ХРОНИКИ ЧАСТНОГО СЫСКА
Андрей Куц
Сказка
— Место прекрасное. Всё здесь и вокруг прекрасно! Раньше проезжал — замечательно! Не к чему придраться. А тут смотрю, люди ходят какие-то набыченные, будто выхлебали стакан прокисшего молока и оттого маются животами, отчего и смотрят хмуро — не ловко им, значит. И как-то, вроде, стало здесь холодновато и уныло. В чём дело? — не пойму. Но, так кажется. Может, это так действуют хмурые люди, а? Не знаешь? — удивлялся, возмущался и спрашивал Ардашев Михаил, водитель рефрижератора, дальнобойщик не по профессии, а по убеждению, это — его жизненное кредо. Он, в своём долгом, но привычном пути с Брянщины до Архангельска, сделал привал-передышку, заглянув в придорожную гостиницу “Кольчуга”, стоящую рядышком с озером Неро, если ехать по Ярославскому шоссе.
Миша или, как он любил называть себя сам, представляясь, Михей-Михеич сидел в ресторанном зале за одним столиком с мужчиной, с которым он только что познакомился на парковке у “Кольчуги”.
— Я тоже заметил, — сказал сосед и отложил в сторону внимательно изученное меню. — Творится что-то непонятное. Прямо-таки чувствуется неладное. — И добавил шёпотом, склонившись к Михею и оглядываясь: — Действительно, как будто все без продышки гадят и оттого смущаются — глаза прячут, злятся, сердятся, думая, что все обо всём знают, причём знают во всех подробностях. И тех, кто вроде нас, кто из новоприбывших, прямо-таки прожигают взглядом — буравят, высверливают, прокручивают дырки.
— Верно. Верно. — Михей блуждал глазами, надеясь таким образом допытаться истинной причины необычной недоброжелательности постоянных посетителей “Кольчуги”. Он всё ожидал чего-то нехорошего, опасного, какого-то подвоха, готовился дать отпор.
— Вы что, новенькие? Ничего не знаете? — вдруг обратился к ним молодой парень, живенько разворачиваясь на стульчике от соседнего столика.
— А ты кто? — неприветливо спросил Михей.
— Я по этой дороге таскаюсь на продуктовом фургоне. Частенько сюда заглядываю. Вон, — он тыкнул пальцем в зарешёченное окно, — вон моя старушка.
— А! Ага. — Михей расслабился. На время. Он уже давно не дозволял себе потери бдительности — старался всегда быть начеку, особенно в новых местах или таких, как это, которое так неуловимо переменилось за время его отлучки: вроде, всё осталось по-прежнему, а всё же что-то не так. “Что-то не так… и прежде всего — люди!” — Михей. — Он протянул руку для пожатия. — Ардашев. Вон, рядышком с твоей малышкой, мой мастодонт.
— Понял, — весело откликнулся парень и развернул стул, подсаживаясь к их столику. — Пётр Сударенко. — Он принял мясистую кисть Михея, сжал её в своей, на века измаранной въевшейся в кожу грязью.
— Николай Сергеевич. Рукавников я. Николай, — отрекомендовался собеседник Михея.
— Вы тоже дальнобойщик? — поинтересовался Пётр.
— Нет. Я по делам еду.
— Знаешь, какая у него машина? — спросил Михей у Петра. — Пальчики оближешь! Такая лапочка, что я ахнул, когда увидел. На этой почве и познакомились. И я такую же хотел бы! — Михей Ардашев был в восторге от Николая Сергеевича, который собственными руками восстановил и привёл в блестящее, во всех смыслах, состояние детище отечественного автопрома — раритетный экземпляр: автомобиль ЗИС, модели 101А-Спорт, 1939 года выпуска, с открытым верхом, — это такая пучеглазая дурында с массивным передком. — Жалко, что отсюда не видно. Тебе, Пётр, не помешало бы на неё взглянуть — это такой восторг! У меня нет слов! Да ещё он покрасил её в насыщенный, глубокий красный цвет, который отливает малиновым бордо. — Михей одобрительно и с уважением похлопал Николая Сергеевича Рукавникова по левой лопатке. — Блеск, мужик! Это я тебе говорю, Михаил Ардашев. Уж я-то в этом толк знаю. Когда-нибудь и у меня будет нечто подобное. Обязательно будет!
— Ничего, потом увижу, — сказал Пётр. — Думаю, я уеду раньше вас, тогда и гляну. У меня — график. Надо придерживаться, рассиживаться нельзя. — И он возвратился к наиболее интересной для него теме. — Так, значит, вы тут никогда не бывали, и ничего не знаете?
