ХРОНИКИ ЧАСТНОГО СЫСКА
Андрей Куц
Сказка
(продолжение)
В седьмом часу вечера Михей завалился на скромную берёзовую кровать и сразу же забылся непорочным сном младенца. Храпел он до того могуче, что стены сотрясались, а постояльцы возмущались, пытаясь стучать и ломиться в дверь — эти затеи были немудрёны, и не могли разрушить покоя Михея: он, не просыпаясь, на минуту затихал, и снова оглушал округу громовыми раскатами богатырского храпа.
Был двенадцатый час, когда шумная, безрассудная молодёжь заняла отведённые им три маленькие комнаты с двумя одноместными кроватями в каждой. Под завязку загруженные алкоголем они и не думали спать, они желали любви и веселья. Но Жорка с Санькой были вынуждены, поболтав о том о сём, наконец погрузиться в дрёмный чад хмельного угара, а Ванька со Светкой и Петька с Лёлькой до часу ночи придавались любовным утехам: каждая парочка, конечно же, в своей комнате, которые были по обе стороны от апартаментов Михея. Неистово храпя, Михей отвлекал их, навязывая своё присутствие и задавая ритм их упражнениям. Но с тем же успехом, от осознания того, что рядом присутствует грубоватый на вид, немного неотёсанный совершенно посторонний мужик, он привносил в забавы не спящих в ночи соседей горсть пикантности. Особенно это заводило Лёлю: ей мерещилось, что рядом с мужиком, производящим колебательно-сокрушительные гортанные звуки, лежит его жена, а на внесённой в комнату раскладушке пытается уснуть их неразумное чадо мужского пола. И мать с сынком вот так вот лежат в темноте и слушают храп, одновременно прислушиваясь к тому, что творится за стенкой, — у чада загораются румянцем щёки, и ему грезятся непонятные запрещённые сцены, в которых так искусна мастерица Лёля!.. И Лёля исправно, самозабвенно бесновалась, изводя, измочаливая бедного Петьку. Она стонала, визжала, пыхтела, шмякалась и соударялась, прыгая, и бухала спинкой кровати по стене. Казалось, она делала всё, чтобы привести в негодность, разбалтывая, заставляя поскрипывать хлипенькую кровать.
По другую же стену комнаты, которую заняли Лёля и Петька, терпеливо ждали тишины, делая вид, что они ничего не слышат и уже спят, Лёша, Кирилл, Сёма и Рита. Они, для экономии собственных средств и по просьбе хозяина, быстро достигнув с ним взаимовыгодного соглашения, ютились на двух кроватях и двух раскладушках в одной комнате. Они жили в “Кольчуге” уже вторую неделю, но всё ещё не видели призрака, ради которого они, собственно, и приехали.
Ребята успели в должной мере оценить в ресторанном зале насколько восхитительная и обворожительная Лёля и какой из себя заморыш Петя, поэтому они, от зависти и для приличия проявив надлежащее возмущение охами и ахами, перемежающимися взвизгиванием и рычанием, скоро умолкли, до крайности смущённые откровенной близостью разврата. Лёша, Кирилл и Сёма под покровом ночи мечтали о девочках. Но не забывали они и о лежащей в одной комнате с ними единственной подруге Рите, нет-нет да взвешивая свои возможности, представляя, как бы всё вышло с ней. Рита же крепко жмурилась в ночи и перебирала различные сцены с каждым из трёх приятелей, стараясь понять, с кем бы вышел самый незабываемый, восхитительный секс — вулкан страстей. Рита проделывала это в своей головке отстранённо, не думая о любви или каких иных глубоких чувствах, и, давно никем не приласканная, тихонечко, опасливо, так, чтобы не приметили мальчики, сама себя радовала.
Михей проснулся неожиданно и враз:
— А?! Что!?
Он подскочил, сел.
Сообразив, где он находится, убедившись, что всё на прежнем месте, а в комнате никого нет, Михей повалился на постель. Было очень тихо. Ниоткуда не доносилось ни звука. Он посмотрел на наручные часы — около двух ночи, осталось спать два часа, а затем — в путь-дорогу. Он посмотрел на подслеповатое окно, — но в нём ничего не могло быть, потому что за ним — лишь скромный наружный свет гостиницы, голое поле и тонкая полоска далёкого леса перед озером, которое уже сковано тонким льдом.
Михея обдало холодком. Он отвернулся от окна, закутался в одеяло. Для большего удобства и тепла он просунул под подушку руки и вдруг услышал шорох, и почувствовал под ладонями что-то сухое, тонкое и неоднородное. Превозмогая сонливость, Михей зажёг ночник на тумбочке — зажмурился от невыносимого яркого света из-под зелёного тряпичного абажура.
