Часть 2 Главы 71-73

ДУРДИЛЬ

Андрей Куц

46 (71)

 

Обставленный пятью пустыми, но грязными тарелками, остервенело, жадно орудуя руками — без помощи вилки уплетая за обе щеки вареники прямо из кастрюльки, макая их для большей сытости и вкусности в густую сметану, — в одиночестве сидел Лёва на кухне при двух стоваттных лампочках без абажуров, горящих под белым потолком.

— Здравствуй, хозяин, — поздоровался, входя, Залежный. — Вижу, что совсем оправился, а?

— Здорово, — без интереса сказал Лёва, не отрываясь от еды. — Чего надо?

— Да вот пришёл проведать, как дела. Да и надо мне как-нибудь, но закончить протокольчик. Поставить в твоём деле точку, так сказать.

— В каком таком «моём деле»? — Лёва отставил кастрюлю, облапил изодранными, усушенными руками стакан с компотом — в несколько глотков осушил его. — А-ах! Хорошо! Так что ты там говоришь про «дело», гражданин начальник?

— Пока не «гражданин», а «товарищ». Или есть за тобой проступок? Виноват в чём? — пошутил Залежный, усаживаясь на табурет напротив Лёвы — по другую сторону стола, застеленного клеёнкой в синий цветочек.

— Вроде не за что… Так чего там? — Лёва откинулся на газовую плиту, которая была как раз за его спиной.

— Разве жена тебе не говорила, что вчера она подала заявление о твоей пропаже?

— Ах, это!.. Ну, что-то такое было, помню-помню… Так что же? Вот он — я! Чего же ещё?

— Я должен закрыть дело — вот и всё. Надо соблюсти формальности.

— Закрывайте.

— Я должен знать, что с тобой было.

— Ничего не было. Что могло быть?

— Ты, вроде как, пошёл в лес, насобирать грибочков, и больше двух суток тебя не было.

— Ну?..

— Хотелось бы получить ответ, разъяснение, почему так вышло, и занести это в протокол за твоей подписью.

— Заблудился я — вот чего. Так и пишите.

— Я-то напишу, но, может быть, было что-то ещё? Может, тебя кто-то избил, например, там, в лесу?

— Не было этого, — спокойно сказал Лёва. — Чего нет — того нет. — Он встал, пошёл за полотенцем — обтёр руки и рот от масла и сметаны.

— Может, тебя кто похитил?

— Ну что вы, — Лёва усмехнулся. — Кому же это меня похищать? Скажете тоже.

— М-да… — Участковый призадумался. — А вот скажи мне, Лев, как это в нашем лесу можно заблудиться? Да ещё мужику, прожившему здесь с самого детства? Я никак не возьму в толк, а?

— Ну, это дело не особо мудрёное: идёте и — заблуждаетесь. Всё.

— Ага-ага! Понятно. Оно, конечно, можно — согласен. Но очень уж это сложно. Я не думаю, что за грибочками ты полез очень далеко, да и дни стояли с ясными ночами — солнце там какое ни какое, но видно, звездное небо тоже видно, да и по мху можно очень даже удачно ориентироваться, по сучьям деревьев… а?

— Хорошо, Кирилл Мефодич, — Лёва сел на прежнее место. — Сознаюсь, как есть, как на духу: бес попутал! Т-то есть наш лешак… а может, и кто другой — этого я не скажу точно. Но из-за него, проклятого, я не мог найти стёжку-дорожку к родному дому. Как такой ответ? Сойдёт?

— Если это правда, тогда сойдёт. Так и запишу: закружил Льва Александровича лес… места под Устюгами неспокойные — в них такое случается. Мне не впервой!

— Что не впервой, так это точно так… многих сила нечистая водит, а про Фею Лесную и говорить не стану, что про неё говорить?

— А что, поди видал?!

— Нет… — Лёва сконфузился, припомнив рассказы знакомых мужиков, которые баяли, что она до них показывалась, и что с ними опосля бывало. — Её не видал. Да и никого не видал.

— Две ночи в лесу — и никого?

— Ей-ей никого! Чего мне врать-то? Не первый годок тебя знаю, чего врать-то?

— Это так, это так… И всё же, что же с тобой приключилось?

— Да говорю же — заблудился.

— И…

— Никого и ничего не видел.

— И… — не унимался Кирилл Мефодич, выжидающе смотря на замученного, исхудалого и изодранного Лёву.

— Вы угощайтесь, Кирилл Мефодич, угощайтесь… — Лёва пододвинул под нос участкового розеточку с вареньем и поднял блюдце с тарелки, открыв два-три оставшихся блина. — Макайте и кушайте…

— Не финти, Лёва, — добро сказал Залежный. — Время и нервы у меня не резиновые. Сколько можно тянуть и крутить? Смотри, не выдержу — рассержусь!

И Лёва сдался — не хотел он осложнений, к тому же, от немалого количества съеденного да от трудных разговоров, он почувствовал усталость и желание снова всхрапнуть пару часиков.

