боковую — оба нуждались в отдыхе. Был девятый час утра одного из последних дней ноября.

А в начале второго в дверь дома Егора постучали.

— Чего тебе? — отворив дверь, пробасил Егор, вырванный из глубокого сна.

— Договорился с Толчановым, — известил его хмельной Борька Чавкин и облизнул губы, пересохшие от скорого хода. — Ребятишкам баньку истопим. Пускай попарятся, а то какие-то хмурые, чего-то недовольные. Забежал спросить, не желаешь присоединиться? И приглашай хозяина харчевни с женой.

— Нету их, уехали!

— Как уехали? Они же вчера ещё… А чья машина во дворе?

— Что тебе за дело? Проваливай! — огрызнулся Егор.

— Егорка, я же по-хорошему, — выпучил глазища Борька.

— Я тоже. Раз кулаком в морду не тычу, значит, говорю по-хорошему. Ты же знаешь, что я днём всегда сплю. Чего припёрся?

— Я же говорю — банька. Банька истоплена. Если Чвакошвили нет, пускай твой гость присоединяется, небось, тоже из бывших постояльцев.

— Сыщик это, частный, из Москвы.

— Генка? — Борька обрадовался. — Генка — хороший малый. Чуток важный и себе на уме, но хороший. Пущай он будет заместо хозяев.

— Он всю ночь не спал. Не мешай.

— Ну, смотри… Твоё, конечно, дело, но так промотаешься, всех товарищей растеряешь. У нас посёлок маленький.

— Знаю я. Я, авось, здешний. Забыл, что ли? Я как никак здесь вырос.

— Помню. — Борька раздулся, опустил глаза. — А хозяин совсем от тебя съехал?

— Совсем. В Ростове они. Там будут жить, в гостинице.

— Ааа… А ты чего это спишь? Теперь, кажись, некуда ходить на работу.

— Не твоё дело, Борька, отстань к лешему.

— Ну, как знаешь.

Егор захлопнул дверь.

Он вернулся в комнату. Кокошкин, развалясь на деревенских мягких перинах, спал беспробудно. Егор, не раздеваясь, забрался в собственную постель и провалился в сон, позабыв о том, что должен нести неусыпную караульную службу. Да и то сказать, на дворе — день, светло ещё, и свежа тропа от недавней круглосуточной жизни в «Кольчуге», и сильна людская молва о страшном происшествии с пожилой дамой, — так что в ближайшее время никто не осмелится ломиться в двери заведения. А ходить рядом с её стенами и любопытствовать — пускай себе ходят и лупают глазёнками, от этого никакого имущества не убудет, не так ли? Егор спал.

 

Борька Чавкин был раздосадован грубостью Егора и тем, что чета Чвакошвили уехала. Но он был бы рад распространить свою тщательно спланированную угодливость и на неожиданно возникшего московского сыщика. То, что он вчера проморгал чету Чвакошвили, не взяв их на постой, его мучило всю ночь. Изворачиваясь с приготовлением баньки, сняв её у соседа взамен на совместное распитие самогона в клубах жаркого пара, он старался не столько для ребяток, остановившихся у него, сколько имея в виду возможность участия в утехе и усладе четы Чвакошвили. Тем более что Ритке будет неудобно париться в бане с двумя простыми бабами — с женою Борьки и с женою хозяина бани, — но она составила бы хорошую компанию жене Чвакошвили, Ларисе. Борька с удовольствием поменялся бы с Егором жильцами.

Борька уныло брёл к своему дому, чтобы пригласить молодых мужчин в натопленную баню.

— Попарюсь и я с вами, ребятки. Покажу, что к чему, как что надо правильно делать, — говорил он минутами позже Кириллу, Сёме и Лёше, стягивая с себя всё лишнее, оставаясь в одном исподнем. До Толчановых было два двора.

Кирилл, Сёма и Лёша накинули куртки и пошли на улицу за голым Борькой, шлёпающим по лужам в безразмерных галошах и с двухлитровой бутылкой отменного самогона под мышкой, взятого на деньги ребят у бабушки-соседушки.

На землю падали не то жирные снежинки, не то крупные капли дождя — было не более одного градуса тепла, а небо — заволочено однородной массой серых туч.

После томительных недель ожидания встречи с неведомым, завершившихся ужасной смертью никому не известной дамы, ребята даже не помышляли о возобновлении охоты на ведьм. Теперь они расслаблялись, отдыхая, отвлекались от накопленного напряжения, от давно появившихся и продолжавших крепчать безрадостных мыслей.