Под подушкой оказался пожухший кленовый лист, неизвестно откуда взявшийся. Он был мятый, поломанный, — по-видимому, от ночной возни Михея.
— Что за напасть, — Михей покрутил лист в пальцах, рассматривая, и швырнул на пол.
Ему в спину ударил поток холодного ветра.
— Что за напасть, — повторил Михей, с кряхтением переворачиваясь в сторону ветра.
— Что за напасть, я спрашиваю, тудыт-то растудыт-то! — в третий раз повторил Михей, но в этот раз он был удивлён сильнее прежнего.
Окно, в которое он смотрел с минуту назад, оказывается, было не заперто, и теперь оно открылось, и в него свистал холодный ноябрьский ветер и, вихляясь, залетали снежинки.
Михей с раздражением откинул одеяло, встал босыми ногами на ледяной пол — содрогнулся, и тут же покрылся гусиной кожей. В два шага он оказался перед окном.
Он намеревался всего лишь закрыть своенравное окно, но, протянув руку к запору, застыл.
— Что, ради… тут такое… — проговорил он одними губами.
На подоконнике лежали жёлто-красные листья берёзы. Их было не меньше двадцати. Они колыхались от ветра — шептались-переговаривались, шурша, жаловались на свою судьбинушку, забросившую их к какому-то дядьке-человеку, а где же их милая берёзка, где она, голубушка, замерзает, страдает без них, укрывавших, оберегавших её, любящих и покорных деток?
“Откуда вы, черти, взялись? Может, они тут уже были?”
Что-то промелькнуло тенью в тягучей заоконной мгле, которая заполнила пространство между низким тёмно-тёмно-серым небом и белой снежной равниной.
Под карнизом здания светились маломощные фонарики. Благодаря им Михей увидел дорожку из следов: те возникали из ниоткуда и пропадали во влажной серости ночи… следы начинались в нескольких метрах от стены, и это было непонятно… следы были отчётливыми — можно было различить в них характерные срезы в снегу, по которым легко определить направление движения. Получалось, что человек шёл от “Кольчуги”. Но откуда он взялся? Следы были аккуратные, так что сказать, что одним и тем же путём человек пришёл, а затем ушёл, было нельзя: ровная дорожка стелилась в одном направлении, ни один след не примыкал к ней ни с одного бока.
“Откуда же ты, горемычный, пришёл?”
Набежавший порыв ветра хлестанул по голому животу Михея и согнал с подоконника листья — они закружились, опускаясь на пол. Михей оторвал взгляд от поля — проследил за их полётом. И ему снова почудилось движение — фигура человека, идущего от “Кольчуги” вдаль, к озеру. Он увидел это боковым зрением. Он обязательно это видел! Не может быть и тени сомнения!
А ветер, однажды отыскав в окне прореху, свистал.
Михей затворил окно. Посмотрел на следы, на поле, во мглу. Он сдёрнул с места ноги, прилипшие к холодному полу, и укрылся под одеялом, натянув его до самых глаз, в которых не осталось и капли сна, которые шально, если не болезненно, блестели.
Михею представлялась тёмная фигура человека, скитающегося в одиночестве среди вечного шелеста осени и всюду сопровождаемого тоской и унынием, который в эту ночную минуту бредёт по заснеженному полю к невидимому лесу.
“А если он вернётся? — поинтересовался Михей. — Я же лежу, я не слежу за ним. Идёт ли он прежним курсом, может, он повернул обратно? Для чего призраку поворачивать? Он просто перенесётся. Был — там, а теперь — здесь. И — ко мне! У меня открылось окно — это раз. Появились листья — это два. Следы ведут от моего окна — это три. Не ко мне ли он ломился? Не пытался ли проникнуть ко мне, пока я спал? А может, он был здесь? Что ему стоит пройти сквозь стену. Пустяк? Пустяк. Сколько времени?.. Только два. Всего два часа ночи. Я хотел вставать к четырём, и отъехать в пять… Как тихо. Нигде никто не шевелится, не разговаривает, ничем не стукнет, ничего не уронит… Все спят. А может, не спят, а томятся в тоске? Может, это только я вовремя проснулся, а они не успели, и теперь, теперь… в этой забегаловке я один! А что, если в меня проникнет его хандра, его тоска? Нет. Я же не тоскую, я просто немножечко боюсь. Вот и всё. Я уже давно нашёл, что надо. Это пускай юность ищет да мается. Такое время я помню. Было у меня такое. Было и прошло. И ладно. И пусть. Если же снова придёт пора собирать камни, я как-нибудь справлюсь. Я всё сам для себя решу. В этом мне помощь не нужна. Да, это так. А если я долежу-дотяну до четырёх часов, то не войдёт ли за это время в меня хандра насильно? А что будет, если я усну? Нет! Я не буду рисковать. Зачем? Надо подниматься, одеваться, умываться, чего-нибудь перекусить и отправляться в дорогу. Дорога меня излечит — так было всегда. Она всегда выручала. Дорога — это движение. А движение — это жизнь, а не тоска. Вставать, вставать, вставать”.