— Ну, значится, оно было так… — начал Лёва и тяжело вздохнул. — Поутру, часов в семь, я взял корзинку — хорошая была корзинка… и отправился в лес, по грибы, а то и набрать каких ягод, если попадутся. Пошёл за деревню, прямо на север. Порядочно прошёл — уже половину корзины грибов набрал. А потом — и не помню, как очутился на болотце: прогалина такая, метров сто в диаметре, вся затоплена, водой пропитана и торчат кочки, кочки такие высокие на ней… а кругом — лес стеной стоит. Тёмный такой, частый: березы, осины, сосны и ели — всё намешано. Густо намешано. Почти что как обычно, только гуще. И куда ни посмотришь — всюду ни зги не видно, ни одного просвета! Смотрю поверху — в кронах тоже нет ни одной дырочки! И тишина… будто под воду попал или в безвоздушное пространство. Стою я так на краю болотца и не знаю, куда идти. Солнца-то нет — скрылось куда-то. Туч тоже не видать, но вроде как по небу размазана пелена — только точно разобрать этого дела ну никак не могу. Думаю, что за невидаль! Растерялся. Решил я тогда перекусить. Место подо мной было неплохое. На краю же стоял. Впереди — болотце, а сзади и по бокам — густой лес! Заперт я оказался. Но место неплохое: сухо, кустики бузины растут, ствол сухой сосны поперёк обратного пути лежит — как уж я его перелез? Не помню такого. А кажется, что пролазя до болотца, хотя бы это да мог запомнить. Лежал-то он над землёй высоковато. Может, в метре, а может, и повыше — евошний конец застрял на толстой берёзе. Но под ним никак не пролезешь, потому что торчат сплошные ветки, и нигде поблизости не обойдёшь — не помню, как прошёл… Ну и сел я подле него — расположился на этом сухом пяточке основательно: расстелил платочек, для такого дела прихваченный, выложил хлебец, яичко, огурчик с помидоркой, сольцы достал, припасённую чекушку, но не полную, самогона, уж извините, тоже достал. Сижу, в общем, культурно кушаю и в ус не дую — это значит, хорошо мне… Покушал, поднялся, огляделся — мрак лесной на своём прежнем месте. Ничего не изменилось. Да и как изменится? Никак. Лес же это. Тогда я решил, что времени ещё не много. Думается мне, что со времени моего ухода из дома, к тому моменту прошло часа три. Часы-то я с собой не взял. Никогда не беру. Женою подаренные на моё 35-летие часики — хорошие такие, «Победа». Жалко, если потеряю. А других нет. Да и не нужны они. Если что — на небе есть солнышко! Да и так время чувствуется. Пускай не до минуты, а всё же… да и на кой оно мне точное, верно? Ну, так вот. Зачем суетиться, куда спешить, для чего напрягаться, после хорошего кушанья залазя в бурелом?.. Лёг я тогда на травку — сухая она там была, потому как место открытое. Вздремнуть вздумал. И уснул. Сколько проспал — не скажу. Но проснулся трезвым. Тогда съел я оставшийся огурец с солью и допил грамм семьдесят самогона — вроде как стало мне бодро. Я собрал пожитки и стал высматривать, куда надо идти. А не понять! Взглянул на небо — там по-прежнему мгла, солнышка ни краешка не видать! Тут в меня небольшими порциями стал закрадываться страх — через сомнение это он, значит, вошёл в меня. Ну, думаю, если я с этой стороны болотца стою, знать отседова и пришёл. Правильно я рассудил, Кирилл Мефодич?

— Да поди, что правильно… — сказал участковый, с интересом слушая доскональный рассказ горе-лесника-грибника. —  Не через болото же ты шёл? Наверное, как-то пролез под упавшей сосной. Только, для пущей верности, надо было посмотреть, где на дереве мох или откуда гуще растут ветки? Не скумекал?

— Скумекать-то скумекал, да только, вишь, какое дело выходило: не видать ничего такого — всё одно везде. Во как! Я с таким никогда не сталкивался. Дерево — как дерево, только со всех сторон гладкое и ровное: что мох, что ветки. Будто не припекает солнышко каждый день один бок более другого, а потому не надо деревьям тянуть к нему листочков, а мху — от него укрываться… Вот от этого меня прошибло сильнее прежнего, аж в озноб кинуло. Тогда решил я, как сказал раньше, что раз я тут стою, значит отсюда и пришёл. И надо прям здесь заходить в чащу. Продираться сквозь неё, не глядя, — авось… да что авось! — рано или поздно я должен, обязательно должен был выбраться на какое-нибудь свободное место. Так?

— Так! А как же?!

— Вот так я и посудил. Должен! Я кое-как обогнул по краю болотца упавшую сосну — вымок, испачкался, но пробрался, и пошёл напрямик. А чаща там такая, что невозможно идти — не пускает, шагу не даёт сделать. Ветки, кусты, стволы, репей, колючки, паутина всюду страшенные, кочки, валежник горой — порой чуть не до колена доходит… Как уж пробирался?! Смрад, угар один в голове! Я так устал, так вымотался, в довесок — страх наваливается-подпирает… И тут меня такое раздражение и нетерпение взяло, что попёр я во всю мочь, как сохатый в пору гона, или медведь какой, зиму не спавший. Изодрался, окорябался до крови! А что делать? Выбираться ведь как-то, но надо. Такие вот дела! Пробирался я, наверное, с час. А то и больше. Не шёл — ломился!.. Встал — осмотрелся. А в чаще — мрак. Просвета — нигде. Тут меня паника обуяла, да так скрутила, что я сел на ворох сучков и прелых листьев и тихо так завыл. Ну, знаете, так это, с подвыванием, себе в колени и обхватив очумлённую голову изодранными, в крови и в грязи, руками… Потихоньку успокоился… отдышался, отдохнул. Стал соображать более взвешенно, разумно. Да только никакого другого решения всё одно нет — всё так же не понятно, куда идти. Значит, надо придерживаться прежнего курса. Верно? Я и взял эту тактику на заметку, порешив придерживаться её до тех пор, пока не примечу каких признаков, по которым было бы можно определить направление — концы мира. Ещё посидел… и опять пошёл. Бежать-ломиться не стал. Шёл аккуратно, вдумчиво, разборчиво. Сколько уж так шёл — не скажу. Может, час, может, два, а может, больше. А полумрак, как стоял, так и стоит… вонь прелостью, сыростью и — тишина… Даже не знал, всё ещё день или уже настала ночь с луною ясною, оттого-то и не совсем темно?! Забрёл я в пуще прежнего непролазную чащу. Стволы дерев всё старые, обветшалые, во мху да в лишаю, и мокрые. А от сырости и от солнца, туда ни в жизнь не доносящегося, — холод. Да и сырость от того же — без солнца-то. Сел я опять. Закручинился. Задумался. А в голове дурман шастает. Ничего не придумывается. Но тут одна мысля белкой — скок! Мысль давно известная, потому под рукой и очутилась. А мысль о Горелой Горе, о Фее Лесной. Да! И от этого мне тогда совсем поплохело, потому как с нею бороться — безнадёжно это. Тут, если повезёт, то в конце концов дойдёшь до дома жив и здоров, а если нет, то либо сгинешь, либо вернёшься полоумным. Сбрендишь! Знаю я, да и вы, наверное, не раз слышали такие истории и видели последствия. Сколько у нас за всё время народа через это прошло — не счесть! Да… Но, ежели посмотреть с другой стороны, то вроде как от такой мысли я получил успокоение. Потому что в этой ситуации сопротивление — бесполезное занятие. Нужно примириться и ждать, когда тебя отпустят, смилостивившись. Но всё же идти, пожалуй, куда-нибудь да надо. Здесь я сказать ничего определенного не могу… Может, это на меня нашёл дурман, и мне только казалось, что вокруг чаща, а может, и вправду зашёл в такое место — не знаю, а сидеть и выяснять, что-то не хотелось… а ну как место настоящее? И если засижусь, то и сгину прям на том месте, и даже моих косточек никто не сыщет во веке веков, верно?