— Я здесь не был всего лишь на чуток более года, — сказал Михей.
— А я проездом, впервые, — сказал Рукавников. — А ты знаешь, в чём дело? — спросил он парня, которому на вид было лет тридцать.
— А то как же! — воскликнул Пётр. Он быстро обернулся, похватал с прежнего столика тарелки с остатками кушаний и кружку горячего крепкого чая с мёдом, перенося всё это добро за столик людей, готовых слушать не кого-нибудь, а его, Петра Сударенко. “Вот это удача, так удача, — думал Пётр, — давненько я никого не пужал и не стращал — щас я развлекуся всласть. Вот удача! А то некому рассказать… не так-то легко подсесть к незнакомым. Подсесть и завести мудрёный разговор”. — Об этом все знают. — Пётр радовался, и весь сиял. Он заработал вилкой, добирая остатки еды из перенесённой тарелки, прихлёбывая чаёк — этой затяжкой Пётр добавлял веса будущим словам и разжигал интерес. — Уже год, как всё происходит. — Он жадно ел, шумно глотая. Как бы ни хотелось ему продлить свою минуту славы, он всё же спешил поскорее покончить с едой и предаться лишь одному разговору, да и бросать, чтобы остывало и сохло то, за что были отданы четыре сотенные бумажки, он не собирался — он даже не допускал такой оскорбительной и дерзкой мысли. — Многие извелись думами, — говорил он, — а кое-кто пропал… И мне так чуется, то ли ещё будет. Он ещё натворит делов. Помяните моё слово. Помяните, да, боюсь, в неурочный час — будет поздненько вспоминать да ворочаться. Поздненько. — Мякишем булки Пётр соскрёб с тарелки последние вкусняшки. — От него не убежишь. — Он закинул в рот испачканный маслом и соусом хлебный кусочек. Пожевал. С удовлетворением проглотил. — Это я, Сударенко Пётр, говорю вам. — Сударенко многозначительно поднял палец вверх.
— Да кто? Что поздненько?
Пётр сделал пару глотков из глиняной кружки:
— Здесь лазит призрак. Призрак пропавшего человека, — сказал он и хитро прищурился, наблюдая за произведённым эффектом.
— Да ну!? — Оба слушателя одинаково сморщились, показывая недоверие, но подались вперёд от любопытства, превозмогшего гордыню.
— Точно. Спросите, у кого хотите, все знают. Это место многие стали обходить стороной. А другие наоборот, потому что это их приманивает, всё равно, что к тухлой сливе мух. Только некоторые говорят, что это вовсе не призрак, а живой ещё человек, — вкрадчиво сообщил Пётр.
— Как это “ещё”? — Михей от удивления вскинул свои пыльные брови.
— Вот так вот. Живой! — Пётр поставил на стол кружку и крепко облапил её — для дополнительного приятного сугреву: как-никак за окошком был конец ноября, и с вечернего неба лениво падали мелкие жёсткие снежинки. — И ходит-шастает туда-сюда, туда-сюда, и всякий, кто с ним столкнётся, погиб! А если целёхонек уйдёт, то уж головой повредится непре-менно. Так что, — он приподнял плечи, — неизвестно, что лучше.
— Ну уж, скажешь тоже. Жить — оно всегда лучше, — парировал Михей и с уверенностью выпрямился, опершись на стол.
— Жить. Ха! — Пётр возликовал. — А как жить? Если бы ещё с ума сойти — это пустяки. Ты, может, и помнить себя не будешь, не станешь воспринимать себя — тебе и ладно. А если всё понимаешь, а ничего против того, что с тобой происходит, поделать не можешь, а? Тогда как? Вот не хочешь посреди улицы срамоту показывать, а показываешь.
— Как это? — Михей осел телом и расслабил руки, которые он только что уверенно упёр в стол — и удерживали они его в непоколебимой величественной позе, как два толстых каната мраморную стелу перед её окончательным закреплением на городской площади.
— Это я так — для красного словца, чтобы было понятнее. Не о срамоте речь, а о муках душевных, которые приходят от мыслей мудрых, но тягостных. Правда… от мудрости происходит успокоение, внутреннее сосредоточение и смиренное созерцание всего сущего… И то хорошо, правда?
— Ну… да… — Михей глянул на официанта, принёсшего часть сделанного ими заказа.
— То-то и оно, — сказал Пётр.