Михей приказывал себе встать, но не вставал, потому что он бредил, засыпая.
“Вставать, вставать, подъём, Михей, пора в путь, дорога ждёт, работа ждёт, товар пропадает, люди голодают, ты им нужен. Вставай!”
Михей открыл глаза.
Он понял, что задремал.
Он в несколько движений вскочил, оделся, наспех умылся, схватил сумку, ключи от номера и выскочил в коридор, громко хлопнув дверью, подсознательно желая всех разбудить, — и устыдился своего малодушного поступка, допуская, что это только его мнительность, на самом деле всё в полнейшем порядке — люди спят обычным сном, как положено в каждую ночь. Он запер номер и, стараясь не производить чрезмерного шума, скатился с лестницы.
Олега не было. За стойкой бара скучал мужчина лет тридцати семи по имени Егор. Он смотрел маленький телевизор, запрятанный в нишу, и оттого невидимый гостям.
Так как Михей заплатил за ночлег вперёд, он не собирался задерживаться, чтобы поесть, запастись пирожками и наполнить термос горячим чаем. Он торопился укрыться в кабине своего тягача и отъехать на несколько километров в сторону Ярославля. Он даже вознамерился наплевать на проверку груза — потом, всё это потом, когда до “Кольчуги” будет добрая дюжина километров.
“Бежать и только бежать, как можно скорее и дальше!”
Егор был ровесником Михею, и он был живым, то есть двигающимся и думающим человеком. Именно близость других людей требовалась Михею в данную минуту больше всего прочего, чтобы вернуться к реальности, чтобы выйти из дурмана, которым окутался его рассудок от страха, появившегося при допущении возможности чего-то потустороннего, находящегося за гранью знания. Михей остановился.
— Доброй ночи! — сказал он, обращаясь к служащему. — Могу ли я надеяться на литр простого горячего чая и на пару булочек или пирожных?
— Доброй ночи, — глухо отозвался охранник, бармен, повар и администратор в одном лице. — Конечно. Подождите.
Егор завозился с посудой.
— Если можно, чай не в пакетиках, а листовой чёрный. Какой получше.
— Хорошо, — сказал Егор, но он был недоволен, потому что уже отработанным движением достал и разложил по чашкам чайные пакетики, которые чаще всего заказывали посетители из-за дешевизны и быстроты приготовления, а тут подвернулся гурман — предстояло повозиться.
Михей положил ключи от номера на стойку и уселся на высокий табурет, внимательно наблюдая за манипуляциями Егора.
— Как спалось? — спросил Егор из учтивости.
— Неплохо. До поры до времени. Пока не проснулся и не задумался о вашей новой приманке для туристов.
Егор промолчал… и как будто забыл о клиенте, ожидающем продолжения не им начатого разговора. Но Егор, лично знавший пропавшего человека, не хотел говорить на столь щекотливую тему с первым встречным.
— Это правда, что про него говорят? — наконец спросил Михей.
— Кто знает… люди много всякого болтают, —отозвался Егор.
— Но у вас здесь пропадал человек?
— Многие пропадают… вообще — пропадают.
— Понятно. — Михей понял, что от парня ничего не добиться.
На самом деле, Михею тоже не хотелось говорить. Ему было достаточно того, что рядом находится живой человек, совершающий действие.
Ресторанный зал был пуст и погружён в полумрак. Тусклый свет горел лишь над баром и светился телевизор, тихо шумя голосами, выстрелами и музыкой, запрятанный под высокую стойку. Было тепло. В камельке играли язычки пламени. В углах тускло блестели две застывшие фигуры средневековых рыцарей, устрашая и без того напуганного выдумками Михея.
Через десять минут Михей вышел в ночной простор.
Порошил мелкий снежок.
Гулял промозглый ветер.
Михей поёжился. Он с беспокойством обернулся. За стеклом двери мирно сидел Егор, уставясь в невидимый голубой экран.
Михей боязливо ступил на асфальт, с повышенным вниманием осмотрелся по сторонам, трусцой пересёк снежную целину автомобильной стоянки, открыл дверцу тягача-мастодонта, вспрыгнул на ступеньку, ещё раз огляделся и залез в кабину. Он захлопнул дверь, заблокировал замки, завёл двигатель.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Через пять минут едва прогретый рефрижератор, фырча и гудя, надрываясь огнедышащим нутром, вырулил на трассу и, разрывая светом фар мглистую ночь, скрылся в направлении Ярославля.