— Угу…

— И уж сколько я так сидел-размышлял, опять не скажу, да только замечаю, что стало темнее прежнего — смекаю, что это значит, что перед этим всё ещё был день, и только теперь пришёл вечер, а за ним будет ночь. А коли щас такой сумрак, что же будет ночью? Кромешная темень — вот что! И меня опять накрыл страх. Но делать нечего. Что я мог? Ничего. Пришлось принять, как факт, и положиться на милость Феи — так скажем… — Лёва говорил всё медленнее — засыпал. Но строй речи у него не ломался, видимо, причастность к таинственной, могущественной силе воодушевляла Лёву, бодрила. — Пришлось-таки прибавить шагу. Только на шаг это не похоже было: приходилось всё лезть да пробираться. Стемнело вовсе. И тишина. Что делать? Дальше идти — так это наугад. Не разобрать и вытянутой руки. Того гляди сломишь шею! Тогда сел я, расчистил наугад пространство, нагрёб листвы, привалился к мокрому и мшистому корявому стволу какого-то дерева и постарался уснуть, надеясь, что не простыну. В таком общем положении мне только не хватало ещё захворать, правда? Как же я тогда пожалел, что нечего больше выпить — всё было бы легче. Да и надо было просто попить, а тоже — нету. И сильно хотелось есть, да только, где же взять? Разве что каких-нибудь там грибочков? Так что похрумкал я беленькими да сыроежками, что были в корзине. Ничего, и такая пища пришлась по вкусу… в нашем положении не до изысков… Кругом всё сырое — костра не разведёшь. Папиросы кончились. От всего этого у меня в глазах помутнело, самочувствие поплохело — вовсе мне стало худо… может, слегка отравился? Но кое-как заснул. Снилось ли чего — не помню. Проснулся ещё в темноте — глаз коли! Аж голова закружилась. Вышла со мной дез… дезориен-тация. Озяб, продрог. Думаю, сейчас пойду — раскочегарюсь, обольюсь потом, упарюсь. Стал дожидаться света. Хоть какой ни есть, а свет! Вскорости маленько прояснилось. Я и пошёл. Чего сидеть? Смилостивилась Фея — ручеёк нашёл. Напился! Хорошо, что не выбросил чекушку — набрал прозапас воды. Потянуло меня опять к еде — жуть, терпежу нет! Раз не отравился накануне, жив проснулся, и всё такое прочее тоже в норме, стало быть, и сейчас не отравлюсь — пожевал сыроежек. Пробираться с корзинкой было неудобно. Да и хорошая она у меня была — жалел, не выкидывал. И в ней — грибы. Можно поесть. Но силы у меня были на исходе, а она за всё цепляется — вечно её выбираешь, вытаскиваешь из суков. Мороки — пропасть. Решился я с нею расстаться. Пошёл налегке. Без неё вышло проще… Вокруг установилась мгла прошедшего дня. Сумрак. А тут ещё началась какая-то совсем уж неровная местность: овражки, ямы, кочки — шибче прежнего. До этого я упал раз пять, а тут так и принялся кувыркаться! В этот раз, значит, в основном все свои главные раны и пополучал. Так или иначе, день прошёл, а результата — никакого. Кругом — сплошная чаща, и не видно её края, конца ей нет. Стал я приискивать место для ночлега. Грибы, которые я повыбирал из корзинки и попрятал в карманы, к тому времени я уже съел, поэтому немного пощипал мха, лишая набрал, веточки пососал — какие поприятней и повкуснее. Так и уснул… Ночью почудилось, будто пробежал какой зверь, а после вроде как завыл волк. Только подумалось во сне, что откуда в наших местах завестись волкам? Значит — показалось. Видимо, от тишины и от треска, который поднимался при моём ходе во весь день, это взыграло у меня воображение — столь сильна была нужда у меня в посторонних звуках, что и показалось, что кто-то живой где-то рядом породил движение. Но, я был очень измотан, мне не мешали даже голод с жаждой, так что спал я, как младенец…

— Да, собственно, чего рассказывать, если ничего особливого, ничего примечательного не было! — вдруг, после такого обстоятельного и живо описываемого рассказа, прервал себя Лёва.

— Давай-давай, заканчивай, — подбодрил его Залежный, внимательно слушавший и отмечавший про себя, что и эта байка всё того же сорта: про затерянное место с ведьминой проказой. «Что-то сегодня выдалось много всяких проказ — неладно это, — думал участковый. — Как-то уж слишком неестественно навалилось всё на один день, подобралось и проявилось! Чудно это… Так не бывает. Не свойственно это случайности. А что же тогда? А тогда — это не случайность. И?.. Не знаю пока. Пока не знаю… А хочешь знать? Да не особо. Не особо… Да и нет здесь ничего — выйдет пустая трата времени. Но если всё-таки творится что-то неладное, то всё одно не разберёшься — это тонкие, неуловимые материи, невидимые и неподвластные человеку… Скорее сцапаешь инопланетянина, чем привидение, а тем более лешего вместе с зелёной болотной кикиморой!»

