ЕГОРУШКА
Андрей Куц
Жертвенник
10 дней назад (17 июля, понедельник)
Вот и настал понедельник – день свободы!
Погода была не ахти какая: всю ночь опять шёл дождь, гремели грозы, тучи надвигались на Тумачи со всех сторон, тесня друг дружку, ветер буйствовал, температура опускалась до двенадцати градусов. Но это было ночью. Теперь дождь унялся, разогрелось до девятнадцати градусов, ветер утих. Но по небу плыли толстые тучи. Солнце выглядывало украдкой, на короткий миг. Было неприятно сыро. А гулять хотелось до жути, аж сводило скулы!
Управившись с необременительными, но обязательными делами по хозяйству, Митя напялил резиновые сапоги, облачился в бледно-красный водонепроницаемый плащ, нахлобучил американскую тряпичную кепку с изображением кондора и надписью “HUDSON USA” (Made in China) и к девяти часам прискакал к Саше.
– Сашка, выходи! – закричал он, лишь только вошёл на двор Кулешовых. – Сашка, где ты?
Сашка не отзывался.
– Ушёл, что ли? – растерялся Митя. И заорал во всё горло: – Сашка, выходи гулять! – Он подошёл к окошку избы и смело постучал костяшками пальцев. – Выходи, Сашка! Дрыхнешь, что ли? СА-ШКА!
Сашка появился с задов двора:
– Ну чо разорался? Тут я, тут.
– Гулять пошли, к Жорке. Я вчера у него не был. Вы были. Как он? Может, чо надо отнести? Чо вчера с ним делали? Не клянчил ещё выпить? Хватило?
Лицо у Саши было скучным, заспанным, и голос ему соответствовал.
– Не гомони… – проскрипел он. – Ща пойдём. Оденусь и пойдём.
– Так чего он там? – не отставал Митя, преследуя Сашу, заходящего в избу.
– Страдает. – Саша скрылся в закутке, где стояла его кровать.
– Небось, хотел опохмелиться, а нечем!
– Отчего же нечем? Бориска потом немного раздобыл. Ночью ему принёс и оставил у входа в шалаш.
– Да?.. Повезло мужику! А он с ним всю ночь сидел?
– Нет. Как дождь начался, так и ушёл.
– Вымок, небось?
– Вымок.
– И Жорка, небось, вымок?
– И Жорка.
– Замёрз, небось?
– Да что это ты о нём так печешься? Вымок, замёрз. Хрен с ним! Он не пропадёт! Вон, когда мы вчера пришли к нему, он на солнышке отогревался в чём мать родила!
– Голый, что ли?
– Ну да…
– И чо?
– Ни чо.
– А Катя была с вами?
– Она пришла первой. Мы за ней подошли.
– И что? – Митя испугался. – Она его видела?
– Во всей красе.
– И чо?
– И чо, и чо, – передразнил его Саша. – Опешила. От неожиданности аж на задницу села.
– И?..
– А Жоре хоть бы что! Стоит перед ней, не стесняется.
– И?
– Да что ты заладил? – возмутился Саша и вышел, заправляя рубашку в штаны, к Мите, который примостился на краешке дивана в большой – общей – комнате избы, напротив печи. – Бориска, как увидал это, так и наскочил на него. Так надавал, что мало не покажется! Тот только успевал отмахиваться, а поделать ничего не мог. Всё скулил и ныл. А Бориска его мутузил. Так-то… Ты вчера многое прозевал. Не повезло.
– Не повезло… – протянул заворожённый Митя. – И Жора ему не накостылял?
– Как же, накостыляет он. Бориска опрокинул его со всего маха и давай мять бока. Твой Жорка ничего толком и не понял.
– Чой-то он мой? – Митя обиделся. – Я так просто… спрашиваю. Чего же ещё делать? Всё-таки не каждый день в кукурузе скрывается мужик преступник… интересно.
– Интересно ему. – Саша надел куртку и стал топотать кирзовыми сапогами отца, натянутыми на толстый шерстяной носок, чтобы они сели по ноге. – А как теперь быть Бориске? Прикажешь сделать вид, что ничего не произошло?
– Ну… – Митя подошёл к Саше, встал рядом, наблюдая за его топотанием.
– Нам надо сходить к Барсуку одним, – сказал Саша. – Узнать, что да как. Только ты и я. Понимаешь? Разведать. Вдруг, он не на шутку озлился на Бориску. И чего доброго прибьёт его. Он же это…
– Бандит, – подсказал Митя.