Как только мальчики покончили с мытьём в бане под надзором двух пьяных мужиков — хозяина баньки и Борьки, советовавших отведать самогона бабки Лукъяны столь навязчиво, что было легче поддаться на уговоры, чем продолжать артачиться, — они, хорошенько захмелев, уступили место трём женщинам — молоденькой Рите и жёнам Чавкина и Толчанова. Избавившись от присутствия женского пола, пятеро мужчин набились в избёнку Толчанова, чтобы, не отпуская далеко банный угар, хорошенько порадоваться угару пьяному.

Рита, поддавшись на общие уговоры, превозмогая смущение, по-быстрому отпарилась с двумя незнакомыми женщинами и поспешила в пустой дом Чавкиных: её разморил и утомил жар, истерзали стыд и брезгливость, ей хотелось одиночества и чего-то знакомого, родного. Она выбрала из своей дорожной сумки внушительных размеров чистую одежду и, переодевшись, уселась под окошко пить чай из личного термоса, наслаждаясь одиночеством. Беспокойные мысли о занятии, которому в этот момент придавались её мальчики, кружили блестящими жирными оводами вокруг её раскрасневшегося, вздувшегося после бани тела. Она страшилась той минуты, когда пьяная масса людей ввалится в избу, явившись по её душу.

Мальчики, Сёма, Кирилл и Лёша, — были весьма правильными мальчиками, то есть выпивали они редко, да и то в разумных количествах. Рита любила их за это чувство меры, которое проявлялось во всём без исключения. Все они были хорошими товарищами, побывавшими не в одной переделке, изведавшими не одну опасность. Будь то сплав по горной реке или спуск на лыжах с горной хребтины, пеший марш-бросок через таёжную глухомань или совершённое год назад безрассудное поползновение на бразильские джунгли с их полчищами невиданных насекомых и гадов. Но они ещё никогда не охотились на то, чего не может быть. И вот, узнав про «Кольчугу» и её чудеса, они попробовали вкусить чего-то новенького, невероятного, необычайного.

Через двадцать минут после того, как Рита удобно разместилась на стульчике возле окна, на дворе послышался шум, нарастающие голоса, возня. И к крыльцу подвалила вся шатия-братия. А довольный Борька слащаво осклабился в окно.

— Фу-ты, нечисть, — поморщилась Рита. — Зачем искать нечисть, когда она сама норовит влезть в каждое окошко?

Её мальчики были, как говорится, подшофе — их качало. А вечер только начался! С ними пришли не только Чавкины, но и Толчановы: и жёны ни в чём не уступали своим мужьям — все были безобразно пьяны.

Рита долго отчаянно отбрыкивалась от втягивания себя в пьяный бред. Но в конце концов сдалась, не в силах выносить далее те безобразия, которые оскорбляют тебя лишь до тех пор, пока ты сам не изведаешь того зелья, от которого помрачены рассудки окружающих.

Рита опустошила поднесённый стакан. И ей полегчало. К тому же от неё сразу же отстали, без задержек и единогласно приняв её в свой круг.

Пирушка продолжалась до девяти вечера — до тех пор, пока все незаметно не забылись сном.

В то время, когда  в доме Чавкина совершалась пьяная гульба, Егор с Геннадием Ивановичем поедали толчёную картошку с квашеной капустой, дополняя крестьянский стол тонюсенькими дольками сервелата. Они попеременно поглядывали в бинокль на «Кольчугу», возле которой весь день не происходило ни единого движения — гостиница-постоялый двор вымерла, что было до крайности необычно. Час назад они к ней съездили и нашли её всё в том же состоянии, что и утром.

За окном было темно.

Они ели при тусклом свете ночника, светившимся в противоположном конце комнаты, — так было меньше бликов на стекле.

Егор, привыкший бодрствовать ночью, хотел отправиться на ночное дежурство под стены «Кольчуги» вместе с Геннадием Ивановичем. Но тот переубеждал Егора, говоря, что завтра днём понадобятся его глаза, потому что сам он будет спать. Егор упрямился, аргументируя тем, что ему всё одно не уснуть. К консенсусу не приходили.

— Я поеду с вами и немного там посижу. Не так скучно будет вам и будет занятие для меня. А потом прогуляюсь до дома. Глядишь, от свежего воздуха смогу уснуть, а?

— Не знаю, не знаю, — Кокошкин качал головой. — Я привык один. Мне одному сподручнее.

Кокошкин говорил, а сам думал о том, что ему вовсе не хочется вставать из-за стола, выходить из тёплого дома, садиться в выстуженную машину, ехать к пустому зданию и проводить возле него целую ночь.

— Надо! Это моя работа, — сказал Кокошкин, переубеждая самого себя.

— Что? — не понял Егор.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

— Я говорю, что хорошо у тебя, уютно, тепло, но надо отчаливать в ночь.

— Вот и возьмите меня, чем я — плохая компания? Всё будет веселее.