— А всё! — сказал Лёва. — Проснулся я от тепла и яркого света. Гляжу, по небу поднимается солнце, а лучи у него такие ласковые… Греют они землицу и меня, лежащего на ней, промокшего и продрогшего, голодного, ободранного и истощённого, слабого. Кругом нежно шумит в вышине лес, и всё такой реденький… Как это, перед тем, как укладываться спать, я его не заметил? Не понятно… Да, была ночь, и я был не совсем здоров, ну и нервы — на пределе возможного. И всё же!.. Не понятно. Как не заметил? Я быстренько поднялся, ступил раз, два, три и — что за диво?! — тропка! Я — по ней припустил. Метров через двести — уже не тропка, а с каждым шагом расширяющаяся, хорошо натоптанная дорожка. Через минут двадцать я услыхал собак. И вскоре благополучно вышел на кромку леса — передо мной расстилались Устюги, а далеко впереди змеилась Дулька… а над ней — радуга, и тучи уходят на запад… и вокруг всё мокро… Тут я почувствовал совсем невыносимую усталость, и еле дотащился до дому, до хаты… Вот и всё… Что было, то было… Чего уж говорить? Такой у нас лес. Мы с малых лет к нему привычные. Кто в него идёт — всякий раз рискует. Но человек знает, с чем имеет дело… тот, кто знает, а кто не знает… что ж, смирится, примет, как есть — ничего не изменишь… — высказал своё мнение Лёва и смачно зевнул. — Спать хочу — не высыпался я там. Поел щас — сил нет сидеть. Пойду лягу… Где там чего подписать?.. — Участковый достал протокол, поднялся с табурета. Брезгуя загаженным столом, он перенёс табурет к Лёве и положил на него лист, указал место для подписи. — Ага, готово… получайте! Пишите, что хотите, а я — на боковую, пора баиньки.

— Мне кажется, я видел там… — сказал Лёва, встав на пороге комнаты. — Нет. — Он потряс головой. — Бред! Наверное, приснилось… спутался я.

Залежный, уж было собравшийся идти заполнять протокол на чистый стол терраски, поинтересовался:

— Что говоришь? Кого видел?

— Да так. Пустяки. Глупость!

— И всё же? Как знать, может, и не глупость. Так бывает. Иногда самые важные места прикидываются глупыми, и мы их не замечаем.

— Вроде как, перед тем как я попал на то место у болотца, привиделся мне один пацанёнок…

— Да-а?! — участковый приблизился к полусонному Лёве.

— Ага. Да только глупость это. Показалось.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что он был в одних трусах, — безлико произнёс Лёва и вошёл в комнату.

— Что-что? — Залежный последовал за ним. — Как ты говоришь?

— В трусах он был, в лесу. — Лёва упал на кровать — закачался, как на волнах, скрипя пружинами.

— И кто же это был? Ты его знаешь? Может, видел где-когда?

— Знаю. — Лёва поправил подушку, заложил под неё обе руки, повернулся на бок, к стене — прочь от привязчивого участкового. — Чёрненький такой. Редко приезжает, откуда-то издалека. Маратом кличут… А когда я проснулся, передо мной, в лучах солнца стоял Пашка Дубилин. Пока я соображал, что почём, он затерялся среди деревьев… и был он одет по всей форме… — сказал Лёва вяло и тут же уснул.

 

47 (72)

 

Через двадцать минут после разговора с Лёвой, Кирилл Мефодич вошёл в переднюю калитку двора Шутилиных.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

На скамейке у самого крыльца мать мальчика Олега, чуток не утопшего в пруду, резала яблоки.

— Доброго вам вечера! — приветствовал хозяйку Залежный.

— И вам того же. — Женщина пристально посмотрела на участкового. — Что вы хотите?

— Я, собственно, хотел поговорить с мальчиком, — извиняющимся тоном пояснил цель своего прихода участковый.

— Зачем с ним говорить? Только растревожите. Ему и без вас досталось. И так всё понятно — ни к чему расспросы. Чего здесь может быть не ясного? — Мать отложила занятие, обтёрла руки о фартук и встала между Залежным и крыльцом дома.

— Я прекрасно понимаю ваше состояние…

— Чего, чего вы понимаете?

— Я…

— А если понимаете, зачем пришли?

— Работа у меня такая. Уж извините великодушно, но ничего не могу поделать. Я должен выполнять свой долг. Так-таки. — Залежный развёл руками, смущённо улыбнулся. — Уютно здесь у вас. Прохладно и уютно, — сказал он.

На голоса из-за дома выглянул муж женщины с телескопической удочкой в руках, задранной в вышину. Он рассеянно посмотрел на человека в форме и скрылся.

— Ступайте, — неожиданно уступила мать и вздохнула. — Он в доме, на диване, играет в электронную игру. Только не волнуйте его. Осторожнее, пожалуйста. — Сказала она и, усевшись на прежнее место, отрешилась, ушла в себя, отчего лицо у неё осунулось. Она машинально взяла нож, яблоко, тарелку и занялась прерванной работой — подготовкой яблок для пирога или пирожков, для варенья или компота — как знать.

У Залежного сложилось такое впечатление, что родители Олега двигаются, как во сне, скорее всего, мало понимая, чем заняты у них руки и куда несут их ноги. А в головах у них — сумбур. И всё потому, что произошедшее оглушило их, подавило их волю, уничтожило всякое желание исполнять повседневные заботы.

— Спасибо. Извините. Я быстро. Пара вопросов — и всё. Вы можете присутствовать, — сказал Залежный.

— А?.. — не расслышала мать.

— Вы можете пройти со мной — поприсутствовать.

— Даже не знаю… Я бы, конечно, послушала, что он скажет, но он может смутиться… от моего присутствия. А прятаться за дверью, подслушивать, я не хочу.

— Было бы хорошо, если бы вы прошли вперёд и предупредили мальчика о моём приходе. Чтобы он не испугался незнакомого дядьки, к тому же в милицейской форме. А потом вы сможете либо остаться, либо уйти — как пожелаете.

— Наверное, так правильнее, так будет лучше. Да… Пойдёмте, я скажу о вас.

Олег лежал на диване лицом к окну. Мать он игнорировал, и она не стала добиваться от него реакции, чтобы раньше времени не возвращать его в реальный мир. Она просто указала рукой Залежному — проходите, мол, общайтесь, задавайте свои вопросы, а моё дело кончено, я удаляюсь, оставляю вас.

Участковый осторожно вступил в комнату. Олег не реагировал. Залежный осмотрелся. У противоположной стены, между комодом и телевизором, стояло свободное раскладное кресло — он прошёл и сел в него. Олег был полностью сосредоточен на плоской коробочке с писклявой электронной игрой.