– Вот именно.
– А он ничего не сделает нам? Вдруг, у него есть выкидной нож? Или там фомка какая?.. А вдруг, у него есть пистолет! – Митя в испуге и с явным восторгом выпучил на Сашу глазёнки.
Саша шевелил ступнями в сапогах – прислушивался, ладно или не очень они разместились. Прошептал, с прерывающимся от усердия дыханием:
– Скажешь тоже… Вечно ты, Митька, чепуху мелешь.
– А что? – Митя мыслил логически. – Он же рассказывал, что был на одном деле. Ну, ты помнишь.
– Помню.
– И прямо оттуда бежал. Бежал из города. И всё шёл, шёл и дошёл до нас.
– Ага.
– Значит, пистолет был с ним, – заключил Митя. – Он же был на деле, а не просто гулял по городу.
– Ну…
– Вот.
Саша задумчиво смотрел в искренние глаза друга. Не шевелился. Потом встрепенулся, отгоняя ненужные и страшные мысли:
– Да нет же. Не может быть. Ты сам подумай. Он бежал бог знает как далеко, а его всюду искали…
– Вот именно! Поэтому он не избавился от оружия – оно может пригодиться.
– Не забывай, что его мог просто так, без причины остановить и проверить любой милиционер. Это же опасно, с пистолетом бегать. Поэтому он обязательно сразу же его скинул! А если не сразу, так позже, когда понял, что это опасно, и понял, что уже далеко ушёл и опасность позади… по крайней мере, уже не так опасно.
– Ну… не знаю… может, и так… но всё же…
– Брось! Не забивай голову ни себе, ни мне. Не пугай понапрасну. Да и всё одно, выхода у нас нет. Как мы это проверим? Что ты предлагаешь? Обыскать его?
– Как же! Его обыщешь!
– Может, тогда нам забыть про него и не ходить к нему?
– А он про нас забудет?
– Вот видишь, ты сам дал ответ. Он по-прежнему будет сидеть в кукурузе и навряд ли скоро уйдёт. Он станет нас вычислять, узнавать, что случилось, почему не приходим – забеспокоится, что мы его продали, что мы знаем о его место положении, ясно?
– Он придёт и всех нас порешит! – выдохнул Митя с замиранием сердца. – Чтобы мы ничего не сказали, – заключил он.
– Дурак! – рявкнул на него Саша. – Дурак, такого у меня и в мыслях не было. А вот теперь будет. Боялся бы себе в одиночку, сколько угодно твоей душеньке. Мне зачем трястись?
– Умер бы счастливым? – скромненько поинтересовался Митя. – Не знал бы, что в тебя ударит молния, да? Раз и сгорел дотла.
– Вот именно. А теперь в голову полезут всякие безобразия.
– Чего же делать?
– Что, что? Надо идти – вот что. Надо продолжать его опекать. А сейчас, прощупать его, его настроение. Не съехал ли он с катушек? Аккуратненько, как будто мы ни при чём. Во всём виноват только Бориска. Это он чего-то сорвался. Так скажем, если чего…
– Ага.
– Войдём в доверие и попробуем понять, что он мыслит, как видит получившуюся ситуацию, как нам из неё выйти.
– Ага… только чего-то… страшно мне.
– Ты, дурачина, сам себя напугал. Зачем говорить такие вещи? И на фига ты сказал об этом мне? Боялся бы в одиночку, а я был бы несведущ, и тебя этим бодрил. Чёрт!
Саша подошёл к столу, выдвинул ящик с кухонными принадлежностями, поразмыслил и вытащил столовый нож. Взвесил его в руке.
– Пойдёт? – спросил он у Мити.
Митя испуганно таращился на него и шевелил губами, что-то говоря, но слов было не слышно.
– Пойдёт, – не дождавшись ответа, сам же на свой вопрос ответил Саша.
Лезвие ножа было широким, но в длину не превышало ладонь мальчика, а ручка – из твёрдой пластмассы, округлая, очень удобная в обхвате и увесистая.
Саша осмотрел внутреннюю, самую скрытную, сторону своей куртки – карман был в области груди, слева, но очень маленький. Тогда он взял из комода носовой платок и обмотал им лезвие ножа, отыскал кружок резинки от бигудей матери и надел его на платок.
