Мариолета

Впервые за многие месяцы Пётр встречал ночь в постели, да ещё в собственной. Но сперва он заказал из ближайшего ресторана армянского салатика, бефстроганов и картошку фри, чтобы, нажравшись от пуза и хорошенько отоспавшись, возвратить силы. С безумием — каким? — надо было кончать! А для такого дела пригодны, то есть удобоваримы, любые средства.

Посмотрев телевизор, Пётр выключил свет, повернулся на бок, вздохнул и закрыл глаза.

Ночь была темна и тиха. За окном, невидимо, моросил дождь.

Телефон лежал выключенным на ночном столике. Некоторое время Пётр поглядывал на него, борясь с соблазном, включив его, узнать, кто звонил, в надежде зазвать к себе или желая рассказать о том, где он сейчас, что делает, и сравнить с лихим времяпрепровождением Петра, и, быть может, если он устроился завиднее, присоединиться к нему.

Была суббота, скоро должно было начаться воскресенье — ночь, соединяющая воедино эти два дня, может быть особенно длинной и с тем же успехом скоротечной, но неизменно плодотворной и непредсказуемой, лишь только стоит захотеть этого.

Пётр вздохнул и снова закрыл глаза.

«Может, напиться? Или снотворного? Какое у меня там есть?»

«…ммм…»

«Я хвораю».

«Надеюсь, что это всего лишь переходный возраст».

«А не начало депрессии или какой ещё там болезни…»

«Спать. Надо уснуть».

«Но придёт она! Ничего, зато высплюсь».

Она пришла, как показалось Петру, сразу.

На этот раз она была ещё ближе к реке и не просто протягивала к нему руки, а манила ладошками, — ему мнилось, что нежно. Он таял, растворялся в неге, которая от неё исходила. Он испытывал необычайное изнеможение от умиления. Он любил её. Любил чисто, искренне. Он хотел физической близости. Он в этом нуждался. Но, так как его чувства были невинные и непорочные, не могло быть речи об осквернении храма Нежности. Лишь прикоснуться, прижаться к ней, и слиться в одно целое.

Их союз явствовал бы о сотворении нового божества. Никак не иначе.

Они были бестелесными существами, всего лишь оболочками, сохраняющими видимость тел. Чистая материя высших сфер! Не только она не имела ничего общего с жителями земли,  но и он.

Всё было чисто, искренне и томительно сладко.

Он бы с радостью воспользовался приглашением Мари, и обнял бы её, но река, но Лета, разделяла их. Он страшился её густых вод. Он был не готов забыть. Он был не готов отбросить прошлое и начать новое.

Но, может быть, это всего лишь его воображение? С чего он взял, что всё забудет? Что не останется пути назад? Ведь он так хочет прикоснуться к Мари, чтобы испытать — испить — доныне неведомую сладость.

«Наверное, это так… — подумалось во сне Петру. — Это виновата моя проклятая мнительность и зависимость от земной бренности. Здесь же я — бестелесный дух, сгусток плазмы, которой я не только живу, но и мыслю… И даже больше того! — я живу одним сознанием! Более ничего нет, есть только моя аура… моя душа! Я — эфир».

Пётр поддался соблазну, как это уже не раз бывало с ним там, на Земле, и приблизился к реке.

Воды её оказались довольно быстрыми и неравномерными в своём цвете: лилово-чёрные полосы чередовались с буро-оливковыми нитями.

«Какая, однако, гадость», — отметил Пётр.

Он взглянул на Мари, Мариолету, и та, вдруг, где-то как-то внутри него, проговорила:

— Иди… смелей… иди же ко мне…

Её голос был нежен и ласков.

От него у Петра по привычке защемило сердце, отсутствующее в его духовном воплощении.

Пётр был бос.

Было ли на нём хотя бы что-то из одежды, он не различал. Так же, как не мог понять, что же имеется из одежды на Мариолете. И это несмотря на то, что он не распознавал её тела: казалось, что оно чем-то укрыто.

Он был бос, и большой палец правой ноги первым погрузился в густые воды Леты.

