Часть 3 Главы 112-114

ДУРДИЛЬ

Андрей Куц

28 (112)

 

Гладкий и чистый жирный жёлудь висел совсем рядом с птицей. Неуклюже перебирая лапками, она продвинулась по суку, на котором сидела, потянулась и ухватила клювом дубовое семя. Ножка жёлудя отделилась от шляпки, и птица вернулась на прежнее место.

Над головами перепуганных мужчины и женщины послышалось деловитое постукивание. Они вздрогнули, оторвались от наблюдения за старым волком, стоящим под деревом и упорно не сводящего с них глаз, вскинули головы — и были приятно поражены близко от них сидящей оранжево-серой птицей, занимающейся разделкой жёлудя, зажатого в лапке.

— Какая красивая птица. Я никогда раньше такой не видела, — сказала женщина.

— А волков ты видела? — огрызнулся мужчина.

— Нет. Не видела.

— Вот и я тоже… не видел. Что будем делать?

— Не знаю. Наверное, надо подождать помощи или когда он уйдёт.

— А если вернутся и присоединятся к нему его собратья?

— Не говори так — мне страшно…

— Мне тоже. Но он вроде бы старый и больной… Может, нам удастся чем-нибудь спугнуть его и убежать?!

Женщина молчала, задумчиво смотря на живого дикого волка. Лицом она была бела как снег. У мужчины же глаза блуждали, пот градом катился по его лицу, которое, как семафор, сигналило о близкой опасности густой краснотой.

Сойка неудачно перехватила когтистой лапкой плод дуба, и он полетел вниз, неприятно ударив по носу мужчину.

— А! Чтоб тебя! — выругался он.

Сойка смотрела на него внимательно то одной чёрной бусиной-глазом, то, поворачивая и наклоняя голову, наводила на него вторую, не менее любопытную, бусину-глаз.

— Какая любопытная… И не боишься? — подивился мужчина. И выдохнул, стращая: — А!

Птица только повернула голову и вытянула шею.

— Смотри, смотри! — быстро зашептала жена, толкая под бок мужа.

На полянке вновь объявилось скопище зайцев. Они были повсюду, и неугомонно, высокими прыжками, хаотично передвигались, спеша неведомо куда.

Больной волк под дубом, не двинувшись с места, легко ухватил одного такого непутёвого ушастика зубастой пастью и, не прилагая видимого усилия, с хрустом переломил ему позвоночник. Зайчик обмяк тушкой. По его тёмно-серой шёрстке потянулись струйки крови. Бросив тушку на землю, волк стал рьяно, жестоко её терзать и поедать.

— Ой! — вскрикнула Лена от ужаса, закрывая рот рукой и теснее прижимаясь к Диме. — Боже мой, как ужасно…

«То же самое может случиться и с нами», — шумным вихрем пронеслось в голове у Димы, молча, со стиснутыми зубами, наблюдающего за кровавой сценой.

Которая оказалась прелюдией к тому, что произошло после!

Из леса выскочило не меньше двух десятков волков.

Зайцы метались на небольшом открытом участке перед дубом, не помышляя скрыться в лесу или в норах, о наличии которых, при их первом появлении, заподозрил мужчина. Зайцы были лёгкой добычей — волки их ловили и пожирали, разрывая на куски!

Женщине стало плохо. Она была близка к тому, чтобы потерять сознание. Мужчину трясло. Лицо у него перекосилось от кровожадности, будто он сам участвовал в бесноватом волчьем пиру.

На дубе было дупло, а в нём жила белка. Она выскочила, встревоженная рычанием и урчанием хищников и писком их жертв. Зрелище ей не понравилось, но и не взволновало, так как её жилище было недосягаемым для волков… пока она не увидела — таких близких и уже взобравшихся на дерево! — каких-то двух особей — это была угроза!

Белка кинулась вниз, подскочила к женщине и, тяпнув её за палец, мелькая длинным пушистым хвостом, скрылась в дупле.