— Не до веселья мне. Ни к чему мне это. Не стоит вкушать его и тем более привыкать к нему. Потом придет похмелье, так что недолго будет тоске заесть-загрызть тебя, а тогда уж останется одно: бросить такую волчью работу и идти охранять ночные кабаки — вот где гулянье, веселье, народ.

— Так как же?

— Насчёт тебя? Возьму, куда я денусь. Но не оставлю. Пойдёшь пешком.

— Ладно. Но, может быть?..

— Поглядим, в общем. За чем колготишься? Поглядим, разберёмся. Там будет видно.

— Ага, — Егор обрадовался. — Поглядите! Поглядите! — вдруг закричал он, вскакивая с места и роняя на пол стул.

Егор схватил бинокль, нацелил его на «Кольчугу».

— Что, что такое? — не понял Кокошкин и закрутил головой. — Куда глядеть? Что там?

— Кольчуга! Свет! Свет в окнах!

— Что? Дай, дай мне! — Кокошкин вырвал из рук Егора бинокль и стал всматриваться в ночной силуэт далёкой гостиницы, плавающей в свете уличных фонарей. — Скорее туда!

— Как Вы думаете, что это может быть? — одеваясь на ходу, спрашивал Егор. — Кто-то вломился или к ночи глядя зачем-то нагрянула полиция?

— Не знаю. Поглядим. Скорее запирай дом и прыгай в машину. Быстрей, быстрей давай!

Кокошкин уже завёл двигатель, а Егор всё возился с замком двери, от темноты и спешки никак не попадая ключом в скважину.

— Быстрей!

— Бегу, бегу я! Сейчас, секунду. Вот!

Егор запрыгнул в «девятку» и Кокошкин, вынимая внутренности из своего ненадёжного авто, надавил на педаль газа до упора — колёса с готовностью завертелись на мёрзлой земле, создавая ледяную плёнку.

— Ах ты, чёрт!

— Не спешите так, так только хуже. Можно вообще никуда не успеть.

— Учи учёного! — огрызнулся Кокошкин.

Он сбросил газ, выжал сцепление — колёса замерли.

Постояв десять секунд, они медленно тронулись с места, звонко разминая шинами мёрзлую землю.

 

На съезде к автомобильной стоянке «девятка» остановилась.

Кокошкин выключил фары и опустил боковое окошко — высунул голову.

Тишина. Только по шоссе несутся машины.

Не включая фар, не заводя двигателя, оставаясь на нейтралке, он опустил ручник. Машина покатилась под небольшой уклон и добралась как раз до стоянки. Кокошкин и Егор вышли, не закрывая дверей, чтобы не было стука.

Когда они увидели из своего дома огни в «Кольчуге», светилось два окна во втором этаже. Когда они ехали в машине, свет горел лишь в ресторанном зале. А теперь светился весь второй этаж, как будто все жилые комнаты были заняты. Но кем?

Они не видели ни одной тени, ни одной фигуры. Они стояли, не двигались — наблюдали. И вот в двух окнах, разнесённых по противоположным концам здания, одновременно отодвинулись шторки и кто-то, как по сговору, посмотрел на улицу.

Кокошкин и Егор побежали к дверям «Кольчуги».

Двери и замки оказались целыми.

Они обошли здание — нигде никаких повреждений.

Из-за того, что уже второй час шёл лёгкий снежок, укрыв землю белой простынкой, было легко заметить след человек, — но ни одна нога не тронула девственного зимнего покрывала. Испоганили его только Кокошкин и Егор, наследив, натоптав, зачем-то вздумавшие тревожить вечернее безлюдье под редкие толчки ветра, гуляющего на раздолье.

Они в растерянности встали перед главным входом.

— У тебя есть ключи? — спросил Геннадий Иванович.

— Нет. Мне не дали. Наказали звонить, если что. Да и как я вошёл бы? Все двери опечатаны, опломбированы. Нельзя входить.

— Да, нельзя. — Кокошкин растерялся ещё больше. — Что же делать?

— Не знаю. Может, ещё раз, внимательнее, осмотрим все окна и двери?

— Я не могу предложить ничего более умного, так что пошли.

Повторный осмотр не выявил каких-либо повреждений здания.

— Я слышал голоса, мужские, — сказал Егор, когда они снова встали у парадной двери.

— Я тоже слышал. И ещё какой-то стук. Тупой, будто деревом о дерево.

— Глядите! Горит только одно окно!

— Только что горели все.

— Тихо! Может, они выходят?

— Быстро давай к заднему выходу, и будь на чеку. Если что, кричи или звони — смотри по обстоятельствам, но не геройствуй!

— Понял.

Егор помчался за «Кольчугу», а Кокошкин затаился возле парадной двери.

Но ничего не происходило.