— Олег, здравствуй! — вкрадчиво начал Залежный. — Я — Кирилл Мефодьевич, местный участковый. Пришёл проведать тебя, поинтересоваться, как у тебя дела? — Мальчик продолжал нажимать на кнопки коробочки. — Во что ты играешь? Что за штука? Что там пищит? Что делается?

— Здесь куры несут яйца, а мне надо ловить их в корзину, — отозвался Олег. — Это старая игрушка. Щас таких уже не делают. Яйца катятся по очереди, и чем дальше продвигаешься, тем их больше, и катятся они всё быстрее и быстрее… Чёрт! Всё! Вы всё испортили! Я шёл на рекорд, а вы!..

— Ну, извини… Я немножко поговорю с тобой и уйду — тогда, сколько хочешь, столько и играй, и устанавливай рекорды, хорошо?

— Чего уж теперь?.. — Олег перевернулся на спину. Посмотрел на солидного, тучноватого, дядечку в форме милиционера. Почувствовал неловкость от того, что он перед ним лежит, — поднялся, сел на край дивана.

— Итак, значит… Ты как себя чувствуешь?

— Нормально.

— Ну, хорошо… Мне бы не хотелось тебя тревожить, но я должен убедиться, что всё в порядке. Для этого мне надо от тебя услышать, как и что с тобой приключилось сегодня днём.

— Упал я. Свалился в воду, — ответил мальчик, разглядывая свои ноги.

— Это я знаю. Мне бы хотелось услышать, как такое стало возможным?

— Не знаю.

— Понятно. А давай мы сейчас с тобой вместе во всём разберёмся — это очень важно! А? Ты не против?

— Не знаю.

— Ты не мог бы рассказать мне обо всём обстоятельно, по порядку: как и зачем ты пришёл на пруд, что делал, кого встретил, какую рыбу поймал?

— Зачем? Ну, свалился я в воду — со всяким может быть.

— Может. Согласен. А ты скажи мне, кто тогда был на пруду?

— Зачем?

— Знаешь что, Олег, я здесь пришёл не в игрушки играть, я — участковый, милиционер, и должен всё проверить, и убедиться, что на вверенном мне участке не произошло и не происходит ничего недозволенного… а если что-то случилось, я должен в этом разобраться, понять это, и, если надо, всё как положено задокументировать. Понятно? Так что давай, расскажи мне всё, как было, всё, как есть. Если ничего особого не было, то на этом и покончим. Чем скорее ты мне расскажешь, тем скорее я уйду.

— Вот привязались! — пробурчал Олег.

— Что?

— Хорошо. Я расскажу. Ну… пошёл я на пруд, рыбу ловить. Я часто туда хожу. Иногда с отцом, когда он приезжает. Или со старшим братом… когда он здесь. Лодка у нас. Резиновая. Надувная. Мне разрешают её брать. И ходить на ней одному — тоже разрешают. — Олег вскинул голову, твёрдо посмотрел на участкового.

— Верю. А не верю — легко проверю. Ты продолжай, я слушаю.

— Можете проверять. Я не вру… но… как хотите.

— Надо будет — проверю. Не отвлекайся.

— Ла-адно… — Олег потупился. Продолжил: — Взял я удочку, наживку. Взял уже накаченную лодку. Дома накачал и потащил её. Тут недалеко. Поплыл на середину пруда и стал удить… Клевало плохо, и то всё мелочь из карасиков да плотвичек. Я их назад выпускал. Там на берегу ещё мужик был — тоже с удочкой сидел. Косач. И дед один. Кажется, Ануфрий.

— Угу. Были. Знаю.

— Потом подошёл Валька.

— Валентин Ласкутов, твой товарищ? — уточнил участковый и поправил сползающую с колен папку.

— Ну, он мне не особый товарищ… но знаемся, водимся… В последнее время он всё больше ходит с Маратом и Пашкой.

— Я что-то такое слышал…

— Слышали?

— Угу.

— Они чего-то всё где-то пропадают и вообще — стали какие-то неразлучные. Я, бывало, с ними тоже ходил. А сейчас — не берут. Даже — избегают. Я обрадовался Вальке, думал, может, позовёт с собой и всё такое… А он сел на заросшем берегу — там, где всё в ольхе и в ивах с крапивой…

— Понятно.

— Как он туда попал, я не видел, но по тропинке он вроде как не проходил. Мне думается, я бы его заметил, если бы он шёл мимо деда и Косача. Наверное, он подошёл с другой стороны. Ведь там тоже есть проход. Я иногда захожу оттуда, чтобы ловить рыбу с того берега.

— Раньше, помнится, и я туда забирался и посиживал с удочкой.

— Там ходит взрослющая плотва и здоровущие караси — вот такие! — Олег показал по локоть руки. — И щука бродит.

— Согласен. В позапрошлом году Печалин выпустил в пруд несколько десятков плотвичек и карасей.

— Здорово! Буду ловить с большей охотой.

— Лови на здоровье! Только сетями не балуй. Печалин за этим делом здорово следит, и, если поймает, продырявит или изымет лодку, поломает удочки и сети, а ещё может свести ко мне… Так что — не балуй!