Новенькие переглянулись, неуловимо дёрнули плечами, состроили рожи, мол, что-то мужичок-бодрячок, кажись, немного того. Чтобы уйти от неприятных подозрений, а заодно не провоцировать Петра откровенным, но вежливым уклонением от его философских отступлений, которые угрожали испортить им аппетит своей серьёзность, они склонились над кушаньем, предавшись пиршеству вкуса и вместе с тем примитивному утолению голода. Этим, как им показалось, они в полной мере дали понять рассказчику, что им более не до живого разговора, и ему лучше не усердствовать — они заняты, они едят.
Они сидели возле окна, забранного решёткой из чёрной толстой арматуры — с пасмурного неба, лениво кружась, опускались снежинки, проносились машины, белело припорошённое поле и чернел далёкий жиденький лес.
— Спасибо, Ларисушка-голубушка, — сказал Михей женщине, принёсшей последнюю часть сделанного ими заказа. — Давненько я у вас не был. Ой, давненько! Не забыла, поди, Михея, а, Лариса?
— Не забыла, — ответила та уставшим голосом и вздохнула. — Как можно… Я всегда тебя помню. Ты — одно сплошное загляденье, а не мужчина.
— Эх, если бы не твой муж… ох! — Михей нацелился обхватить женщину за бёдра — затрясся, будто бы от вожделения и предвкушая упоение от её форм. Но… только сделал вид — пошутил.
— Ой, Михей-Михей, как я погляжу, ты всё такой же, — отозвалась Лариса, искренне улыбнувшись и качая головой — якобы сокрушалась.
— А-ах! — выдохнул Михей вслед уходящей женщине. — Что за женщина! Аппетитная штучка-дрючка! Рррр-ам! — Та всё слышала, и в ответ вильнула задом, над которым белел цветочек из завязок ажурного фартучка.
В ресторанном зале “Кольчуги”, в которой имелось с десяток комнат для ночлега проезжего люда, было тепло, пахло дымком, готовящимися шашлыками и курочками — прямо за стойкой бара помещался высоко поднятый над полом камелёк, где фырчало маринованное мясо, и там же, но в углу, был гриль, на его решётках меланхолично кружились куры, исходя обильным соком от набираемого румянца на своих боках. Камелёк был сквозной, и через него бармен часто переговаривался с человеком в белом, — судя по всему, с поваром, который был и хозяином заведения, и мужем Ларисы, и занимался приготовлением необременительных, скромных кушаний — преимущественно свежие салаты из овощей и зелени, а также простые закуски, бутерброды, бифштекс, несложные десерты с фруктами и мороженым. Пахло картошкой, фырчащей во фритюре.
Интерьер “Кольчуги” полностью соответствовал названию заведения: наружные стены были обшиты широкой доской, неравномерно марёной до смоляной черноты; внутри здания было точно такое же дерево, только светлее, с умышленно допущенными вкраплениями тёмно-коричневых пятен-разводов, что по задумке верно должно было отражать средневековый способ обработки древесины смолой, которая благополучно противостоит сырости, гниению и охочим до дерева жукам; в двух дальних углах от входа стояло по рыцарю, которые были сложены из самых настоящих доспехов, на стенах висела кольчужная амуниция, её дополняли булавы и несколько внушительных размеров мечей с кругляшами щитов — всё это отливало стальной серебристостью; кушанья подавались на обеденные столы в или на глиняной посуде, по краям или в центре которой было выдавлено название заведения в обрамлении веточек и разных зверушек; над головами посетителей висели две громоздкие электрические люстры, которые, маскируясь под выбранную эпоху, были выполнены из железа, якобы до черноты закопчённого сальными огарками, а на стенах горели также электрические светильники с маленькими абажурами, исполненными таким образом, что были они словно чадящие факелы; пол устилала керамическая плитка, хорошо имитирующая серый булыжник средних размеров.
— А ты не боишься, что и тебя… того?.. — неожиданно спросил Михей, от сытной жирной еды поплывший в маслянистое благодушие, но не забывший болтовню парня.
— Чего? — не разобрал Пётр.
— Того, — присоединился к беседе Рукавников, — что он обворожит тебя и утащит к себе.
— Боюсь? Боюсь! Но я любопытный, и я часто езжу мимо, потому нет-нет да заглядываю, чтобы узнать последние новости. Да и нехорошо будет, если я отвернуть от некогда любимого столь прекрасного места. — Пётр понизил голос, просунул голову промеж двух жующих ртов. — Я, между прочим, однажды его видел. Столкнулся нос к носу, вот как с вами сейчас.