В девять часов утра Олег был на рабочем месте. Он сменил постоянного ночного дежурного Егора Жулина, который был старше его на десять лет, отслужил двенадцать лет в спецназе и ушёл в запас по причине полученного на тренировке увечья.
Олег вторую неделю обслуживал гостящих в “Кольчуге” четверых ребят. Приехав за конкретными впечатлениями, Лёша, Сёма, Кирилл и Рита получали их лишь малыми частями, но каждый день и каждую ночь — неизменно. Минувшим вечером мы уже имели возможность познакомиться с проявлением одного феномена, когда все посетители умолкли, вроде как почувствовав холод и запах осени, неизвестно через какие щели просочившиеся в уютную обстановку ресторанного зала. Бывало с ребятами и нечто подобное маленькому ночному происшествию с Михеем. Всё это было неплохо. Но одно обстоятельство всё-таки их огорчало: они до сих пор не столкнулись нос к носу ни с одним из так называемых “призраков”. Особенно им хотелось познакомиться с главным из них, с самым первым, ранее известным в миру под именем Руслан, и, что самое главное, суметь ему противостоять.
Выглядели ребята утомлёнными, истощёнными: всклокоченные волосы, обвислые щёки, круги под глазами, серо-лиловый цвет лиц, печальные и задумчивые. Но они бодрились. Они предпринимали попытки, достойные задиристых петухов, поднять себе настроение. Они не решались признать своё поражение. Они не могли без сопротивления уступить тоске, разжигающей в душе каждого из них страх и отчаяние, с каждым днём всё прочнее ими овладевающие. Никто не хотел оказаться тем первым, кто откроет перед товарищами своё отчаяние. Они терпели, заставляли себя поедать порядком надоевшие салаты и поломанную на четверых одну румяную жирную курицу — их бюджет, понеся изрядные издержки, оскудел.
Этим утром сидя за столиком в ресторанном зале “Кольчуги”, и Лёша, и Сёма, и Кирилл, и Рита — каждый думал о своём очередном ночном переживании. Им всякую ночь что-нибудь чудилось или виделось, если не наяву, то во сне. И чаще всего это была тоскливая поздняя осень, где они мёрзли и мокли под проливными дождями, и находились они в ней до тех пор, пока озорной петух, поселившийся в будильнике смартфона Сёмки, не начинал горланить на невидимое за облаками солнце.
Сперва они не только проявляли активность днём, но и выбирались на двор ночами, чтобы караулить призрака. Но вскоре затосковали, а потому оставили затею с ночными вылазками. К тому же с каждым прошедшим днём они будто бы лишались очередной порции своих молодых сил, которые упорно куда-то утекали, тая, настойчиво приближая ребят к физическому и эмоциональному изнеможению. Теперь ночами они спали. Спали и терпели холодную и мокрую муку долгой осени. Которая на самом деле была. Надо было всего лишь выглянуть в окно. Но они как будто этого не замечали. Они спали в постелях и даже во сне думали, что проснуться самостоятельно, чтобы выбраться из холодной муки – это сверхсложная задача. Так пару раз они не выходили из номера дольше обеда, и хозяин, забеспокоившись, самолично приходил их добуживаться. Иначе бы… Тогда-то Сёмка и предложил поставить свой телефон на девять часов утра, чтобы тот будил их своим пронзительным задорным петушиным криком. Все с радостью согласились, а Рита посоветовала подстраховаться: ребята установили будильники своих телефонов каждый на конкретную минуту, так что, если бы петух Сёмки не проявил активности или они не замечали бы его, через десять минут должна была завопить блажная мурка Лёшки, а если бы она так же оказалась бы беспомощной или по какой-то причине захворавшей, тогда вступил бы в дело грозный сторожевой пёс Ритки, а спустя ещё десять минут, томимая ожиданием, была готова проблеять овца и промычать, вторя ей, корова Кирилла. Так они и спали, надеясь, что созданный зверинец спасёт их от… кататонического ступора?
Дальнейшее пребывание в “Кольчуге” стало для этой четвёрки слишком экстремальным. Не таких острых ощущений ожидали ребята. Но они всё ещё хотели, пускай и не так страстно, чтобы с ними произошло главное, поражающее воображение, событие — встреча с призраком. А если это и правда окажется маньяк? Не беда. Тоже неплохо. Хотя, конечно, это не так захватывающе, да и слишком приземлённо, и даже чуточку пошло. При этом может быть куда опаснее — того гляди расстанешься с жизнью через насилие. Они не собирались умирать. Да и кто думает о подобном в молодые годы? В особенности среди экстремалов — любителей пощекотать нервы. Знать — это не значит, понимать. Не так ли?