Вода была неправдоподобно холодной.

Петра пробрал мороз.

— Нет, — закричал он, — я не пойду. Иди ты ко мне. Ты — дух, давно здесь живущий, и должно быть можешь летать или можешь материализоваться там, где пожелаешь. Приди ко мне, прошу тебя! Пожалей, пощади.

— Я не смею пересекать этой реки, — отвечала Мариолета. — Мне это неподвластно. Ты — там, и поэтому ты можешь прийти ко мне, чтобы быть со мной. Но я — здесь, уже здесь. Я не могу, не могу… вернуться.

Петру стало жалко её. Ведь ей, наверное, одиноко в этой кромешной тьме. Она нашла его. И вот он упрямится, малодушно шарахаясь от какой-то воды.

Пётр разом всунул стопу в реку.

Нога, вся нога тут же одеревенела. Её плотно охватил густой, вязкий поток, и её потащило.

Пётр запрыгал следом.

Пётр накренился вперёд, падая в воду.

Он, не помня себя от страха, закричал:

— Неееет!

И пробудился в мире «живых». В настоящем, привычном для себя мире.

 

Правая нога была онемевшей и в ней покалывало.

Пётр сдёрнул одеяло. Побывавшая в воде правая стопа была цела и невредима.

— Слава богу, — прошептал Пётр и откинулся на подушку, вяло массируя бедро онемевшей ноги.

«Что же это? Зачем она ко мне привязалась? — думал молодой человек, разглядывая потолок. — Что за напасть? И как бы это ни было удивительно, но я до сих пор не замечал, не обращал на это внимания, не придавал этому значения… не замечал, что не вижу её лица, не различаю её фигуры. А волосы? Длина, цвет. Я даже не могу — только сейчас понял! — не могу сказать наверняка, в чём она: в платье, неглиже или вообще без всего? Однако… Вот так-так… Всё на уровне чувств. Визуализации никакой! Мнительность, одна лишь мнительность. Не замечал за собой раньше, не замечал… Надо, срочно надо живую женщину. И вина, хорошего вина. Красного!!! Обязательно красного. И винограда. Красного. Или фиолетового. Да. И… и шоколада или шоколадных конфет. И цветов, побольше цветом в комнату. Чтобы пахли!!! И чтобы смотреть на них… Приглушённый свет, опущенные шторы, девушка под боком — роскошь!»

Всё это было каким-то приставучим наваждением. От него надо было срочно избавляться, и…

«Без всяких «и». Мне необходимо вернуть знание настоящей женщины!» — решил Пётр.

Пётр позвонил Маше Серебряковой — очень, очень, во всём без исключения, симпатичной девушке, с которой у него были очень, очень близкие отношения, которые, однако, ни он, ни она не торопились переводить на очень, очень серьёзный лад, съезжаясь или — уж тем более невероятно — узаконивая связь через штамп в паспорте. Они были не уверены… ни в чём. Они боялись упустить что-то значительное, лучшее, а может, единственно верное. Ведь мир многогранен, непредсказуем и многолик! Надо всего лишь жить… потому что время очень быстротечное.

Пётр был с Машей всё воскресенье.

И, в конце концов уснув, уткнувшись носом в её сочную грудь, успокоившись, как ребёночек, доверчиво и благодарно, он провёл в безмятежной пустоте долгих пять часов, промелькнувших для него как одно мгновение, а потом… потом пришла она — Мариолета.

Пётр вздрогнул. И спящая Маша инстинктивно погладила его по спине и обняла, прижимая к себе.

Пётр улыбнулся и прошептал что-то нежное.

— Угу… — отозвалась Маша.

 

Петра ласкали.

Петра ласкали, и были те ласки не Маши, а Мариолеты!

Он увидел её белым матовым пятном на бескрайнем чёрном фоне-занавесе. От неё простиралась теплота нежности. Вокруг стелился всё тот же безликий пейзаж, и без звуков струилась река, изгибаясь едва различимой дугой. Ему было стыдно за своё предыдущее малодушие, за своё бегство с трусливым диким воплем. Но в ней ничто не выражало осуждения или недовольства.