– Куда бы это лучше засунуть? – спросил он Митю. – А? У тебя есть подходящий карман?
– Суй в свой, – отозвался Митя.
Саша попробовал упрятать нож в правый карман своей куртки, – но тот заартачился, не желая сразу же в нём размещаться. Саша осторожно надавил на него, и натужно, но пристроил оружие. На его рябом лице озорно, ободряюще зыркнули в сторону Мити светлые глазищи под белёсыми бровями, а полные губы разомкнулись от улыбки, отчего шевельнулись оттопыренные большие уши.
– Пошли, что ли? – сказал Саша.
– По… шли, – процедил Митя и поправил внушительную оправу очков, давно продавившую его хрупкую переносицу.
Бориска одновременно злился и на отвратительного Барсука и на себя. Что теперь будет? Как ему из этого выпутаться? Зачем он так необдуманно, спонтанно на него кинулся?.. Барсука он побаивался. По-настоящему побаивался: всё-таки, как-никак, тот – зверюга матёрая! И это не было откровением для Бориски. Он для себя уже давно так решил, и принял это. Жора Барсуков – отъявленный преступник, мерзавец, убийца и садист. Что бы тот ни говорил в своё оправдание, этого не изменить. Ничем нельзя оправдать то, что творил Барсуков в своей жизни. Ни чем. В то же время Бориске было любопытно наблюдать за ним, быть причастным к страшному взрослому миру, к той отвязности, распущенности и к некоему всевластию, к вседозволенности, которые позволял себе Жора. Бориска хотел бы продолжать общение с ним, принимать всяческое участие в его судьбе, и узнать-таки, что же будет с Жорой дальше. Бориска не должен остаться за бортом таких непривычных, необыкновенных событий: не каждый день и не со всяким происходит подобное! К тому же, может быть, знакомство с Жорой Барсуковым будет ему неплохой школой – чему-то научит, к чему-то подготовит… Но Жора – Г-А-Д!!! И несмотря на это его жалко и хочется чем-то помочь. Наверное, всё потому, размышлял Бориска, что Жора сумел выжить при самых неблагоприятных условиях, тогда, когда весь мир был против него, для него всюду были закрыты дороги, – а ведь хочется многого, а ведь видишься себе значимым, нужным, полезным людям, и считаешь, что с тобой поступают несправедливо, не дают тебе даже малейшего шанса обрести то, что ты для себя видишь!.. Этот человек взял от жизни то, что, как он считал, ему принадлежало по праву, но взял самым ужасным способом… Бориска тоже был на краю жизни и впереди его ждало безрадостное будущее – в этом Бориска чувствовал с Жорой близость. Дорог перед Бориской лежало мало, а все двери виделись ему наглухо затворёнными. Ему уже четырнадцать лет, через три месяца исполнится пятнадцать, а он всё ещё не знает, чем ему заниматься во взрослом мире, кем быть. Он видел перед собой достойный пример: своего отца с достойной профессией, – и принимал его за ту вершину, к которой он, судя по всему, станет тянуться.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Происшествие с Жорой омрачило радостные часы ожидания отца, и от этого мальчик ещё больше негодовал на Жору и на себя. Почему так случилось? Почему в такой момент? Что теперь делать? Идти на мировую? Или же вынашивать иной план примирения, не столь откровенный? Может, к нему заслать кого-нибудь из ребят? Или не подвергать их возможной, теперь очень возможной опасности?.. А если прямо сейчас придёт отец, а Бориска – у Жоры? А Бориска – в посторонних мыслях, с наморщенным лбом, и должным образом не радуется его возвращению? Отец это заметит и станет задавать вопросы, интересоваться, всё ли у него в порядке… и, чего доброго, что-то заподозрит! Или задумает развлечь Бориску, для чего станет удерживать сына возле себя или увезёт его в город, для гуляния и покупок. И это – в такой неподходящий момент! Почему всё так?
“Не думай, не думай! – твердил мальчик. – Думай об отце. Он должен вот-вот приехать”.
Но у Бориски не получалось выкинуть из головы Жору, тем более что время шло, и был уже одиннадцатый час, а никто из ребят к нему ещё не зашёл. И чем больше таяло минут, тем вероятнее было их появление – это дополнительно тревожило Бориску, вынуждая задумываться о том, что же он им скажет, как объяснит вчерашний поступок, и что ему от них нужно, чтобы замять неприятность с Жорой, о чём их просить, и стоит ли просить, не должен ли он со всем разобраться сам? Как старший, он не имеет права подвергать их опасности.