Лёша, Сёма, Кирилл и Рита, сидя за столиком в ресторанном зале, уже ставшем для них привычным, перестали ковырять вилками в тарелках, подняли понурые лица и ухмыльнулись, глядя на исход вчерашних шумных и бесшабашных юнцов.
Жорка, Санька, Ванька, Светка, Петька и Лёлька спускались вниз в таком истерзанном виде, настолько помятыми и измученными, словно бы они целую ночь трудились на золотых копях царя Соломона. От былой спеси не осталось следа. Они были настолько вялыми и осунувшимися лицом, что следователю из Ярославля, сидящему возле входной двери за отдельным столиком, было неприятно на них смотреть.
“Что с ними случилось? — подумал следователь. — Они спускаются, а значит, что идут из комнат, где ночевали, значит, они отдыхали, верно?”
Всенепременно.
“Они прекрасно отдохнули”, — могли бы в один голос с ехидством ответить Лёша, Сёма, Кирилл и Рита.
В ресторанный зал в полном молчании, с отсутствующими, устремлёнными куда-то в пустоту взглядами, как будто пережив страшное потрясение, став свидетелями умопомрачительной катастрофы, вошло шестеро молодых людей. Жорка без единого слова положил на стойку бара ключи от номеров. Все стали застёгиваться и запахиваться перед выходом на улицу. Первыми подались к двери мальчики, а за ними, гуськом, боясь отстать, а может, быть забытыми, потянулись девочки. Когда выходила Лёля, с ней столкнулся входящий в “Кольчугу” мужчина. Это был следователь из Москвы. Он приехал, чтобы встретиться со своим коллегой из Ярославля, занятым несколькими исчезновениями, аналогичными пропаже Руслана Покруты-Половцева. Пути его подопечных тоже обрывались в “Кольчуге”.
Лёля была соблазнительной пухленькой куколкой, и её неряшливый, потрёпанный вид озадачил московского следователя. Про себя он присвистнул, предполагая бурную ночь, которой мадмуазель осчастливила некоего господинчика из тех, что грузились в дорогущие тачки.
“Везёт же кому-то, — подумал он. И тут же допустил скабрёзную мысль: — А может, всем?” — Глядя на Лёлю, по привычке зыркнувшую на него оценивающе и вызывающе, в упор, с достоинством, он машинально сложил губы дудочкой и шевельнул во рту языком, проведя им по зубам и коснувшись обратной стороны губ так, что, если бы Лёля сразу же не отвела глаз, она увидела бы, как из дудки-губ мужчины высунулся розовый червячок.
“Хороша, а! До чего аппетитная девчонка. Я бы слопал её без всякого там желе. Видно, что мастерица и любительница лихорадки. Не сомневаюсь, что так. Ах, проверить бы. М-да…”
Приехавший из Москвы следователь сел за столик, занятый коллегой из Ярославля, протянул руку для приветствия и упялился в окно, в котором безвозвратно удалялась “аппетитная девчонка”, пленившая его сердце.
— Понравилась?
— Каюсь, грешен.
— Видал, какие они затасканные?
— Бурная ночь.
— Думается, не в этом дело. Предполагаю, что они пообщались с местной достопримечательностью.
— Да? — москвич удивился. — Почему ты так решил?
— Я поговорил с персоналом и узнал о вчерашнем разгульном и удалом веселье, в котором они прибыли. Не думаешь же ты, что такие резкие изменения возможны от нескольких часов приятного во всех отношениях секса и капелюшечки сна, перехваченного урывками?
— Ну… не знаю, кто разберет эту шпану.
— Вот то-то и оно… чего-нибудь закажем?
— Я голоден, как волчара на льдине в Антарктиде.
Следователи прокуратуры — Потапенко Александр Кириллович из Москвы и Сотников Константин Абрамович из Ярославля — были знакомы вот уже как семь долгих месяцев. Вначале Потапенко один занимался поисками Руслана Покруты-Половцева, а затем на стоянке “Кольчуги” обнаружили автомобиль одного столь же молодого, как Руслан, человека из Ярославля, а за ним, спустя две недели, пропал мужчина сорока пяти лет, всё из того же Ярославля, и его след также оборвался возле “Кольчуги”, прошёл месяц с несколькими днями, и к троице присоединился бедолага из Костромы, а за ним — мужик с Ивановской области, и недавно к ним добавился местный житель, а двое его односельчан пока не были объявлены в розыск, но уже несколько дней их никто не видел. О двух последних Сотников узнал из переговоров с хозяевами заведения, с Чвакошвили Тамазом Ревазовичем и с его женой Ларисой, перед которыми исправно отчитывался Олег. Перед суровыми очами следователя Олег подтвердил всё ранее сказанное своему работодателю.