— И-ааа!.. — вскрикнула Лена. — Дим…

От неожиданной боли она подпрыгнула, потеряла равновесие и полетела на землю.

Волки прервали буйный сытный пир — уставились на неподвижно лежащую женщину.

— Лена? — тихонечко позвал Дима. — Лена, ты цела? Ты в порядке? Лежи тихо, не шевелись, — и едва различимо добавил, понимая, что все волки её видят, — наверное…

«Цела-то я, вроде, цела, да только какой уж тут порядок?!» — возмущённо подумала Лена. Она и без подсказок мужа не отваживалась шевельнуть хотя бы пальцем, — даже для того, чтобы проверить, нет ли переломов, нет ли вывихов?

К её появлению большинство волков отнеслось равнодушно, и они быстро вернулись к прерванной трапезе. Но три волка всё же покинули свои «отдельные столовые» и направились к женщине. К человеку!

Заметив надвинувшуюся тень, Лена плотнее прикрыла глаза. Затаилась. Но бешено стучащее сердце и повышенное потоотделение её выдавали.

Волки её обнюхали, постояли, как бы в замешательстве… и вот два волка распахнули пасти, подхватили её за плечи со стороны подмышек и поволокли, при неотвязном сопровождении своего третьего собрата, поволокли куда-то по правую руку от теряющего рассудок Димы — и скрылись в лесу.

Дима успел заметить, что Лена открыла глаза, и смотрела туда, где сидел он, и, казалось, не видела его, но умоляла взглядом о помощи.

«Что, что я могу сделать? Здесь их полтора десятка! Лена, Леночка… моя голубка… может, всё ещё обойдётся?» — подумал Дима и закачался на суку, без мыслей, без эмоций наблюдая за бесформенными шевелящимися тенями на поляне под вековечным дубом… Он не заметил, как поляна опустела, и остались на ней всё те же травы и валежник, но теперь они были изукрашены красными кляксами.

Над головой у Димы снова послышалось звонкое постукивание по кожуре жёлудя.

И Дима пробудился.

Он осмотрел пустую поляну со следами недавнего побоища и со злобой стукнул кулаком по суку, который никак не хотела покидать оранжево-серая птица. Сук завибрировал, загудел — с него осыпалось несколько желудей и листьев, уже начавших жухнуть.

Сойка не обратила внимания на его агрессивный выпад, на его недовольство её занятостью собственными нуждами. Однако, недолго думая, она снялась с места и полетела через полянку.

Сойка повернула голову… и Марат увидел, как мужик копошится, намереваясь спуститься с дуба.

Но для Марата он больше не представлял интереса: дальше с ним и с его женою всё станет вершиться без прямого участия Марата, но всё же под его контролем, — в этом мальчик был убеждён.

Марат наслаждался полётом.

Он скользил по воздуху, он падал, он возносился, задорно и умело планируя и маневрируя между ветвей деревьев.

Марат взлетел в небесный простор и обозрел лесной массив. И впорхнул обратно в его душную сень, наполненную прелым, смоляным и травяным ароматами. Заметил мужика, прущего по кочковатой мокрине, напролом, сквозь густой молодняк. У мужика была толстая палка, которой он разведывал и расчищал путь, и корзина с грибами, нанизанная на руку.

Марат не стал останавливать вольного полёта — он закружил над смелым лесником-грибником.

Мужик запыхался, и оттого обрадовался небольшому сухому пяточку с тремя пышными ёлками. Он с удовольствием поставил тяжёлую корзину и только вознамерился сесть, как приметил россыпь бравых, крепких и плотных здоровячков-бодрячков под оранжевыми шляпками — подосиновики!

— О, какие прекрасные создания! Любо-дорого глядеть! Прекрасно, прекрасно… прекрасные вы мои…

Мужик кое-как пробрался под ёлку и потянулся ножом к их плотным высоким ножкам, — непросто было подступиться к прекрасным грибам, но он, конечно, смог: такую добычу он не упустил бы!