“А правда ли, что Жора опасен? Вчера он очень даже легко мне поддался… толком не сопротивлялся… Видимо, мы ему очень нужны, – посудил Бориска, – поэтому он преодолел себя и не стал сопротивляться. Тогда почему он вихлялся перед Катей? Он же рисковал испортить всё, что так долго создавал. Дурной он, – ответил себе Бориска. – И тупой. Злой и тупой… Слабак! Вот он кто. Сла-бак! Не может противиться своим страстям. Что заберётся в бошку, у того на поводу и пойдёт. Точно. Это так… наверное, так”.
“Сейчас придёт отец и увидит моё состояние”.
“Не думать, не думать… ни о чём не думать!”
“Почему его нет? Где он? Папа, где ты задержался?”
“Не зашёл ли он к… к матери? Нет, нет! Это невозможно. У неё – муж, и она его слушается, а он ей этого не позволяет…”
“Но почему же он не идёт?”
“Где все? Где ребята? Почему все меня забыли? И Любочки нет…”
“Какой я одинокий. Никому я не нужен. Все меня бросают. Вот, даже ребята забыли…”
“Пойти, что ли, к ним? Может, что-то случилось? Может, их очень серьёзно наказали – так и не простили позднего возвращения в субботу?.. Но у Саши вообще никого нет дома! Неужели не смеет убежать? Да что там убежать! Просто выйти из дома и всё! Делов-то!”
“А почему ты сидишь сиднем? Ступай сам. А если придёт отец? Ну и пускай, подождёт”.
“Нет, это невозможно”.
“Тогда ни о чём не думай. Просто сиди и жди. Кого-нибудь…”
“Не могу! В бошку лезет то одно, то другое. Вот что! – осенило Бориску. – Пойду-ка я в село и стану ждать отца на остановке. Дорога в деревню одна, так что не разминёмся. Точно, ура!”
“А придут ребята? Что подумают?.. И пойдут к Жоре!”
“Скажу Теличкиным, куда я пошёл… и возьму да забегу к Кате. Да! Надо узнать, как она после вчерашнего? А Жора, я думаю, ничего им не сделает. Пускай себе идут. Если хотят. Но на всякий случай накажу Кате, чтобы она им сказала, если они к ней зайдут, чтобы без меня к нему не совались… Сашка – её сосед. Почему бы сразу не зайти к нему? Нет, не хочу… не хочу сейчас об этом… о том говорить… объяснять. Пускай всё будет только лишь в моей голове – пускай утрясается… пока слишком свежа рана – надо затянуться… Я сам должен хотя бы что-нибудь, но понять – тогда и поговорим… да-да, да-да…”
Бориска засобирался в Житнино, встречать никак не объявляющегося отца.
Катя поднялась с постели в семь часов утра.
Спала она глубоким сном, и ничего в нём не видела – ночь пролетела как одно мгновение. Она посудила, что таким образом сказался на ней перенесённый шок.
Её поразил вид голого мужчины, которым к тому же оказался именно Жора, то есть тот мужчина, что привиделся ей в страшном, но одновременно с тем нежном сне сразу же после первого дня знакомства с ним. Вчера ей на какой-то миг представилось, что тот сон зажил собственной жизнью, что он получил продолжение, став реальностью. И это настолько помутило её рассудок, что она потеряла над собой всякую власть – была словно оглушённая… Потом она признала, что именно чего-то такого и дожидалась, тешила подобные надежды. И вот это произошло. И она испугалась! Реальность оказалась более жёсткой, чем мечты и фантазии. Но напугала её не возможность соприкосновения с чем-то грязным и запретным, а именно то, что это возможно. Сон начал реализовываться… пускай не совсем так, как хотелось бы, но ведь Катя уже пережила хотя бы какие-то нежные, тёплые чувства, поэтому теперь пришла пора того, что, несмотря на темноту ночи, всякий раз упорно оставалось за шторкой, того, что стыдно. Как же в этот момент кружилась голова у Кати, – а перед глазами плавали светящиеся мошки!