Олег, успокоивший совесть исполнением гражданского долга, поставил под нос высоких господ кушанья и, чуть ли не кланяясь, отошёл.
— Итак, пропало шестеро, и все здесь, ещё с двумя — пока не ясно, — подвёл итоги Потапенко. — Ты здесь со всеми поговорил?
— Угу.
— Надеюсь, ты меня от этой обузы избавишь? Расскажешь мне всё, что узнал, и баста!
Сотников ел, и лишь коротким чавканьем показал, что согласен.
— Спасибо, я буду должен.
— Ерунда.
— Мы сейчас в Ярославль?
— Угу. — Сотников ел.
— Ты что-нибудь накопал о своих пропавших? Бизнес, семья?
— Угу.
— Значит, есть ниточки, которые с этим местом не связаны. Можно смело браться за раскрутку обычного клубка. Ясно. Всё как обычно. И мы ни на йоту не верим в потустороннее?
— Точно.
— Ясно. Ты говорил, что у тебя что-то имеется на моего Покруту.
— Представь… твой Покрута бывал в Ярославле. И даже однажды встречался с одним из моих.
— Почему-то я не удивлён.
— Да?
— А чему удивляться? Там у него вполне могли быть финансовые интересы. Вполне.
— А то, что там фигурирует некая особа?
— Женщина?
— Ага, удивился! Обрадовался! Вон как глаза заблестели.
— Ещё бы! Мой Русланчик был ещё тем бабником. На этой загаженной почве я перелопатил не мало всякой дряни. Да только всё по местным, по московским. Заглядывать в такую даль не доводилось. Что ж, взглянем на твою особу.
— Нашу.
— Это точно.
— Ты ешь, а то не застанем.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— А ты знаешь, где она будет?
— Я не даром жую свой хлеб. Я всё знаю.
— Хвастун, оно конечно, но я прощаю, потому что это прекрасно!
— Что я хвастун или что я знаю о ней?
— Что знаешь.
— Хе-хе… Спасибо.
— Всегда рад услужить.
— Учту.
Потапенко предался спорому поеданию румяной жирной курочки и овощного салата, запивая это добро виноградным соком, и украдкой поглядывая на сладкий сдобный пуфик — десерт, лежащий на маленькой глиняной тарелочке, украшенной названием заведения и пущенными по кромке витиеватыми финтифлюшками.
Четверо упёртых ребят слышали их разговор. Лишь только следователи попрощались с хозяином заведения и покинули здание, они стали обсуждать и осмысливать новую информацию. Правда, это ничем им не помогло. И они вернулись к первому событию этого дня. Они обменялись едкими замечаниями по поводу того, что шестеро пижонистых, немного гламурных их сверстников, помигав тормозными огнями машин, поколебавшись на съезде к шоссе, отбыли туда, откуда приехали, а не продолжили начатый путь, — сдрейфили, не выдержали и одной ночи, затосковали, заскучали, почуяв правду жизни, неотступно шагающую за пропащим Русланом, как он — за вечной осенью.
— Получили сполна, — сказал Сёмка, — будут знать, почём фунт лиха. Слишком легко они катились по жизни, всё равно что колобок по тропинке от домика бабушки да в лесок. А в лесу-то — волки!
— А мне их жалко, — сказал Лёшка.
— Ты чего, обалдел? — вскинулся на него Кирилка.
Его поддержала Ритка.
— Ведь они баловни, баловни своих родителей, — сказала она. — У них уже с рождения всё было, они никогда ни в чём не нуждались, они лишь придумывают себе проблемы, прожигают жизнь, ни о чём не беспокоясь — некогда им задумываться и присматриваться. Некогда! — Ритка негодовала, прямо-таки шипела от раздражения. Она испепеляюще посмотрела на Лёшку и, вскинув носик, сердито отвернулась к окну, но губы у Ритки дрогнули, и показалось, что она вот-вот расплачется.
Мальчики сконфузились, упёрли глаза в пустые кружки. Им захотелось заказать ещё пивка, чтобы напустить в голову новую порцию дурмана. Однако, выходило так, что финансы у них, оказывается, не безграничные и даже не резиновые — финансы поют романсы, — не как у этих, которые отчалили восвояси несолоно хлебавши.
— Так им и надо, — процедил сквозь зубы Кирилка.
— И всё же… — начал Лёшка.
— Молчи! — крикнула на него Ритка.
И Лёшка не осмелился противоречить.