Мужик срезал аж девять подосиновиков, складывая их кучкой. Потом он очень аккуратно посовал их за пазуху и попятился, выбираясь из-под пушистой ёлки, и красочно выложил грибочки в корзине. Сел, любуясь зрелищем, а когда, налюбовавшись, отнял глаза от корзины с грибами, обомлел: всё вокруг изменилось — лес изменился, всё было не так — не было того места, через которое он пробирался!

Он в ужасе вскочил и стал озираться.

Ёлки! Высокие ёлки с густыми лапами, растущими от самой земли, стояли многими рядами. Им не было числа. Мужик остался на крошечном свободном островке.

Он припал к земле, чтобы рассмотреть, как глубока колючая преграда.

Ему не удалось разглядеть ничего утешительного — мало что было видно за низкими еловыми лапами. Но, кажется, им действительно не было числа.

Мужик попробовал отстранить одну из толстых нижних веток, но сучки были слишком длинные и слишком колючие, так что у него ничего не получилось.

Он стал тыкаться в разные стороны, но везде было всё одно и то же — неприступная стена.

— Помогите, — стыдливо пролепетал мужик.

Он был так напуган и растерян, что даже не мог как следует осмыслить невозможный факт молниеносного появления столь огромного количества деревьев.

— Помогите! — уже смелее проговорил несчастный.

Кружащая над ним птица сойка покинула его. Она долетела до Марата, спящего под охраной двух волчиц и одиннадцати щенят, села на ветку молодой осинки и, нахохлившись, присмирела.

Марат перевернулся на спину — раскинулся на земле, — и им овладел сон крепче крепкого.

Марат был удовлетворён своими проделками. Марат был безмятежен…

Мужик, запертый Маратом в рядах бесчисленных ёлок, наконец решился — завыл, завопил в голос, призывая людей прийти на помощь.

Ответом ему был волчий вой. И шум, шум где-то за ёлками или даже… среди них.

«Волки!» — ужаснулся мужик, и больше уже не помышлял звать на помощь.

Ожидая визита хищного зверя, он стиснул свою толстую походную палку до того, что у него побелели костяшки пальцев.

 

29 (113)

 

Было 15 часов 35 минут, когда Паша вышел из леса за дворами Верхних Устюгов.

Перед ним открылась идеалистическая, умиротворяющая картина с выраженными пасторальными мотивами эпохи Возрождения.

Пастуха, выгуливающего своё стадо, он пока не видел, но там и сям были разбросаны группки людей — кто-то просто говорил, застыв на месте, кто-то придавался незатейливым занятиям, едва шевелясь. За спиной мальчика был смешанный лес, который разбегался от него по обеим сторонам деревни, казалось, что почти до самой речки Дульки. И вот там-то, в холмистых заречных далях, под тёмным небом, заполненным быстро бегущими клокастыми облаками, набухшими холодной сыростью, можно было различить пасущееся стадо коровушек, и тянулись там по дорогам и полям редкие машины, и низко кружили птицы. А ещё дальше, туда, за горизонт, были хорошо видны протянувшиеся к земле широкие жёлто-маревые солнечные лучи — где-то там было ясно и тепло, где-то всё так же, по-прежнему, продолжалось жаркое лето.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

В Устюгах Паша не заметил ни одной двигающейся машины. И птиц как-то тоже не было заметно. А облака были всё те же, что и наблюдаемые им сквозь кроны деревьев в лесу. Но показались они мальчику ещё более грозными, тяжёлыми — свирепо-угрюмыми. Их скорость движения возрастала по мере удаления от Устюгов.

Было безветренно, достаточно тепло: за последний час температура увеличилась градусов на пять, и мальчику даже было уютно находиться под низким пасмурным небом — будто укрыт одеялом или сидишь в каморке, со всех сторон защищённый стенами, полом и потолком, словно в его любимых шалашах.

Паша стоял на взгорье и смотрел на Устюги, которые основной массой домов разместились в длинном и широком овраге.

Все люди оставались на своих местах — все они прибывали приставленными до какого-нибудь занятия, и полностью ему отдавались, ни на что не отвлекаясь, никого и ничего не замечая. Странно они себя вели… странно…

Где-то рядом был Валя.