Если бы не тот сон, для того, чтобы шокировать Катю, было бы достаточно того, что перед ней оказался голый мужчина, потому что как-то не сложилось у неё в жизни с этой областью познания – миновало, обошло её стороной… И теперь она как никогда ясно, со знанием дела станет представлять всё это безобразие каждый раз, как только увидит Бориску или Сашу… и даже Митю? Этого заморыша в очках?.. И у них всё так же? Только ещё маленькое? Кошмар!
Как же ей теперь стыдно перед ребятами! И за то стыдно, что она сидела там, как тряпичная кукла, и они, конечно, посчитали, что она ослабела только от оскорбительного зрелища, не зная, о её грёзах! И за то, что теперь все – и Митя! – будут, смотря на неё, думать, что она знает про них достаточно…
Какой стыд!
Катя выбирала в кустах поспевшую смородину, когда в своём дворе показался Саша. Она обомлела и залилась жгучей краснотой, и всё, что смогла сделать, приветствуя его, это поднять руку, тут же занемевшую, и вяло махнуть ему.
Интересно, понял он её состояние или нет?
Какой стыд!
Катя, скрываясь за кустами смородины от Саши, ходившего туда-сюда по хозяйственной необходимости, быстренько нарвала кастрюльку ягод и убежала в дом, – она ещё с самого пробуждения решила, что сегодня никуда не пойдёт, что станет думать и успокаиваться.
Катя следила за кипящим в кастрюле смородиновым вареньем, когда к ней заглянул Бориска. Он сказал, что уходит встречать отца, поинтересовался, как она, и заикнулся о том, что без него им не стоит ходить к Барсуку. Катя отвечала односложно, а то и просто кивала или мотала головой.
Бориска, видя её замкнутость, немного помялся на пороге, но ушёл.
Мать Кати со вчерашнего дня столовалась у своего хахаля в селе, а бабка, лёжа на кровати, нюхала булькающее на плите лакомство и хвалила за домовитость маленькую помощницу, не забывая при этом привычно жалиться на всё и вся, но не находя в себе достаточных сил, чтобы привязываться к внучке, добиваясь от неё ответов или реплик.
Любочка, под предводительством бабушки, ещё в восьмом часу добралась до Житнино на самосвале отца Мити и, пересев на рейсовый автобус, к началу девятого достигла города, чтобы попасть на плановый медосмотр в детской поликлинике.
Всё шло своим чередом.
Когда в 13.35 Любочка выбралась из автобуса в Житнино, она сразу же увидала по другую сторону дороги, на скамейке остановки, скучающего Бориску и с визгом, радостно приветствуя его, кинулась навстречу.
Бабушка замахала руками, крича, чтобы она не бежала через дорогу: там – машины! А Бориска тут же подскочил с места и кинулся к девочке, дико озираясь. Но в эту минуту машин не было, и все успокоились, – но не забыли постращать и пожурить девочку за непослушание и беспечность.
Они вместе, рука в руке, пошли по селу, отыскивая хорошо знакомый путь к просёлку на Тумачи. Любочка шла между бабушкой и Бориской. Девочка была до крайности разговорчивой после волнительного посещения поликлиники, где они сперва были у добродушной докторши, а после очутились у не менее радушной тётеньки, сделавшей Любочке укол, который называется “прививкой”.
Дорога через поле всё ещё была грязной после ночного дождя, поэтому удачно сложившееся трио вынужденно распалось, чтобы перепрыгивать лужи и обходить грязь гуськом. Но Любочка нет-нет да хватала Бориску за руку, и так шла с ним, о чём-то расспрашивая, но больше того рассказывая о своих переживаниях в городе и в больнице, показывала пострадавшее от укола ПЛЕЧО и внимательно заглядывала в понурое лицо мальчика. Бориска часто оглядывался – нет ли отца, не маячит ли одинокая фигура позади. В такие моменты маленькая Любочка рассказывала что-нибудь с особой живостью и восторгом.
За ночь Жора промок и продрог, но на этот раз он до самого утра не переодевался в сухую одежду – ждал солнца, чтобы всё мокрое сразу же развесить для просушки. Ночь для него была долгой, потому что из-за мокроты и холода он не мог хорошенько спать, – и, мучаясь от телесных неудобств, он мучился от неудобств моральных: Жора переживал из-за получившейся “размолвки” – как он про себя называл произошедшее – с Бориской. Он не мог ссориться с детьми, поэтому он с волнением ждал дня, надеясь, что они всё же не бросят его на произвол судьбы – кто-нибудь да придёт, кто-нибудь его навестит. Он ломал голову над ребусом: как замять дело, чем оправдаться, как объясниться? Но ему очень не нравилось, что, столь легко и скоро стараясь помириться с наглым пацанёнком, ему придётся стать перед ними рохлей, а значит, показаться детям уязвимым. Но так было нужно. И он принял своё новое качество: безгласая шавка, безропотно сносящая побои хозяев!