Но он мог думать.
” Да, карманы у нас от деньжищ не ломятся, — размышлял Лёшка, — но это не значит, что другим надо желать зла. Наверное, у Ритки за пазухой имеется свой личный булыжник. И она готова швырнуть его в тех, у кого всё легко и просто. Отчего это? Когда это с ней что-то было? А может, она — так просто? Устала уставать? — Лёшка давно знал Ритку. Объединённые общей страстью к экстремальному отдыху, они много чего испытали вместе. Но он до сих пор ничего подобного за Ритой не замечал и не знал о ней ничего такого, что могло когда-то ожесточить её к тем, кто на неё непохож. — Это — призрак, — решил Лёшка. — Это — тоскливые ночные кошмары. Это — тихий шорох опавших осенних листьев. Вот, что это такое”. — Лёшка был не далёк от истины. Он понял то, что пока что не поняла сама Ритка. — “Это — тоска”.
— Чего без толку сидеть? — нервно сказала Ритка. — Пошли на улицу. Побродим, посмотрим, может, чего увидим.
Мальчики с готовностью поддержали предложение единственной девочки.
— Не удачное начало дня, — произнёс Чвакошвили, присаживаясь за один из столиков.
— Ничего, Тамаз, всё наладится, вот увидишь, всё наладится, — попробовала подбодрить его Лариса, хотя сама уже не верила в наступление лучших времён.
Она села рядом с мужем: он и она — в совершенно пустом ресторанном зале, лишь за стойкой притаился, уставясь в телевизор, Олег.
Мужчина и женщина, оба в чистых белых фартуках, сидели и смотрели в окно, за которым проносились машины.
Олег отнял глаза от телевизора, и почувствовал к ним жалость, и тоже засмотрелся на проносящуюся мимо жизнь.
Уставшая, измождённая женщина сорока трёх лет — официантка, уборщица, иногда повар, администратор-оформитель, посудомойка, ответственная за сдаваемые комнаты Лариса Павловна Чвакошвили, первая и незаменимая во всём умница-помощница для внушительного габаритами, обросшего чёрным густым волосом мужа, для Тамаза Ревазовича Чвакошвили, пятидесяти двух летнего уроженца Грузии, после армии не возвратившегося на родину, а оставшегося в России для зачисления в какой-нибудь институт, и в конечном итоге осевшего на этой земле на долгих двадцать пять лет. Три года назад Тамаз приобрёл в Ярославской области готовый бизнес, которым была придорожная гостиница с кафе-баром под уже зарегистрированной вывеской: “Кольчуга”. Он совестливо впрягся в дело, взвалив на себя всё хозяйство, не гнушаясь ни одной должностью: повар, бухгалтер, менеджер, директор-хозяин, водитель, грузчик, слесарь, иногда официант, уборщик, прачка и так далее. У Тамаза имелся сын от первого брака, который жил в общежитии при институте. И был общий с Ларисой ребёнок, тоже мальчик, и было ему 15 лет. Жил он в Ярославле с родителями Ларисы. Навещать детей и родителей у Чвакошвили не получалось — работа поглощала всё время. Родичи сами наведывались к ним в гости при первой же возможности.
Ларисе и Тамазу “Кольчуга” нравилась, и она приносила неплохой доход, правда, только первые два года. Потом дела пошли ни шатко, ни валко, потому что… потому что пропал человек, живший у них несколько дней, а вслед за этим появился вроде как призрак… призрак грозный, с тягостной, гнетущей аурой, бродящий по окрестности и проникающий через стены “Кольчуги”. Затем пропал ещё один человек… и ещё один. В скором времени их было целых пять штучек. И они нет-нет да… вроде как появлялись, а может, и нет, и бродили-скитались не то люди, не то тени по примеру самого первого и самого опасного пропавшего постояльца — Руслана Леопольдовича Покруты-Половцевева.
“Кольчуга” стояла у шоссе, по этой причине подавляющее число людей, открывавших её двери, никак не могло знать о местных происшествиях и бедствиях. Но молва — эта ядовитая змеюка — ползла по миру не страшась никаких преград, жаля всякого подвернувшегося по поводу и без такового, отчего люди стали избегать остановок в “Кольчуге”. Бизнес начал угасать. Но всё же дорога, соединяющая Москву с Архангельском, выполняла свою функцию, так что чета Чвакошвили гарантированно собирала с неё дань в виде заезжих клиентов. Река течёт, а значит воды в ней меняются. Какова бы ни была зараза, она не в силах одолеть стихию. Стихию не менее грозную, чем сам вирус, проникающий во всё живое. Воды шоссе М8 упрямо сносили не менее упрямо появляющуюся грязь, топя её в глубоких пучинах жизни.