Паша чувствовал его близость.

Но была в этом одна непонятность: Валя был как будто везде одновременно. Паша затруднялся выделить точное место его присутствия, и терялся в догадках, что же это означает? Хуже всего было то, что Валя воспринимался злобным, смрадным сгустком, который, растёкшись, заполнил каждый закоулок-переулок своей тёмной материей. Паша на себе чувствовал её гнетущее давление, отчего отяжелялся и мутился рассудок. И если подобное происходит с ним, тогда что же творится с бедными жителями деревни? Мальчик мог только предполагать.

Паша неуверенно пошёл по деревенской улице. Он внимательно всматривался в дома. Он замечал в некоторых окнах лица людей, но, как только он сталкивался с ними взглядом, люди тут же задёргивали занавески, пропадая.

«Словно они меня боятся», — подумалось Паше.

И тут его озарила тревожная догадка: «Что же здесь успел натворить Валя?»

Паша пошёл ещё медленнее, не зная, продолжать ему движение или бежать из деревни сломя голову. Но, если произошло что-то неприятное, что-то нехорошее имело место быть, тогда он, Паша, тоже виноват, он причастен к этому, потому что он — такой же, как Валя! Такой же «непонятный». С ним происходит то же самое, что с Валей, почти то же самое… А значит…

Верно! Паша способен внести изменения, исправить действительность! Он обязан попробовать помочь ни в чём неповинным людям, уже пострадавшим или ещё могущим пострадать от бесчинств Вали, судя по всему не собирающегося успокаиваться.

И вот Паша стоит и смотрит с десяти метров на то, что хорошо подтверждает его опасения.

Сразу четверо мужчин и женщина застыли возле какого-то дома, засмотревшись на только им открытый неведомо-чудесный или очумело-оголтелый мир — заглянули они по ту сторону бытия, за край мироздания. Они стоят без единого движения, с широко раскрытыми глазами, а над ними плывут облака.

От женщины отделилась фигура какого-то человека, и этот кто-то мышкой шмыгнул в калитку ближнего дома и затаился.

«Что с ними, почему они так стоят? Гипноз, наговор, внушение или оцепенение от вида того, чего на самом деле не было? Или было?» — Паша был поражён живыми скульптурами. Ему не доводилось видеть ничего подобного. Хотя… нечто подобно он проделал с Ирой… м-да.

За калиткой качнулась тень.

— Послушайте! — смело обратился мальчик. — Что случилось?

По ту сторону забора зашуршало, затопало и послышался скрип осторожно закрываемой двери дома.

«Испугался. Наверное, он хотел занести бедолаг хотя бы в огород», — предположил Паша.

Чтобы тот, кто убежал, мог закончить начатое, мальчик пошёл дальше.

Через три дома на скамейке сидел дородный старик и приветливо улыбался. Он ничего не говорил, а только иногда открывал рот, как выброшенная на берег рыба, и снова улыбался. Его лицо и одежда были перемазаны бордово-зелёными кляксами и ошмётками уже переспевших слив. Пять пацанят — в возрасте от трёх до семи лет — со смехом кидали в него эти фруктовые кругляши. Кидали, не стесняясь, со всей желаемой силой, особо не стараясь попасть непременно ему в рот — так уже было не интересно. Кидали во всего старика, а тот улыбался, и то и дело широко раззявил рот, ожидая, что в него прилетит вкусная слива. Рядом с ним сидела старушка, скорее всего жена. Она во всём повторяла за стариком. Но её щадили. Перепадало ей не многое. Старики не перечили, не возмущались, не ругались, не выговаривали сорванятам — они играли!

Паша узнал озорников — это дети с другого конца деревни, с Нижних Устюгов, с самых ближних к реке домов. Не удивительно, что их не видят родители и не прекращают их неучтивые шалости.

— Эй, ребятня! — крикнул Паша. — Вы что делаете?! А ну, прекратите!