И предстояло повиниться перед Катей, попросить у неё прощения – обязательно!
От всего этого лизоблюдничества, слабоволия Жоре сделалось дурно. Его нутро прямо-таки скручивалось, а голова раздувалась. Он ругался, чертыхался, но ничего лучшего придумать у него не получалось.
К его великой радости ещё не было десяти часов, как объявились Митя с Сашей.
– Я пошутил, подурачился, – говорил Жора мальчикам, после нескольких тягостных, наполненных неудобством, минут, – у меня и в мыслях не было ничего плохого. Скажите им. Скажите, что я прошу прощения, что я раскаиваюсь. Ну, занесло, переборщил. Мне стыдно. Извините меня, детки. Вот, до земли вам кланяюсь. Только боюсь, что в моём исполнении это выглядит неказисто, и вы подумаете, что я снова прикидываюсь, дурю. Но это не так. Я искренне. Я просто не умею всего этого делать. Не учился я этому, не было у меня такой школы… У меня переворачиваются внутренности, когда я прошу прощения. Это противно мне. Не моё это. Но и только. Поверьте! Поверьте мне. В глубине души я очень стыжусь произошедшего. У меня сердце кровью обливается. Мне так, так мне жалко, что и выразить не сумею… Мир, а?
Он по-телячьи посмотрел на Митю с Сашей и протянул руку для пожатия – знак примирения и тесных отношений, приветствия и пожелания всего доброго.
Те колебались, взвешивая такую возможность… но всё же не устояли, не выдержали настойчивости зависшей в воздухе руки, не вынесли напора взрослого человека – соглашение о примирении было заключено.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
– Да мы что, – сказал Митя, пропустивший вчерашнюю заворошку. – Мы согласны. Мир! А вот Бориска… и Катька…
– А вы сходите, умолите их. Скажите, что, если надо, я встану перед ними на колени. Я был полным болваном. И всё ещё хмельной был… но это не оправдание… хотя говорил же, что “под этим делом” я делаюсь дурным. Я даже просил себя связать. Разве нет? Ну ладно. Ступайте. Попросите. Ни пуха ни пера.
Но Саша был строг, сказал:
– К чёрту! Мы попробуем, но, чтобы такого больше не было! И вообще, тут же обо всём забыть! Так?
Жора не упрямился и с готовностью ответил:
– Так!
Саша и Митя понесли многообещающую новость Бориске и Кате, надеясь, что всё вернётся на круги своя.
Но, как мы уже знаем, Бориски к тому времени дома не было.
Саша и Митя постучали в окошко избы Теличкиных. На стук выглянул дед Василий.
– Чего вам? – шепеляво прокричал он через затворённое окно.
– Василий Павлович, вы не подскажете, где Бориска? – спросил Саша.
– Ась? Ты чего там? Я что-то не пойму.
– Бориска! – Саша стал тыкать указательным пальцем в сторону соседнего двора. – Где?
– Нету?.. Не знаю я. Ступайте, ступайте себе, – отмахнулся от них дед Василий. И пожаловался: – Мелюзга этакая, отлежаться не даёт.
– К Кате? – с безнадёгой спросил Митя.
– Пошли, – согласился Саша.
Мальчики без спроса вошли в закрытую, но не запертую дверь избы и сразу же увидели Катю: девочка сидела за столом, поедая булку со смородиновым вареньем и попивая чаёк из синей кружки.
– Привет, – сказали мальчики.
– Привет, – отозвалась Катя и закопалась чайной ложечкой в вазочке с вареньем. – Хотите?
– Да нет, некогда. – Митька брякнулся на стул напротив Кати. – Ты Бориску не видела?
– Видела, – ответила девочка. – Он на остановке отца встречает.
– Вот как. – Митя расстроился. Зачем-то поинтересовался: – Давно?
– Да час будет. – Катя неторопливо намазывала варенье на кусок булки, ожидая, когда оно хорошенько её пропитает.
Мальчики переглянулись.