Рукавников и Ардашев некоторое время смотрели на Сударенко молча, продолжая жевать, — и тот тоже молчал, и звонко глотал слюну, будто бы, насмотревшись на них, снова захотел есть. Только он сглатывал слюну не от разыгравшегося аппетита, а от того, что она вдруг погустела, став тягучей, липкой, и произошло это от страха, от одного мимолётного воспоминания о той молчаливой сцене, когда… когда он встретился с тем, с вроде как человеком… а может, и нет, не человеком — бог его знает!
— И что же? Ничего с тобой не сделалось? — Спросил Михей Ардашев, поедая Петра внимательными глазами, блестящими от удовольствия, которое причиняли ему картошка фри, половина курицы гриль и свежий овощной салат. — А говоришь!.. Только пугаешь. Значит, и не стоит бояться. Всё это выдумки и страшилки.
— Не… — Пётр сглотнул. — Не скажи. Всё есть правда. С-сущая правда. Я даже вспотел, как вспомнил, фу… — Он подальше отодвинул стул, отвалился на его высокую спинку, расправил ноги, расстегнул три верхних пуговицы толстой байковой рубахи.
— Ну и как же всё вышло? — спросил Николай Сергеевич и вилочкой отправил в рот аккуратно отрезанный кусочек ароматной спелой клубнички, которая украшала только что принесённый шоколадно-сливочный десерт.
Оставаясь в занятой позе и на порядочном удалении от двух слушателей, Пётр отвечал:
— А вот как. Случилось это почти год назад. Всё тогда только-только начиналось, и больше было слухов, пересудов, домыслов да неверия. Говорили о пропавшем заезжем человеке. Говорили охотно и много. Больше склонялись к тому, что его кто-то убил. В наши дни всё объясняется просто, да и делается. Всё просто. Всякого я наслушался, и всё же не верил, что этот человек, пускай и убитый, ходит теперь призраком да ещё утягивает в потусторонний мир других людей. А потом, в сумраке, выйдя на воздух, в холод зимы, я столкнулся с тихим мужчиной в светло-бежевой курточке и в широких штанах такого же цвета. Я тогда не знал, как выглядел пропавший, а потому, не сразу сообразив, не испугался. Он шёл, не замечая меня, прямо на меня с застывшим лицом, и казалось, как будто был он чуток размыт, смазан, как плохо сделанная фотография — неправильно выдержан фокус, понимаете?.. И от этого я насторожился. Правда, уже темно было, и я подумал, что потому и создаётся такой странный эффект. Да к тому же, сознаюсь, был я немного подшофе… но всё же я заметил вовремя, что прёт он прямо на меня — прёт и не помышляет делать в сторону ни одного малого шажочка, чтобы, значит, обойтись нам удачно. И я отошёл — пропустил его. А он… остановился! Всего на какую-то секунду, но этого было достаточно, чтобы меня прошиб озноб. В ту же самую одну-единственную секунду я допустил возможность всего, что слышал о пропавшем человеке, и теперь блуждающем… что, быть может, меня спасло, потому что я не стал с ним заигрывать — выдержал я наше противостояние, молча, не шевелясь, выдержал… Постоял он возле меня, поколебался — решая, по-видимому, что ему делать, — меня же озноб так и прошибает, так и обдаёт внутренним жаром. Не на шутку я испугался! Но он тронулся, и пошёл нужной ему дорогой, повернув за угол. Куда он направился, я не выяснял — не осмелился. Я предпочёл уйти оттуда не только как можно скорее, но и как можно дальше. Сел я пьяным за руль и кое-как добрался до своего села, где и проспался. А ранним утром поехал в Ярославль за товаром.
— Ну и что же? — удивился Михей. — С чего ты взял, что это был именно призрак, да ещё именно того, пропавшего человека?
— Да, — согласился Николай Сергеевич.
И оба выжидающе уставились на Петра.