Зря он это сказал. В тот же момент все собранные, натасканные и сложенные внушительной горкой плоды фруктового дерева полетели в него, и Паша уже не заметил на лицах детей радости или веселья: дети стали сосредоточенными, упорно злыми — непримиримыми.

Паша предпочёл ретироваться, при этом ни один мини-снаряд в него не попал — мальчик этого не хотел, и этого было достаточно.

Идя в деревню, Паша неоднократно останавливался, садился и думал о том, что Марат, кажется, и даже скорее всего, был с ним не честен. Не хочет он примирения! Он хотел, чтобы Паша, как Валя, покинул Чёртовы Кулички, чтобы ему властвовать на них одному. Но, зачем? Чего он хочет? О чём он знает или что подозревает, чего не ведает Паша? Если же и правда есть что-то такое-эдакое, тогда… в конечном итоге получится так, что для Паши не останется доступного местечка ни в Устюгах, ни на Чёртовых Куличках, — а ведь это он их туда привёл. Поступать так — это же нечестно! Паша наполнялся гневом.

Но то, чем встретили Пашу Устюги, оттеснило копящийся в нём гнев на возможного обманщика Марата. Теперь зарождалось в Паше, крепчая и утверждаясь, отчаяние, которое понуждало его узнать, что же ещё успел натворить Валя в деревне, чтобы, если всё обстоит до крайности скверно, идти к нему для выяснения отношений и, быть может, дать ему бой!

«Чёртовы Кулички — чистое, светлое место! Где-то там живёт Лесная Фея. Которую мы почему-то до сих пор не повстречали… Поэтому всё, что творит Валя, и что может замышлять Марат, не может быть пробуждено Куличками. Только мы сами можем толковать свои возможности таким вот образом — использовать их себе в пользу и во вред другим. Так я мыслю. И в этом я никак не могу ошибаться!» — Паша твёрдым шагом направился к ещё одной группке людей.

Это был участок каких-то богатеев, — двухэтажный кирпичный дом был в процессе строительства. Между забором и деревенской дорогой была свалена куча песка. В этом песке возилась целая орава дядь и тёть. Одни выкладывали детскими формочками бабочек и лягушат. Другие катали машинки по песочным площадкам, соединённым песочными дорогами. Иные строили в ряды солдатиков на стенах песочного замка, встречая полчища неприятеля.

Дяди и тёти сосредоточенно, самозабвенно ползали по песку — у них строился, создавался свой мир, в котором они были безраздельными повелителями. И было этих детей-переростков двенадцать человек.

«Пускай себе играют… Они, можно сказать, счастливчики… если, конечно, они потом что-нибудь вспомнят».

Паша стал спускаться под уклон, по которому всего лишь вчера спускались три девочки, после того, как он позволил себе маленькую шалость — поднял ветром подол платья Иры.

«Что же это?! — выдохнул Паша. — Неужели это — Кирилл Мефодич?!»

А вот и пастух со своим стадом! — умиротворённый от пребывания день-деньской в милости божьей: на зорьке ранней поднимающийся, играющий на искусно сотворённой свирели посреди полей и лесов, в моменты отдыха возлежащий в душистых травах или в тени раскидистого древа, которое шумит листьями под переливы перекликающихся птиц!

Он идёт неспешно со свежеочищенной — белой, блестящей — длинной и прямой палочкой, погоняя ею разбредающееся многочисленное стадо… кого же?.. стадо гусей и гусынь!

«Батюшки! Ки-рилл Ме-фо-дич! — Паша покачал головой, цокнул языком. — Что же натворил с Вами этот ужасный Валька…»