— А я и не балую… — Олег отвёл глаза. — Сел Валька и сидит на коряге, на меня пялится, — продолжил он, быстренько вспомнив место прерванного рассказа. — Я его приветствую — рукой машу, улыбаюсь. А он как истукан — ни моргнёт, ни кивнёт. Ничего! Я и плюнул на него. Обиделся я! Ну и ладно, думаю. Фиг с тобой. Подумаешь, какая цаца нашлась. Бегать, что ли, вокруг тебя? Плевал я! И продолжил удить рыбу — отвернулся и долго на него не смотрел. Потом интересно стало, не ушёл ли? Поднял голову — сидит. Всё так же и там же — не шелохнётся. На воду смотрит. А как я посмотрел, так он опять на меня упялился. Я не утерпел, говорю: «Привет!» А он молчит. Тогда я взбеленил и ударил вёслами по воде раз, два — поплыл я от него подальше. Поближе к деду и Косачу… Тут я снова встретился с глазами Вали, и в них что-то блеснуло красным огоньком… наверное, от воды отразился луч солнца и попал ему в глаза… — Олег немного помялся. Продолжил: — Я замер, удивлённый… и стало мне тут как-то душно, жарко, а вода вокруг такая прохладная, тёмная — приветливая. Глубоко — свободно в ней. Так и потянуло меня вниз. В неё. Захотелось мне плавать, как рыба. Показалось, что я смогу в ней дышать. И я наклонился с лодки — и ухнул! Помню, как стало холодно и темно. Я неторопливо заработал руками и изогнул тело, как это делают рыбы. И будто бы тихонечко так поплыл… Потом стал захлёбываться. И началась паника. Я сильно заработал руками и ногами. А рядом со мной что-то зашевелилось, что-то большое… оно подхватило меня и потащило… Я… я задышал, отплёвываясь… и был вытащен на берег Косачом. Чуточку придя в себя, я стал искать глазами Валю, но его нигде не было. Я успокоился. Закрыл глаза. Лежу на траве. Надо мной суетится Косач. Где-то воет какая-то женщина. А потом было много народа: вы, врач, мама, люди, машины. От этого у меня в голове помутилось, в глазах зарябило… — я был в дурмане больше, чем когда нырнул в воду… Наверное, это мне напекло голову солнце, а вода рябила, блестела, и мелькнула, отразившись, она в глазах у Вали, отчего у меня в мозгу что-то щёлкнуло-перещёлкнуло — и я свалился в воду… вот. Всё. Как есть. Честно.

— Верю. Очень хорошо. — Удовлетворённый рассказом мальчика участковый выбрался из широкого кресла с далеко отставленной плоской спинкой. — Косач с дедом Ануфрием так мне и рассказали. Скажи спасибо Косачу, что вытащил.

— Я сказал. Он недавно заходил.

— Очень хорошо… это правильно… Лодку твою выловили — пробоин нет, она в полной исправности. В пруду в это время никто не купался, не плавал. Никто в тебя ничем не кидал, как я понимаю. Значит, с этих сторон — всё в полном порядке. А других нет! Поэтому я могу удалиться. Отдыхай, восстанавливай силы и возвращайся к летнему отдыху — всего ничего осталось до нового учебного года… Ты больше ничего не хочешь мне сказать? Может, есть что-то ещё? Нет?.. Тогда — всего тебе хорошего, до свидания!

— До свидания, — сказал Олег, удивляясь, что всё закончилось так быстро и просто. «И стоило из-за этого приходить?» — подумал Олег.

Залежный вышел в вечерний воздух.

Время близилось к шести часам непредсказуемого, долгого и утомительного дня. Дня, который никак не хотел заканчиваться, потому что к последнему запланированному посещению Люси Илюшиной, в истерике прибежавшей из леса, прибавилась необходимость нанести визит хотя бы одному мальчику из неразлучной троицы. В этом Кирилл Мефодич больше не сомневался, ведь, что бы ни происходило в деревне в течение дня, везде и всюду мелькали, словно неуловимые, но неотвязные тени, Валя, Марат и Паша. Что бы за этим ни стояло, пускай всего лишь случайность, оно настоятельно требовало к себе внимания: оно было как удивительным образом созданный спичечный домик, манящий, привлекающий к себе взгляд наблюдателя, — но, стоит к нему прикоснуться, он легко рухнет, превратившись в обычную кучку из обычных спичек!

Где-то на периферии многочисленных и разнообразных дел деревни неотступно маячили три мальчика. Они тревожили и порождали интерес. И это беспокойное состояние будет сохраняться у тебя до тех пор, пока ты не приблизишься к ним, пока с ними не переговоришь, не увидишь поры на их коже и повисшую на щеке выпавшую ресницу, — тогда эфемерное облако обретёт плоть и кровь — оно перестанет казаться чем-то неведомым; оно превратится в шустрых, изобретательных, озорных мальчишек — в привычных мальчишек! — так полагал участковый.

 

48 (73)

 

Деревенская улица наполнялась шумом: гомонили ребятишки, кое-где на скамейках судачили старушки, прибывал, собираясь до родных домашних стен, окончив трудовую вахту, утомлённый рабочий люд.

 


Поддержать автора:

QIWI Кошелек     +79067553080
Visa Classic     4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги     410016874453259


 

Непрестанно здороваясь с ребёнком или взрослым, не задерживаясь для праздных разговоров, Залежный двигался к дому Илюшиных.

Мать пострадавшей Люси стояла возле калитки. Она разговаривала на повышенных тонах с подругой дочери, с которой та ходила накануне в лес.

— Вечер добрый, женщины! Вроде и не жарко уже, а я очень порядочно упрел. Фу! — Залежный неловко достал из кармана форменных брюк носовой платок и утёр лицо и шею.

Женщины смолкли, обратили всё внимание на участкового.

— Здравствуй, Мефодич! Это каким же ветром поднесло тебя к нашему двору? Али что надобно? — Макаровна с волнением ждала ответа.

— Надо, Макаровна! Очень надо. У меня имеется к твоей дочурке дельце по служебной линии. Вот и пришёл. Фу!

Вера понурилась, заскучнела. Но бросила на участкового быстрый взгляд, который выдал её нетерпение чем-то с ним поделиться, что-то ему поведать, довести до его сведения!

— Не трогал бы ты её, Мефодич, — попросила Макаровна и с надеждой заглянула в лицо Залежного, успевшее снова обильно увлажниться. — Девка и так настрадалась. Чего уж? Дело былое. Всё позади — зачем ворошить?

— Я бы рад, но не могу. Пойми ты меня правильно.

— И ты меня пойми. Мать я! Не могу я позволить донимать девку, изводить её вопросами.

— Извини, но ничего не поделаешь. Придётся! А то ведь, не погляжу на давнее знакомство, вызову в кабинет в приказном порядке и поговорю всласть!

— Уж ли! — Макаровна прищурилась. — А имеешь ли право? Чай не девка чего-то натворила, а с нею что-то случилось.

— Что же, тебе не жалко собственной дочери? Если с нею что-то случилось, тогда виновный должен нести должное и справедливое наказание. Али не так?

— Так-то оно так… Да, может, и не было ничего.

— Я сегодня весь день слушаю подобные речи… Не было! А станешь выспрашивать, такое расскажут, что хоть книжку пиши! Вон оно как.

— Так и здесь так же! — встряла, не сдержалась Вера.