– Ты это… – начал Саша, – после вчерашнего с Жорой… ты на него не дуешься?
– Вот ещё, ха, – прыснула смешком Катя. Она задрала голову и сказала: – Ха, ха! Плевала я на него. Дурак он и больше никто.
– Он, конечно, дурак, – согласился Саша, – но он очень переживает и просит прощения. Говорит, что такого больше не повторится. Что тогда он ещё не протрезвел и был со сна… вот в голове у него что-то и заклинило. Он же говорил, что выпив, делается дурным. Поэтому просил связать его. Ведь так? Ну вот. Мы были у него сейчас, и он ждёт, что мы приведём Бориску, чтобы мириться. И тебя, конечно. Ты как? Согласна?
– Я бы пошла, – солгала Катя, – да только надо доделать варенье и дождаться матери. Она вчера хотела уехать к Ромке в больницу и не уехала, а теперь куда-то пропала – скорее всего сидит у своего дяди Серёжи. А сегодня она снова собиралась. Так что надо ждать, а то придёт, а меня нет, а ей собираться в дорогу – помогу ей и провожу. Уже давно пора съездить к Ромке, а она болтается с этим… Если не объявится к вечеру, наверное, пойду искать её, чтобы уговорить ехать. К тому же сыро сейчас в кукурузе – до нитки промокнешь. Не, не могу. Может, завтра. Пускай этот ваш Жора помучается совестью. Да вот и Бориски нет. Мы с ним тогда завтра придём… а может, вечером. Не знаю. Но сейчас, никак.
Всё сказанное Катей было правдой, но этой правдой Катя легко пренебрегла бы, если бы она хотела совершить вылазку к бедненькому Жоре. Но Кате не хотелось видеть этого мерзкого, безобразного и примитивного типуса! Уж слишком свежи были впечатления от последнего с ним свидания, к тому же она не успела хорошенько обо всём подумать. Кате надо было о многом подумать: что-то подзабыть, а что-то не замечать, а иное затаить в себе глубоко-глубоко, чтобы этого было не вытащить из неё никакими клещами и плоскогубцами! Для чего так? А чтобы было! Впрок. Может, на что и сгодится, и не просто на что-нибудь, а для качественной, полноценной злобы, ненависти, – и это для того, чтобы не помнить былой нежности, и отомстить, проучить обманщика…
– …этого вашего Барсука-Барсучищу-Котищу! – сказала Катя вслух и испугалась, но тут же нашлась: она ухватилась за тёплую чашку с чаем и взяла кусок булки, намазанный только что приготовленным смородиновым вареньем.
– А? – мальчики не разобрали, к чему относились её слова.
– Ка-а-тяааааааааа, хочу ещёоооооо! – закричала бабка Евдокия с кровати.
– Идите, идите давайте, пока бабка спокойная, а то вы её возбудите, и она мне не даст покоя. Идите, потом расскажете, – говорила Катя, вставши из-за стола и выпихивая на порог Сашу и Митю.
Дверь за ними закрылась, послышалось:
– Иду, бабуля, уже спешу! Тебе варенья или чая, булки?
– Вареньица, Катюша, вареньица…
– Что будем делать? – спросил Митя.
– Бес его знает, – сказал Саша и сбежал с крыльца по трём кривеньким ступенькам.
– Надо бы ему сказать…
– Надо.
– Пойдём, что ли?
– Опять в мокроту? Бррр… – Сашу передёрнуло. – Ломно как-то…
– А что, сидеть? Бориску дожидаться? Когда он вернётся, ты знаешь? Погнали!
И мальчики, заполняя скуку дня, продолжили развлечение: несолоно хлебавши они возвратились к Жоре Барсукову.
Через сорок минут Саша с Митей опять были в деревне. Они отыскивали и собирали палки, ветки, стружку и прочий хлам, годный для сожжения. Всё это требовалось промокшему и продрогшему за ночь Жор. День был холодным, с порывами ветра, которые накатывались, как волны, солнце показывалось редко, поэтому у Жоры никак не получалось просушиться и обогреться. Одежда, бывшая у него в резерве, пропиталась всеобщей сыростью, и, облачившись в неё, Жора не почувствовал себя лучше.