«Она всё понимает, — понял Пётр. — Она меня по-настоящему любит. Она — моя! А я — её! Мы — единое, неразрывное целое. Мы — целый мир! Нам ничто больше не нужно. Я пойду к ней. Я пройду, переплыву эту проклятую реку!»

Мариолета шла.

Она шла и не помышляла останавливаться.

У Петра перехватило дыхание. Пётр постиг её намерение и — обомлел.

Мариолета вошла в воду. Нет! — она не вошла. Она лишь коснулась ногой воды и… и уже как-то и почему-то оказалась на его берегу, отнимая левую ногу от поверхности пугающей его Леты. Всего один момент, и она перед ним. Он не видит её, он её чувствует. Он не постигает движения, но они уже спаяны в объятиях. Они, переполненные нежностью, уже возятся в экстазе на глиноподобной земле.

Только ласки, только кожа к коже, тесно-тесно… и умиротворение, небывалая услада, нескончаемая нежность и невинность, искренность и чистота. Возвышенность и наивность во всём! Две души, два сознания, две жизни едины.

Пётр ошалел от полноты неизведанных чувств. От бесконечного доверия, понимания и осознания, что теперь он — не одинокая половина, ищущая что-то неопределённое, а законченная форма. Его поиски завершены.

Сердце всклокотало, возликовав, в голове окончательно помутилось от радости. А его душа им вторила. И, возликовав, воспарила, преобразуя окружающую темноту в небесную лазурь с позолоченными комками меленьких облаков.

— Мне пора, — пропела ему в ухо та, которую он назвал Мариолета.

— Как? Куда? — не понял Пётр.

— Я превозмогла непреодолимую преграду, придя к тебе. Для меня это было непросто. Я больше не могу здесь оставаться. Теперь ты должен, должен ты прийти ко мне. Приходи… приходи скорее. Я буду ждать.

Мариолета, как бы Пётр не удерживал её, выскользнула. А Пётр был высоко в лазурном небе. Он увидел её далеко внизу, по ту сторону реки на глиноподобной земле и… полетел вниз… почему-то полетел в самую пучину холодной Леты.

— Аааааааа! — закричал Пётр, отчаянно барахтаясь, сопротивляясь падению.

Ему представилось, как он разрывает тугую воду и оказывается на несколько метров ближе ко дну, которого, как он подозревал, не существует. Воды смыкаются над ним. Он оглушён от столкновения с ними. В полубессознательном состоянии, напоследок, он хочет что-то увидеть сквозь непроницаемую темноту, и не видит… не видит её, милой, ненаглядной Мариолеты, чистого, поднебесного — или загробного? — создания.

Речная глубина пронзает его всем своим невероятным холодом.

Пётр задохся.

Пётр распахнул рот. В Петра устремилась вода.

Он перестал разбирать, летит ли он, приближаясь к Лете, или это уже свершившийся факт, и он погрузился в реку забвения.

Пётр был в ужасе.

Пётр проснулся.

Рядом спала тёплая и мягкая Маша. Её грудь была настоящей, с бархатным розовым соском возле его рта. А Петра пронзал холод. Его кожа была шершавой от пупырышков, а на лбу и над верхней губой выступили капли солёного и, не менее чем воды Леты, холодного пота.

Маша спала ещё полтора часа, а Пётр разглядывал её, думая о своём и ожидая подъёма на работу.

— Машь, побудь ещё немного, останься, — говорил он в седьмом часу утра.

— Не могу. До работы мне надо заглянуть домой, и взять бумаги. — Маша всмотрелась в него. — Ты что-то бледный и ночью кричал… Я зайду вечером. И, может быть, останусь на ночь. Но ты не обольщайся, — она улыбнулась, — переезжать я не собираюсь.

— Я знаю… и поэтому не приглашаю, — устало отозвался Пётр.

— Ну, пока. — Маша чмокнула его в щёку.

Пётр ответил тем же и закрыл за Машей дверь.

QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259