— Молчи уж! — оборвала её Макаровна. — Чего зря болтаешь? Чего языком мелишь? Гляди, Верка, окостенеет он у тебя и отвалится!

— Не окостенеет. Нечему! Там нечему костенеть! — выпалила Верка и — пошатнулась.

Залежный присмотрелся к ней, принюхался — так и есть! Пьяна! Да ещё как!

— Вера, а ты от чего это прибываешь в таком весёлом положении? — поинтересовался Залежный.

— В весёлом, — сказала Вара, — это, когда в тебе дитё шевелится. А это — шало-шало-вливость. Вот что!.. Боюсь я, Кирилл Мефодич, что Люська умом двинулась. Как-никак подруга она мне — жалко её.

— Не говори чепухи! — наскочила на неё Макаровна. — С ней всё хорошо. Просто пока она под впечатлением. Пройдёт!

— Что такое? — Залежный встревожился. — Никак с Люсей плохо? Может, вызвать «Скорую»?

— Не надо никого и ничего! — сказала Макаровна и рубанула рукой по воздуху. — Не дам! Завтра всё пройдёт. И баста! Нечего здесь шляться и приставать. Идите отсюда подобру-поздорову. Идите с богом! Давайте-давайте, ступайте! — Макаровна ухватила их под локотки и, проведя несколько шагов до дороги, подтолкнула, мол, идите дальше и, желательно, не оглядывайтесь.

Залежный мешкал.

— Пойдёмте воооо-он на ту скамейку — там никого нет, — предложила Вера. — Только раздельно пойдёмте, а то эта стервоза уцепится за нами и не даст поговорить — налетит, испугавшись.

Залежный смекнул, что у Веры и правда есть, что ему поведать.

Он подождал, когда девушка пройдёт вперёд, и послушно последовал за ней.

Дойдя до скамейки, Вера резко развернулась и пошла обратно.

— Что такое? — не разобрал причины, приведшей к перемене плана, Залежный.

— Там на огороде хозяева копошатся, — сказала Вера. — Пойдёмте к магазину. Там рядом много свободного места имеется, а он уже закрыт, так что никого там не будет.

Вера взяла Кирилла Мефодича под руку и быстро заработала молодёнькими ножками, так что участковый засеменил, раскачивая пузом, гулко задышал, взмок не в пример прежнему.

— Стой, стой! — выдохнул он. — Куда несёшься, оглашенная? Я не мальчик и не кавалер тебе. Давай помедленней.

— Извините.

Вера пошла спокойнее и на ходу заговорила:

— Макаровна меня замучила. Говорю ей, что с Люськой не всё в порядке, что ей хорошо бы к врачу, а она — ни в какую. Потому что боится она, что упрячут Люську в психушку.

— За что же? Постстрессовый синдром — это вполне обычное дело. Она же, как я понимаю, из леса не просто так бежала, как ошпаренная, как оглашенная, а потом никак не могла успокоиться — металась на постели, чего-то лопотала, бредила?!

— То-то и оно! В этом-то и вся штука. Дельце-то непростое.

Они приблизились к магазину и остановились на свободном участке земли — между магазином и ближайшим, в сторону реки, домом, где мог поместиться ещё один двор.

— Что же у вас там произошло, в лесу-то? — спросил Кирилл Мефодич, успокаивая дыхание после ходьбы.

— Ой, не спрашивайте! — Вера шлёпнула себя по щекам, покачала головой.

— Для чего же ты меня привела сюда?

— Да рассказать-то есть чего, да только не знаю, смогу ли?

— Почему же?

— Дело-то непростое, неясное, — горячо прошептала Вера в лицо участковому.

— Может, всё же попробуешь?

— Ай попробую! Чай я пьяная! Сейчас всё выболтаю!

— К-хе-хе, — посмеялся Кирилл Мефодич.

— А вы не смейтесь, — строго сказала Вера. — Вон Люська сейчас на кухне компот варит и в банки катает — на зиму, и ни с кем не хочет говорить. Вообще молчит! Аж страшно. Вся в себе, вся в себе… Жуть! Вот я и говорю, ей бы в больницу, потому как, как бы не свихнулась… У меня от неё аж озноб по коже бегает, такая она вся чудная… Если бы вы теперь пошли к ней за разговором, ничего бы не добились. Она даже со мной не говорит. Но после леса, когда в бреду металась, в истерике была, она успела много чего порассказать. Бред сплошной, но я ей верю, потому что сама маленечко видела. — Вера заговорила как по очень строгому, тайному секрету, встав к участковому близко-близко, так, что грудью своей она касалась его левой руки. И стреляла она глазами то вправо, то влево — нет ли кого? — Оно, может, и правильно, что вызывать врача — это опасно. Да только, может, у неё в голове что-то сместилось? И ей бы в самую пору лечиться. Может, ещё не поздно, может, ещё можно что-то поправить? Тут, как ни поверни, а всё жалко её… и в психушку — жалко, и так, если что-то с головой, — жалко. Подруга всё же… с малых лет…

— Ты давай, рассказывай по существу и по порядку, — вмешался Залежный. — А то мы с тобой маячим здесь, как бельмо на глазу.

— Трудно мне о таком говорить-то, — Вера смешалась. — Давайте, я не стану на вас смотреть, а буду глядеть куда-нибудь в сторону? — нашлась она.

— Д-давай… — растерялся участковый.

— Ага! Буду смотреть вон на ту кучу угля за магазином. Там вон кошка сидит, умывается… Значит, по порядку?.. С чего же это начать?

— Пошли вы в лес. Утром.

— Ага. Пошли. Думали набрать опят и посмотреть чёрных груздей — говорят, что появились, только мало пока, надо позже ждать. Знаете, я зимой страх как люблю открыть баночку крепеньких груздей. Больше всего мне нравятся грузди да опята. Но опят мы уже порядком набрали. Теперь бы насобирать груздей.

— Грузди — это хорошо. Я тоже люблю. Только никак не выберусь в лес — некогда мне, да и год от года становится мне труднее по нему лазить… Да мало ли что бывает на свете! — возмутился Кирилл Мефодич. — Ты давай, не отвлекайся, а говори главное!