Из одежды на участковом не было ничего, что сопутствует привычной мирской жизни. Его тучный немолодой стан был облачён в потрёпанный мешок из-под картофеля: в мешке были проделаны дыры для головы и рук, и так вот через эти дыры, через верх, через голову, был он напялен самим же автором, выдумщиком скромной одежды, то есть Кириллом Мефодичем, и подпоясан верёвкой. Мешок доходил Кириллу Мефодичу до середины дряблых ляжек, как соблазнительная мини-юбка у девушек. Только на нём это выглядело до крайности противно. Кирилл Мефодич был растрёпан, будто со сна. Голова у него была непокрытая. Его редкие волосы казались белее обычного, — неужели он умасливал их пылью? Он был бос. В руке он держал длинную тонкую трость-палку, что посох, и погонял он им, этим посохом, неугомонно гогочущих, шипящих, то и дело от неудовольствия бьющих крыльями так, что в разные стороны летел пух да выпадали перья, погонял жирных, худых, больших и малых, белых и серых гусей, собранных со всей деревни, тех, которых смог отыскать.

— Кыш-кыш, — говорил он тихо и смирно. — Куда? Куда собрались? Кыш-кыш! А ну-ка… ну-ка на место. Кыш!

Гуси гоготали и нехотя, но шли назначенной пастухом дорогой, важно переваливаясь с ноги на ногу.

На верхнем конце трости, позади плеча Кирилла Мефодича, качался и глухо позвякивал небольшой колокольчик, вокруг которого, по каким-то причинам, вился пяток крупных мух или оводов — Паша не мог определить точно. Всякий таившийся по домам и закуткам огородов человек, заслышав это позвякивание-бряцание, в ужасе кидался в самый укромный тёмный угол и трясся там, моля: «Да минет меня участь сия!» Но Кирилл Мефодич ни к кому не шёл — сейчас он никого не искал, никого не выманивал. Его интересовали только гуси, — в какой-то момент он отступил от своего нового бытия, увлёкшись сбором и выгулом гусей. Кирилл Мефодич сделался всего-навсего пастушком… Но очень скоро на него снова обратит взор Валя и накажет что-нибудь исполнить или возложит на него важную и ответственную миссию! А пока ему можно немножечко отдохнуть и ни о чём кроме гусей не беспокоиться, — что участковый с успехом и исполнял.

— Кыш-ш-ш, куда пошли — заворачивай. Ух-ух-ух… Ишь ты!

Паша, приоткрывший рот от содеянного глумления над порядочным, вежливым, когда нужно строгим участковым, незаметно с ним разминулся.

И тут послышался визг и донеслось рычание — это где-то с остервенением дрались собаки.

Грохнул выстрел.

Паша от неожиданности присел.

Всё это вершилось у… магазина!

Паша трусцой припустил к месту динамично развивающихся горячих событий.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

 

30 (114)

 

То, что увидел Паша, понудило его приоткрыть рот по-настоящему и почувствовать накатывающую волнами дурноту и позывы к рвоте. В глазах у него потемнело.

Паша был поражён и оглушён изобилием крови и разделанной тушей коровы, которую местами значительно оглодали дворовые псы: коровье брюхо было вспорото — внутренности вывалились, — их тянули и растаскивали собаки. Они визжали, грызлись, рычали, жадно, свирепо борясь за лучшее место возле туши, за лучший кусок. Это уже были не домашние пёсики, а прямо-таки собаки динго или волки, которые в этот же момент гуляли поблизости в лесу по прихоти Марата и без ведома Паши.

Один мужик стоял наверху, там, где днём ранее секретничали участковый и пьяная подруга Люси. В руке он держал здоровенный кол, а в ногах у него стояло два белых эмалированных ведра измазанных кровью; из одного торчал топор. Он ожесточённо, грязно переругивался с другим мужиком, который стоял на краю деревенской дороги, снизу; и в руках у него было ружьё.

Паша узнал вооружённого человека. Это — Рыжий Фомка. И у него, как знал Паша, имелась бурёнка.

«Неужели кто-то убил его коровку?» — ужаснулся Паша.

От слабости он предпочёл сесть на скамейку у дома Печалиных.

В кого стрелял Рыжий Фомка, Паше оставалось только гадать.

«Неужели в мужика с вёдрами? Может, это он её убил?»