При этом не только молва подрывала бизнес. Человек чаще всего не верит во всякую несусветную чушь, происходящую у него под боком, хотя охотно слушает. Основной вред был от того, что большинство людей, кто за последний год хотя бы однажды побывал в “Кольчуге”, а особенно те, кто провёл ночь на её кроватях, не хотело возвращаться. Проезжая мимо, они предпочитали отвернуться в сторону, чтобы не замечать её серой черепичной крыши, стараясь забыть случившееся с ними в её стенах так же, как непотребный сон.
Чвакошвили многое знали всякого разного от посетителей, постояльцев, от следователей, родственников и друзей пропавших, в первое время наезжавших в “Кольчугу” неиссякаемой вереницей, и многое могли добавить от себя, как участники событий, так как почти безвылазно находились в стенах своего заведения. Они могли побожиться, что за последние месяцы они лично не один раз видели одного и того же тихого молодого человека в едва коричневой запахнутой куртке и в точно такого же цвета брюках: он медленно уходил от гостиницы, бредя по пустоши, и терялся в череде далёких деревьев. Они бы видели его чаще и ближе, если бы искали встречи, и если бы не постоянные хлопоты по работе. Они не понимали откуда он приходит и куда уходит. Они не могли разобрать даже для себя самих правда ли виденное или это игра воображения, происходящая от тревоги за пропавших неведомо куда людей, которых они обслуживали, с которыми говорили, и не меньшая тревога за дальнейшую судьбу их бизнеса, ещё год назад казавшегося сверхуспешным. Они всё больше терялись в тяжёлых ожиданиях надвигающегося будущего. От этого они тоже стали выдумывать объяснения происходящему и невольно складывать легенды: они вроде как уже не только ощущали, но и понимали, что “Кольчуга” стоит на проклятом месте, где сталкиваются два мира — привычный и обычный мир людей граничит здесь с миром, откуда приходит их бывший постоялец Руслан, который, понуждаемый своими страстями и страхами, осознанно пробил между мирами брешь. Руслан упорно и долго искал подобное место, стремясь наконец обрести умудрённый тихий покой, а когда нашёл его, то приложил все силы, чтобы в нём удержаться и остаться быть может навсегда. “Он нашёл его и получил то, что хотел. Так что же его мучит теперь? Почему ему неймётся? Зачем он изводит людей, снова и снова возвращаясь в их мир, так ему ненавистный?” — снова и снова думал Тамаз и облапливал голову ручищами.
Чета Чвакошвили тщетно сопротивлялась меланхолии, и оставалась на прежнем месте — деваться им было некуда. Они держались приобретённого дела, надеясь, что рано или поздно всё закончится, вернувшись в прежнее русло. Ведь началось всё на их глазах, взявшись из ниоткуда, значит, оно также может вдруг уйти в никуда.
Чего не может быть, того не может быть никогда! Если же несмотря ни на что оно существует, то это — галлюцинация, самообман, неправда, и быть ему на свете до тех пор, пока ты к нему не привыкнешь, отчего перестанешь замечать. Безразличие и невнимание его погубят.
— Обязательно! — с жаром сказал Тамаз.
— Что? — Лариса не расслышала его, барахтаясь в точно таких же мыслях. — Что ты сказал?
— Я сказал, что это обязательно должно когда-нибудь закончиться. И произойдёт это столь же внезапно, как началось. Это какой-то абсурд, всего этого просто не может быть.
Жена ничего не ответила, потому что они уже не раз обсуждали сложившееся положение вещей и каждый раз заканчивали всё именно такими словами. Тамаз в последнее время повторял их особенно часто. По-видимому, он старался убедить себя в том, что он спит и должен проснуться. Но он не просыпался. Потому что не спал. И он был готов не спать целыми сутками, лишь бы его заведение никогда не пустовало, а он был бы каждую секунду загружен тяжкой работой, обслуживая посетителей: потел, пыхтел, отдувался — пахал бы с радостью, потому что он делал бы это для себя, для своей семьи, а не потому, что кто-то ему велит. В “Кольчуге” он — хозяин, он — распорядитель. Над ним не стоит ни один начальник, не погоняет его, не приказывает ему. Так что не во власти каких-то неясных обстоятельств погубить то, что удалось заполучить Тамазу с неимоверным трудом!
Тамаз звонко шлёпнул ладонью по столешнице. Рука у него была увесистая, изборождённая венами и облепленная клоками чёрных волос. Он опёрся на стол, грузно поднялся. Лариса тоже поднялась, оправила передник, вопросительно посмотрела на мужа, ожидая его действий.
Продолжить чтение Сказка (продолжение)
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259