Мальчики натаскали за огород Саши пригодные для костра деревяшки и хорошие полешки, стащив последние из дворовых запасов, всё основательно связали и как ни в чём не бывало пошли в кукурузу, – а в двух метрах позади них волочилась на верёвке, бороздя траву, связка дровишек, так что никто из возможных наблюдателей её не приметил бы, а потому не задался бы вопросами: “Куда собрались пацанята с таким-то добром? Где они собираются жечь костёр? Или, может быть, замыслили что-то иное? Может, какую пакость? Очень-очень интересно!”
Пройдя параллельно Тумачам с полкилометра на север, на встречу тучам, подальше от Житнино, мужчина и двое мальчиков повалили стебли кукурузы, создавая для себя свободное пространство, и развели костёр. Ветер, мотавший верхушки кукурузы, быстро разгонял предательский дым, которого, к счастью, было немного: дровишки подбирались сухие, а вода, собранная в траве и кукурузе, быстро испарилась, и костерок курился едва заметно.
Мальчики прихватили с собой сырой картошки, половину буханки хлеба, соль, десяток свежих огурцов и три сосиски – всё это богатство превосходно и аппетитно готовилось на открытом огне, а потом быстро уплеталось за обе щеки.
Жора рассказывал о незначительных эпизодах из своей биографии, о тюрьме, в который уже раз подмечал, что обитать в такой глуши, как Тумачи, скучно и бесперспективно, интересовался, какие виды на жизнь у всех детей, в том числе у отсутствующих, с кем и как они живут, как развлекаются, с кем враждуют? Саша и Митя где-то в чём-то прикусывали языки – говорили скупо, неохотно, а то, отвечая на вопрос или умничая на заданную тему, были охочи до красного словца и даже впадали в веселье. Травили анекдоты. Мальчики с особым восторженно-испуганным чувством вслушивались в тюремные и воровские жаргонизмы и в повести-россказни Жоры.
Они расстались, когда день клонился к вечеру: кукуруза стояла сухая, шевелимая тихим ветром, а горизонт со всех сторон обложили тучи, но над головой пылал солнечный диск, – было около пяти часов дня. Все остались довольными.
Бориска встретился с Сашей и Митей лишь в восьмом часу: до этих пор Саша и Митя занимались по хозяйству и не могли никуда отлучаться. Они сошлись, когда пришла пора таскать, запасая впрок, воду из колодца.
Бориска, стараясь избавить себя от мыслей об отце, до сих пор так и не объявившемся, с удовольствием тягал вёдра с водой и себе, и Теличкиным, и бабке Евдокие, попросившей его об одолжении. Кати дома не было: она ушла в село, разыскивать свою непредсказуемую мать.
Мальчики мимоходом обменялись парой многозначительных фраз о Жоре, отложив подробную беседу на поздний вечер, когда все станут отдыхать, готовя тело и разум к ночи.
К тому времени, как в доме Бориски появились Саша и Митя, из села вернулась Катя – оказалось, что её мать уже уехала: Катя, не знавшая о столь скоропалительном отъезде матери, по какой-то причине не пожелавшей поставить в известность дочь и собственную мать, бабку Евдокию, подоспела к дому дяди Серёжи в последний момент и посадила мать на автобус.
Бориска не решался уходить со двора, так как ожидал прихода отца с минуты на минуту, потому сходку провели в доме. Задвинув все запоры, засветив свечу на кухне, дети вполголоса вели переговоры о скрываемом ими преступнике и прислушивались к шорохам и движениям за стенами и особенно за дверьми, – но карябали только мыши.
Сказать, что простил, очень легко, но это не означает, что всё забыто, что не гложет, не отягощает душу нечто нехорошее, тёмное, смрадное, что не придётся прилагать усилия для того, чтобы при встрече с обидчиком скрыть подступившую брезгливость или ненависть к нему. Бориска с Катей лишь напустили на себя вид, что всё в порядке: сколько должно было пройти времени, сколько воды утечь или что должно было приключиться, чтобы это из фальши перешло в искренность, чтобы исполнялось сказанное без принуждения, без оглядки, по тому только, что так получается, а не так нужно? – не ведомо.
Они расходились в опустившуюся на землю темноту. Шёл дождь и от грома колыхался, давя на окна, воздух. Молнии вспыхивали так ярко, что исчезнувший было мир проявлялся во всём своём многообразии, как при свете дня, но только на короткий миг – и снова кромешный мрак, и стук, и шелест падающих холодных крупных капель дождя.
Продолжить чтение Часть 1 Глава восьмая
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259