— Почему? Да очень просто, господа мои дорогие и хорошие! Несколько дней я проезжал “Кольчугу” даже не глядя в её сторону. Где-то через пяток дней моё вечернее приключение стало подзабываться. На седьмой денёк, в субботу, я отважился, и снова подкатил сюда — всё, как обычно: вошёл, поздоровался, сделал скромный заказ. Сижу, слушая, кто что говорит. Чувствую себя не в своей тарелке, но креплюсь — сижу, жую. И тут сверху, из жилых комнат спускается постоялец, и ни какой-нибудь, а следователь из Москвы. Оказалось, что он занимается розыском одного пропавшего, и опрашивает всех, кто в то время мог здесь быть и видеть этого человека. Пропавшего то есть. Подошёл он и ко мне и протянул фото, мол, не видел ли я где-нибудь раньше этого мужчину? Волосы у меня на голове прям так сразу и зашевелились. Верно, я побледнел и, может, глаза выпучил, вспотел холодным потом, потому что следователь тут же присел напротив и говорит: “Говорите, я очень внимательно Вас слушаю! Ничего не бойтесь, если что, всё останется между нами”. И что я должен был сказать? Вы представляете это? То, что я неделю назад столкнулся с этим человеком у стен “Кольчуги”?!! Но… мне вдруг подумалось, что может быть и такое, что тот человек совсем необязательно должен быть мёртвым — он просто-напросто пропал. Ведь так? Кто сказал, что он мёртв? Ищут его как пропавшего. Его машину нашли на стоянке “Кольчуги” — вот и шарят-лазят именно здесь. Так? Может, я его живого видел? Почему — призрак, почему — труп? Кто такое сказал? Решив так, я всё рассказал следователю. Вот так вот. Только я зря это сделал, потому что следователь занёс мои показания в свои бумаги, — а человека того до сих пор никто не нашёл… ни живым, ни мёртвым… Видеть его, после меня, видели многие, да только никто не поймал и не задержал его, а вот народу пропало с тех пор много… и ещё больше головой, умом тронулось. Правда, может быть и такое, что именно этот первый пропавший который, — его, между прочим, звали Русланом Леопольдовичем Покрутой-Половцевым — такая вот чудная двойная фамилия, — осел он, значится, задержался в наших краях и заделался матёрым серийным убийцей! Может такое быть?
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— Угу. — Михей крепко поджал губы и деловито кивнул.
— Во-во, может, — обрадовался Пётр. — И от этого, — он придвинулся и прошептал, — ещё страшнее.
— Вот видишь, как всё просто! — вдруг воскликнул Николай Сергеевич. — Всё разъяснилось. А то — призрак, призрак. Какой там призрак! Какие пустяки, право слово. Обыкновенный маньяк. Делов-то!
— Ха. — Пётр улыбнулся. — А вот и не ваша правда. Не так всё плоско. Дело в том… — Пётр снова зашептал, и для чего-то огляделся, а для чего огляделся — не ясно, потому что подразумевалось, что все обо всём осведомлены не меньше, чем он. Может, он хотел таким театральным приёмом напустить пущей таинственности и вместе с ней нагнать ещё больше страха на слушателей? — Дело в том, что кое-кого из других, пропавших вслед за первым, за Русланом, тоже видели.
— Гм… — Николай Сергеевич был озадачен.
— Ну и что же? — Михей был невозмутим и категоричен. — Да у них здесь целая шайка! А? Что на это скажешь?
— Таких шаек не бывает, — сказал грустно и как-то смурно Пётр — на него вдруг навалилась тоска. Он поёжился, вроде как, начиная замерзать. — Совсем разные, из разных мест люди не станут прятаться незнамо где и вылезать оттуда только за тем, чтобы своими бессловесными фигурами пугать прохожих, а потом также незнамо куда уходить, пропадать. Нет. Таково не бывает. — Глаза у Петра забегали, он обхватил себя руками.
— Ты что, замёрз? — удивился Михей.
— Да, что-то хол… холодновато. А знаете, что это значит? Это значит, что он где-то рядом.
Они замолчали.
Михей и Николай Сергеевич осторожно осмотрелись… и им тоже стало казаться, что в помещении стало на несколько градусов меньше. Хотя огонь в камельке горел, исправно подготавливая новую партию углей для шашлыка, а куры в гриле совершали свой неторопливый вальс. Однако больше не пахло столь же резко и насыщенно жареным мясом, а пахло свежим ветром и прелым листом… — осенью.
Все, кто присутствовал в это время в помещении, тоже, как по команде, одновременно, замолчали и, в установившейся тишине, послышалось:
— Боже мой, бо-же-мой…
Это, в самом тёмном углу, на другой стороне залы, зашептала какая-то женщина одетая во всё чёрное.
Михей Ардашев с Николаем Сергеевичем Рукавниковым впервые заметили её присутствие. Но им не довелось её разглядеть — в “Кольчугу” ввалилась, громко смеясь и разговаривая, беспокойная молодёжь.
Люди в ресторане вздрогнули, и настолько сосредоточили внимание на вновь прибывших, что через минуту, опомнившись, уже не смогли распознать холода и осенней свежести, неведомо как проникших в залу, а чувствовали прежнее тепло и уют от весело горящего камелька и упивались ароматом, исходящим от настоящих поленьев, куриц гриль и шампуров с мясом, помещённых для приготовления с одного — затушенного, усмирённого — края очага. Всё было, как обычно.