Так, в тишине и бездействии, провели они около пятнадцати минут. Кокошкин отошёл к своей машине, присел за ней и набрал номер сотового телефона Егора, спросил:

— У тебя ничего?

— Нет, тихо.

— Я вот тут подумал, — Кокошкин помедлил, — подумал, что это…

— Призрак? — шепнул в трубку Егор.

— Да. Только почему ты говоришь в единственном числе? Их может быть много.

— Потому что главный из них — Руслан, первый пропавший. Его видели чаще.

— Конечно, чаще. Он же давно пропал.

— И всё же… А что делать, если они полезут и попрут из здания? Да прямо на меня!

— Знаешь, что я думаю? Если уж говорить о таком. Я полагаю… я думаю, что, когда они приходят оттуда сюда, они становятся обычными людьми. По физиологии. Понимаешь? И их можно поймать, сцапать. Не надо зацикливаться на их происхождении и рассусоливать с ними. Просто — по кумполу, кляп — в рот, а мешок — на голову.

— Так мне здесь оставаться?

— Побудь пока. Только отойди подальше, чтобы был лучший обзор, и, если есть возможность, спрячься, укройся за что-нибудь, понял?

— Понял. На связи. — Егор оборвал соединение.

Что-то мелькнуло в поле. Кокошкин уловил это движение боковым зрением и вздрогнул от неожиданности. Он стал всматриваться в ночь. Но ничего не увидел. А показалось ему, что по полю идёт человек.

В ресторане зажёгся весь верхний свет.

Кокошкин дёрнулся.

Три мужские фигуры прошли за стойку бара, что-то взяли и пропали, а свет остался гореть. Но через минуту кто-то спустился со второго этажа по лестнице, и свет погас. Осталось гореть одно окно на втором этаже.

Кокошкин не опознал ни одного человека, но на всех была тёмная одежда, хотя… ночью все кошки серые. Кокошкину надо было знать, был ли среди них его подопечный. Он чертыхнулся.

— Растяпа! — ругал он себя. — Засмотрелся, словно школьник. Хотя бы к окнам подкрался или взял бы бинокль, растяпа!

Бинокль лежал на переднем пассажирском сидении. Кокошкин на корточках подобрался к двери машины, приоткрыл её, просунул руку и завладел нужным предметом. Он поставил локти на капот и стал разглядывать в бинокль единственное освещённое окно.

И тут свет погас. Совсем. Весь. Всё здание снова было безжизненным. Темным и мёртвым.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Кокошкин злился и ждал.

Ждал полчаса. Ждал час.

Ничего. Никакого движения, нигде — ни в здании, ни в округе.

Прошло ещё пятнадцать минут.

По правую руку от себя Кокошкин увидел Егора, идущего с поля. Тот шёл тяжело, увязая в грязи, поскальзываясь, спотыкаясь.

— Ничего? — спросил Егор и присел на корточки рядом с Кокошкиным.

— Ничего. Только затекли ноги и до костей продрог. А у тебя?

— Всё, как у вас. К тому же перепачкался как последняя дворняга в помойной куче.

— Ты не уходил далеко? Вон туда. — Геннадий Иванович показал направление, где видел человека.

— Не, я там не был, а что? Кого-то видели?

— Показалось, что идёт человек.

— Так и бывает.

— Ты о чём?

— Чаще всего там он и показывается. Идёт от «Кольчуги». Уходит. Многие видят именно это, а не то, как он приходит или бродит возле здания.

— Ну, я тоже о таком слышал… да мало ли что говорят люди!

— Может быть, и так. Давайте залезем в машину, погреемся? — Егор жалобно посмотрел на Кокошкина. Егор не хотел продолжать страдать ради каких-то привидений или — кто-что там ещё может быть?

— Полезли, — согласился Кокошкин.

Долго они сидели в эту ночь, всматриваясь в поле и в окна «Кольчуги», периодически выбираясь побродить по округе. Два раза зажигался свет в здании, — но больше они никого не видели. В конце концов Егор перебрался на заднее сидение, принял позу зародыша и уснул. А Кокошкин бдел и ждал. Ждал до рассвета.

Утром они снова обошли здание и снова ничего не нашли, кроме следов, уходящих далеко в поле.

— Надо позвонить Чвакошвили, Тамазу Ревазовичу, — сказал Егор, забираясь в машину. — Расскажу о ночных приключениях.

— Думаешь, надо? — Кокошкин сел за руль, завёл двигатель.

— Не знаю. Знаю только, что он более чем верит в этих духов. Он сам их видел. И не одного. И близко. А я видел лишь издали, но три раза.

— А я ни разу, — спокойно солгал Кокошкин и выехал со стоянки на шоссе.

 

Продолжить чтение Быль (продолжение)

 

Поддержать автора

QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259