— Слышь, Вареник, уйди отсюда подобру-поздорову! Это моя скотина и тебе ничего с неё не положено! Ишь, с вёдрами он прибёг, успел уже, сообразил! Видешь, что нынче деется, так что не посмотрю, что ты человек, а не собака, и пристрелю! — Вид и голос у Фомки были сердитыми, да так, что вовсе не походило на то, что он шутит.

— Пока ты меня будешь стращать, твою скотину собаки пожрут. Только рожки да ножки останутся! — съязвил Вареник, урезонивая Фому. — Не я твой враг, а вон, вишь — псины оглашенные, дармовой жрачке рады до драчки!

И Фома снова пальнул.

В собак.

И снова промахнулся.

— Чёрт! — выругался он, перезаряжая двустволку.

— Чего мажешь, мазила? Дай я! Увидишь, как надо. У тя руки шибко трясущиеся.

— Не лезь, нетопырь драный, уж как-нибудь разберусь, — парировал Фома, спешно перезаряжая ружьё трясущимися руками.

Ружьё скакало, и никак не хотело подчиняться. Патроны падали на землю.

— Ты чем стреляешь-то, дробью? — спросил, явно заскучавший мужик с колом и вёдрами по прозвищу Вареник. Прозвище такое произошло от того, что у него в достопамятные времена лицо, шея и руки были обварены щами, которые готовились в тридцатилитровом котле на бригаду косарей. Выплеснула их взбеленённая баба — его сожительница, находившаяся во хмелю и, по вздору, впавшая в горячку. Уж как она подняла котёл — это известно одному лешему. Одно ясно — в запале, в гневе была, оттого и пробудилась в ней сила недюжинная.

— Конечно, дробью, чем же ещё? — огрызнулся Фома.

— И не можешь попасть? Фью…

— Посвисти у меня!..

Наконец Фома взвёл курки. Насколько возможно успокоился, затаил дыхание и… жахнул! жахнул!

Собаки с визгом отскочили от поедаемой, раздираемой туши. Наскочили друг на друга и сцепились, лязгая зубами, оскаливая кровавые морды. Но до них быстро дошло, что у одной что-то жжёт и рвёт в ноге, у другой — то же самое, но в боку, и они набросились сами на себя, стараясь убрать, изничтожить что бы там ни было! Но то, что причиняло им боль, не отставало, и они, кружась и поскуливая, с подскоками, уносились всё дальше. Только две маленькие собачки остались целыми и невредимыми, и снова подобрались к туше.

— Щас я вас! — вскидывая для перезарядки ружьё, предупредил Фома.

— Погоди патроны переводить, — остановил его Вареник. — Дай мне их колом пошугать. Я их живо уму-то научу!

Фома остановился. Видя это, Вареник приободрился, заулыбался и стал подкрадываться к двум собачкам неопределённой масти.

— А-ах! — вырвалось у Вареника от натуги, когда он опустил увесистый кол.

Собачки взвизгнули и кинулись в сторону, поджав хвосты и подволакивая задние ноги, — они успели подсесть под удар и оттого не изувечились безвозвратно.

— Уууу, каналья! — прорычал Фома.

Собачки, укрывшись за нижним краем дороги, в кювете, внимательно наблюдали за злыми людьми, и нет-нет да отворачивали морды, чтобы торопливо лизнуть, а то и куснуть пострадавшее место.

— Это куда же ты намылился?! — подивился Фома, видя, как Вареник подтаскивает к туше свои и без того уже не пустые вёдра.

— Чо ты? Чо, жалко? Сколько я унесу? В двух вёдрах-то. Я же помог тебе! Так что мне причитается. Не обеднеешь!

— Уже обеднел… — Фома имел в виду потерю коровы. — Если бы только вёдра, — продолжал он, — ты же ещё, шельма, прихватишь в руках! Что, нет, скажешь? А потом мигом обернёшься и снова-здорово, тут как тут объявишься.

— Ладно, Фомка, не жмоться. Дай ведёрки дополнить.

— Ладно, — сдался Фома. — Только я сам тебе отрежу.