И даже вот это минутное замешательство от холода и запаха осени для постоянных посетителей и служащих “Кольчуги” за последние месяцы успело стать привычным, а значит — обычным, неотъемлемым колоритом этого постоялого двора, дополнив его прекрасную имитацию средневековья и пустынные близлежащие окрестности.
За окнами совсем стемнело.
Машины проносились цветными точками. Над дорогой висела влажная кисея. Снег прекратился.
Новоприбывшая молодежь галдела без умолку.
— Какое средневековье! Рыцари, булавы, кольчуга… Померить можно?
— Я примерю на тебя ночкой тёмной — кольчуга будет, как раз к месту.
— Это тебя заведёт, извращенец?
— До дрожи, моя ласковая.
— Перестаньте, мы пёрлись сюда не за этим.
— Скорей, скорей, я хочу его увидеть.
— Ну, где здесь можно познакомиться с призраком?
— Где ваш призрак, бармен?
— Куда надо идти, чтобы увидеть вашу главную достопримечательность?
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи…
— Ну, ты даёшь, Жорка!
— Ванька, перестань, мне щекотно.
— Светка, не шкодь, а то полицай накажет тебя дубинкой.
— Помнишь, помнишь того хмыря на дороге? Ох! Ё-моё, ну что за тип. Умора!
— Хавалка у него, что надо.
— Сегодня он поест за четверых и вдоволь умаслит подарками своих малых детишек — ты щедро его одарил.
— Пять тыщь отвалил. Ты, Петька, с ума сошёл!
— Ну тебя, Лёлька! Всё из-за тебя. “Давай быстрей, давай быстрей, в туалет хочу, не могу больше терпеть”. Вот и ступай теперь, справляй нужду, думается, тут — не на улице, а с комфортом будет, а, бармен?
— Давай меню — посмотрим!
— И призрака под шубой!
— Ха-ха… хи-хи…
— Запеканку из призрака.
— Оладушки! Оладушки хочу.
— А лучше на шампур его. И пущай вертится.
— Оладушки со сметанкой! Требую-требую-требую. Ножкой стучу-стучу-стучу. Ну, мальчики, поглядите на меня.
— Только надо будет попросить, чтобы его полили винцом — для сочности и пикантности духа.
— Я обиделась.
— Молодец, дружище. Д’ухам — духа, а дух’и — дамам. Как в лучших домах Ландона и Парижу.
— На обиженных воду возят. Щас духами духа от духа спрыснем — враз помягчеешь и утруженая стучанием ножка заживёт как на кошке.
— На ма-артовской ко-ошке.
— Дурак.
— Ты чего, лапулёк, и вправду, что ли обиделась? Ну, перестань губки дуть, щас кушать будем и — баиньки, да?
— Ага.
— Вот и хорошо. Вот и ладненько.
— Банковские карты принимаете? Visa, MasterCard? А то, боюсь, у нас не хватит деньжат. Призрак — это, поди, дорого!
— Дорог`а дорога, дороже рожи.
— Хи-хи! Ха-ха! Ух-ха-хе-ху… ну ты отмочил, Санька!
— Ты сам-то понял, что сказал?
— Не-а.
— Ух-ха-ха! Хи-хи.
— Ну, ты даёшь!.. Давай, выбирай, куда будем моститься.
— Сюда, сюда хочу! — завизжала рыжая девчонка в короткой норковой шубейке. — Тут как раз рядышком три свободных столика. Сюда-сюда!
И вся разбитная компашка расселась, загремев стульями, за двумя столиками, которые для удобства и единства всей братии были тут же сдвинуты между собой.
Бармен Олег — худой, бледный парень двадцати семи лет, — облокотившись на стойку, меланхолично смотрел на баловней судьбы, которым было не больше двадцати-двадцати двух лет отроду — от них так и пыхало сиянием и роскошью дорогих бутиков и салонов красоты.
Пётр недовольно пробормотал:
— Во, ещё одни.
— Ещё одни? — спросил Николай Сергеевич.
Михей поднялся, объяснился:
— Пойду, забронирую номерок, а то, я так понимаю, эти тут с ночёвкой. Вам, Николай Сергеевич, не нужно?
— Нет, я скоро поеду.
— Тогда я возьму только для себя, — сказал Михей и ушёл к стойке.