— Да-да-да, конечно-конечно, всё, как есть.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — поздоровался участковый с людьми, идущими по дороге.

Вера рассердилась.

— Отвернитесь, — приказала она. — Я вам секреты собираюсь поведать, а вы отвлекаетесь — не серьёзно! Давайте будем вместе смотреть на уголь и кошку.

— Какое место, такой и настрой. А на уголь… что ж, давай смотреть на уголь и кошку… это можно.

Вера и Кирилл Мефодич отвернулись от дороги и зашептались.

— Пошли мы, значит, в лес. Грибочки собирали. Порядочно прошли.

— В какую сторону?

— Туда. — Вера махнула рукой на Верхние Устюги.

— Понятно.

— Порядком прошли. Углубились… Я сейчас буду добавлять к тому, что видела сама, рассказанное Люсей, хорошо?.. Вот. Люся и говорит: «Я отойду». Вот. Приспичило ей. Там была полянка. Маленькая такая. И мы решили, что можно устроить привал. Расположились мы под деревцем, и Люська пошла в кусты… и приметила она там грибок, крепенький такой, опрятный, высокий, толстенький — всё при нём. Белый то был гриб. Порадовалась Люся: где один, там и второй, а где второй, там, глядишь, отыщется и третий. Смотрит на него — любуется, мечтает, как сейчас срежет его. Она уж было потянулась за ним, как вдруг завозилось, зашуршало что-то за её спиной… Выпрямиться не успела Люся, как враз на неё это что-то навалилось! Большое такое — тяжёлое. Погребло оно Люську. Распластало по земельке. Мир для Люськи померк… и вроде как совсем куда-то пропал — ни звука. Только давит ей на спину что-то огроменное и… шевелится! — Вера вытаращила глаза. — Это, если не человек, то — медведь, — подумалось Люсе. Она сразу же затаила дыхание — прикинулась мёртвой. И разобрала она тут, что непонятное что-то карябает её и щекочет позади, и вроде как дерёт чем-то по коже через одежду… Да какая летом одежда — смех один! И тут стали её мять! По-всякому. Как можно и как нельзя. — Вера с тревогой посмотрела на Кирилла Мефодича. Но тот не отводил глаз от кучи угля, громоздящейся за магазином, а потому Вера продолжила: — Люська засопела, закрутилась, завертелась и поползла. Обернулась она — обомлела! Потому как позади — всё чёрное, большое, и шевелится: не то куст, не то чудище!!! — Вера снова посмотрела на участкового: в глазах у неё была мольба о сочувствии и понимании, мол, извините, меня, пожалуйста, но ничего не могу поделать — против правды не попрёшь! Залежный почесал наморщенный лоб, сказал: «М-да…», — и стал наблюдать за кошкой, скитающейся вокруг угля. — Завизжала тогда Люська. Засуетилась больше прежнего — и выбралась! Подскочила она и, завопив, заголосив: «Ой, батюшки! Батюшки! Чур, меня, чур!» — ошалело пустилась Люська наутёк… Сквозь листву разбрызгалось солнышко — греет. Тепло мне — сижу, отдыхаю, а тут — визг. Я испугалась — торопливо поднялась с травки. Блуждаю глазами — всё для меня, как во сне. А Люська уже знай себе несётся по кочкам и ухабам, напролом — сквозь бузину да малину! Я кинулась за ней. Кричу: «Что случилось? Постой! Куда ты?» А она не слышит. Несётся. Визжит, вопит… шарахается да отмахивается. Вижу, что-то мелькнуло, словно тень или какая фигура… прямо в кустах — и нет её, пропала. А Люська снова шарахается. Но я ничего не вижу. Потому подумала я, что обозналась, а может, то была тень от Люськи или случился у меня обман в глазах… Так, не останавливаясь, и добежала Люся до дома. Я за ней не поспевала и несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть. Что уж мне думалось — не скажу… поди, что ничего путного в голову не лезло… разве что представлялось мёртвое тело или скелет, или что-то подобное: нашла, натолкнулась, может, бедная Люська на только что убиенного несчастного!

— М-да… Так ты никого не видела?

— Вроде нет… как бы вроде.

— Может, всё-таки там был мужик?

— Не знаю, не похоже, не могу сказать… Но, когда я пустилась бежать, неподалёку я увидела мальчика.

Залежный, подозревая, каким может быть ответ, без интереса спросил:

— Что за мальчик?

— А кажись, кто-то из местных. Не разобрала я. Да и увидала я его только потому, что он мерзко так, гадко заржал… Ага! Может быть, он всё видел? А тогда, тогда это значит, что есть свидетель!

— Взрослый мальчик или…

— Или. Лет тринадцати-четырнадцати… А знаете что?

— Что?

— Кажется… только это не наверно! Но кажется мне, что он очень смахивает на здешнего Вальку Ласкутова — дерзкий такой мальчишка, немножечко нагловатый и хамоватый… за девочками часто бегает и больно щипается.

— Понятно.

— Но только это неточно.

— Понятно.

— Как вы думаете, что это могло быть? Не мальчик, а то, что приключилось с Люсей, что за ней гналось, если гналось?

— Всё в порядке. Ничего страшного. Это проказы Чёртовых Куличек. — Залежный решил, что такой ответ, такое объяснение всех непонятных случаев, так вот разом обрушившихся на жителей деревни, вполне способно их успокоить — прийтись людям по нраву, так как они с детства привыкли к подобным сказкам и к неоднозначным мелким происшествиям, которые нет-нет да случаются в окрестностях Устюгов. И он оказался прав.

— Ааааааа… — протянула Вера. — Тогда понятно! Я об этом как-то не подумала.

Зарычал мотоцикл и, подкатив к ступеням магазина, заглох.

— Я пойду! — обрадовалась Вера знакомому парню. — Можно?

— Ступай. Только никому не болтай. Ни-ни! Сможешь?

— Зуб даю! — с готовностью отозвалась Вера.

«И не садись пьяной на мотоцикл!» — хотел добавить Залежный, но Вера уже была далеко, и он не осмелился громко, на всю округу, донести до неё свой наказ. Тем более что Вера, за время волнительного повествования, порядочно протрезвела.

 

Продолжить чтение Часть 2 Главы 74-78

 

Поддержать автора

QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259