— Ну режь… — Вареник опечалился, но подчинился — пускай хотя бы так. Он поставил вёдра рядом с лужей крови, подобрал кол, опёрся на него и, с кислой миной на обезображенном лице, стал придирчиво наблюдать, какой кусок отмерит ему Фома.

— Любезная моя, — обратился к корове Рыжий Фомка, — как же они над тобою поизгалялись, изверги! Будь они прокляты, нечестивцы! Ты уж извини меня — не углядел. Моя вина. Но, что теперь поделаешь… Ты уж извини, — повторил он, — я тебя ещё чуток потревожу, ладно?

— Куска ляжки хватит? — деловито спросил Фома.

— Ага. Но лучше…

Откуда ни возьмись — бурая овчарка!

Она со всего маха налетела на Фому, и он брякнулся лицом в распоротое брюхо коровы. Овчарка, страшно рыча, принялась его терзать.

— Аааааааа! — закричал Вареник, отважно бросаясь к псине.

И огрел её колом по хребтине.

Та заскулила, отступила… и рванулась на Вареника!

Вареник побежал. А овчарка, обманув его, снова накинулась на Фому, который успел перевернуться на спину так, что теперь мог сопротивляться, отстраняя её морду руками.

Вареник опомнился и с поспешной горячечностью возвратился к Фоме. Не мешкая, в приступе отчаяния, он стал дубасить овчарку — поднимать и опускать здоровенный кол со всей возможной скоростью.

Псина, намертво зажав в зубах ворот зачуханного пиджака Фомы, внимательно следила за действиями мужика — и неплохо уворачивалась от ударов, да так, что часть их перепадала Фоме, отчего тот вскрикивал и блажно честил своего спасителя.

— Нет, это для меня уже слиш… — пробормотал Паша, и его желудок не выдержал: он сжался и вывернулся наизнанку.

Паша склонился к земле. Паша старался, но, так как он давно ничего толком не ел и даже не испивал доброй порции водицы, ему было нечем облегчить своих мучений.

Как только визг, вопли и брань прекратились, Паше враз полегчало. Мальчик поднял голову и увидел возле туши коровы Фому, быстро орудующего длинным ножом, — он был весь красный от чьей-то крови и значительно изодран, но он не отступал от своей собственности. Вареник копошился за тушей. И теперь Фома не кричал на него, не отгонял его. И было в этот момент в мире почти полное молчание, — только похрапывала и поскуливала овчарка, пытаясь ползти по дороге, поднимающейся за магазин к полю с клевером. За овчаркой тянулась красная полоса — это она то ли испачкала брюхо возле коровы, то ли её так нещадно, вусмерть, изувечили. И нет-нет да бряцало ведро, в которое Вареник швырял куски мяса.

Паша поднялся. Он, стараясь отдышаться, постоял, смотря на лес за Верхними Устюгами, откуда он всего лишь несколько минут назад вышел.

Паше не следовало оставаться у магазина далее: ему надо было прийти в себя и хорошо подумать обо всём этом… кошмаре. Ему надо было подыскать спокойное, желательно благолепное место… но, где оно? Куда податься Паше?

На взгорье, там, где играли в песочке дяденьки и тётеньки, заревел мотор, и показался знакомый мальчик на мотовелосипеде — Андрей. Скатившись с кручи, не доезжая до Паши нескольких домов, он свернул наверх, в проулок, и мототехника, пару раз чихнув, заглохла, не выдержав крутого подъёма по извилистой тропинке. А там, откуда съехал Андрей, появилась знакомая фигура человека. Повернувшись вроде как к нему, к Паше, вроде как посмотрев на него, человек скрылся в одном из дворов.

— Это — Валя! — понял Паша, и подчинился своим ногам, самостоятельно понёсшим его на встречу с бывшим другом, к примеченному дому…

«…дому Марины?.. Ну конечно! Валя был за песочной горкой, где играют взрослые-дети, а там — дом Маринки! Вот куда скрылся Валя. Он… он с девочками?! Они там?»

 

Продолжить чтение Часть 3 Главы 115-119

 

  Поддержать автора

QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259