Николай Сергеевич пожелал отвлечься от шумной молодости и, покуда Михей будет заниматься оформлением комнаты на ночь, растормошить Петра для разговора тет-а-тет. Он спросил:
— Ты сказал — ещё одни. Кто же ещё?
— А? — очнулся Пётр. — Кто ещё? Тут много всякого люда бывает. Иные только и едут за тем, чтобы взглянуть на призрака. И совсем не думают о последствиях. Стекаются как на представление. Но это хорошо для хозяина. Прибыль идёт — и ладно.
— Это да. Своего рода дополнительная диковинка для рекламы места — соблазн необычным… хотя здесь и без этого всё необычно.
— Тут хорошо. Дико и диковинно, как в настоящем средневековье. Вон на вертеле дичь шипит, там шашлычок румянится — всё как надо. Видите в дальнем углу печальную женщину в чёрном?
— Ну…
— Это будто бы его жена. Или возлюбленная — я никак не разберу точно. Всяк говорит по-своему.
— Кого?
— Призрака. Первого пропавшего. Главного призрака. Другие призраки редко объявляются… да их практически никто не видел. Редко. А он — так постоянно. Редкий день проходит без того, чтобы он не показал себя. Или как-то ещё напомнил о себе. Особенно ночами.
— Ночами? — переспросил вернувшийся Михей.
— Ночами.
— А как именно?
— То холодом дыхнёт, то лист осенний под ноги бросит, или прямо на кровать. А то и войдёт и над тобой спящим встанет, и… он может тоской уморить, а то и к себе зазвать — утащить, как говорят, в страну вечной осени.
— Надо же?! Жуть какая… После такого, здесь страшно оставаться.
— Да ну, бросьте! Вон вы какой здоровенный и по жизни упёртый, твёрдый, стабильный — он навряд ли вас одолеет. Вот, если человек слаб духом, изводит себя мыслями всякими смутными, тогда — пиши пропало. А так… — Пётр махнул рукой, — ничего не будет. Устоите, вытерпите, если ненароком столкнётесь с ним… или если он сам вас посетит.
Помолчали.
— Комнаты есть? Устроился? — прервал вопросом о насущном уже было затянувшееся молчание Николай Сергеевич.
— Да. — Михей взбодрился, тряхнул головой, отгоняя видения, расправил плечи. — Всё в порядке. Комнат для всех хватит. Только как бы вот эти молодцы дали нам спать. А то ведь станут шуметь и скрипеть пружинами кроватей. Мне, как-никак, спозаранку в рейс — хотелось бы отоспаться.
— Так ты говоришь, это его жена? — вдруг спросил Николай Сергеевич, уже давно смотря на сидящую за пустым столиком посетительницу в чёрном.
— Вроде так.
— Жена? — поразился Михей. — Надо же… вот какие дела.
Михей понаблюдал за ней.
Сказал просто:
— Жалко её…
Пётр пожал плечами, сморщился.
Николай Сергеевич стал всматриваться, разглядывая-разбирая подробности, в одиноко сидящую печальную даму.
— А это что за ребята? — Михей кивнул в противоположный от неё угол, где возле фасадных окон за столиком кружком сидело три скучных пацана и одна не менее скучная девушка.
— Эти-то? Они здесь уже несколько дней. Охотники за острыми ощущениями. Только они серьёзные ребята. Они не шутить приехали. Они хотят убедиться в наличии призрака — или маньяка?! — соприкоснуться с ним, испытать и понять что-то новенькое. А может, ещё чего? Бог их разберёт. Может быть, они хотят получить Нобелевскую премию за разгадку тайны загробной жизни? А может, пишут по этой теме диссертацию — хотят стать докторами наук, академиками? В общем, так или иначе, получается, что они всё из той же категории сограждан, что и вон эти озорники в дорогущих шмотках. Поди, и машины, на которых они приехали, что ваш тягач — не дешевле. Но эта четвёрка из простых и серьёзных. Хотя… тоже молодёжь, которую не разберёшь.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Лёша, Кирилл, Сёма и Рита — четверо молодых людей того же возраста, что и ввалившаяся шумная ватага из шести человек (Жорка, Ванька со Светкой, Петька с Лёлькой и Сашка), исподлобья бросали угрюмые взгляды на своих сверстников и недовольно, осуждающе качали головами, изредка тихонько о чём-то переговариваясь-шушукаясь.
Шестеро ребят между тем уже сделали заказы и сняли на ночь три комнаты. Жорка же мигом слетал к бару и забрал шесть высоких кружек с пивом — и компания снова начала духариться и повышать голоса, обсуждая перипетии поездки, цель своего визита и дальнейшую дорогу, которая шла через Ярославль в Кострому, а из Костромы в Иваново и — домой, к Москве-красавице.
— …призрак, негодный, выходи! — вот как я крикну.
— А не сдрейфишь?
— Чо? Кого? Ты чо? Я ему покажу, кто главный. Он сразу же умотает в свои чёртовы чертоги, да так, что путь на землю забудет раз и навсегда. Вот увидишь, увидишь! Я что, трус? Нет, ты скажи, я трус?
В дальнем тёмном углу залы одинокая печальная дама во всём чёрном заплакала.
Бармен Олег заметил это и, набравшись смелости, подошёл к шестерым ребят, склонился в почтительной позе над столиком и попросил их быть чуточку потише, чтобы не тревожить посетителей болтовнёй о неких призраках — здесь, в конце концов, есть дети и женщины.
Молодёжь растерялась, и на несколько минут их стало не только не слышно, а вроде как не заметно — будто и нет их. Только соблазнительный сладко-приторный запах дорогой парфюмерии вытеснял естественные ароматы ресторанного зала, отчего нет-нет да тот или другой человек обращал глаза в их сторону, чтобы убедиться в реальности причины причудливой смеси запахов, чтобы не думать, что у него разыгралось воображения, что это проделки его сознания.
— Прошу прощения, господа желают побольше знать о призраке? — раздался заискивающий голосок Бори Чавкина, местного жителя и завсегдатая “Кольчуги”.
Борька всегда был готов услужить чем угодно любому нуждающемуся в помощи за поднесённую чарочку хмельного напитка, в знак благодарности, но желательно — под закусончик, чтобы дома не обременяться заботами пускай и о пустяковой, порой символической, непритязательной, но всё же еде, о пище насущной. Особенно доходным для его промысла стал последний год. И всё благодаря якобы пропадающим в этих местах людям. Многие заезжающие в “Кольчугу” не отказывали себе в удовольствии, послушать его небылицы-побасенки, справно, обильно сдобряемые красным словцом и особым эффектом, подкидываемым изворотливым мозгом Борьки, — на это он был особенно охоч и падок. Минуло девять месяцев с тех пор, как он впервые почуял благоприятный момент для регулярных халявных возлияний, и начал ходить хоть и в стареньком, но чистеньком, хорошо сохранившемся сереньком костюмчике, а иногда даже бывал при галстуке. Сегодня, видя необычный наплыв молодых гостей, он пожалел, что утром, собираясь на промысел, пренебрёг этим непременным элементом декора всякого уважающего себя мужчины — галстуком, потому как в определённой мере он помог бы избавиться от пренебрежения и унижений со стороны заносчивых, катающихся в масле юнцов.
Помнится, не многим больше года назад хозяин заведения гонял надоевшего попрошайку Борьку Чавкина. А вот потом… потом пришли иные времена. И Борьке даже стали немного платить за то, что он рассказывал постояльцам и просто обедающему проезжему люду о тайнах и загадках, которые окружили, ну, прямо-таки обложили со всех сторон “Кольчугу”. Реакция у людей на узнанную историю была разной: кто-то пугался, кто-то снисходительно улыбался, кто-то злобно шикал и сторонился мужика, а кто-то искренне интересовался подробностями и верил в описанные события, — кто-то возвращался, а иной, к сожалению, более не показывался. Таким вот образом сгодился и никудышный Борька — перевоплотился он в рекламщика-зазывалу. Лишь в последние недели поведение хозяина заведения отчего-то изменилось: он снова стал выказывать недовольство поведением Борьки, и даже его присутствием. Но пока хозяин не делал решительных жестов — не указывал он окончательно и бесповоротно на входную дверь: “Милости просим вон, господин пригожий!”
Борька поднялся из-за столика, как ему казалось, сдержанно, грациозно, откашлялся в кулак и направился к молодым людям, которые за обе щеки уплетали принесённый заказ.
— Прошу прощения, господа желают побольше знать о призраке? Дамы! — Он учтиво склонил голову.
Жорка, чавкая шашлыком, не удивился. Он тут же протянул руку в сторону, достал свободный стул и, развернув его, пододвинул к себе:
— Садись, мужик, пить будешь?
— Д-да… -с… не откажусь, спасибо, весьма благодарен-с.
— Ишь ты какой, — подметил Ванька, зыркнув на мужика понимающим глазом, и впился зубами в толстую ножку цыплёнка.
— Как звать? — Жора был скуп в выражениях — он ел, и это занятие ему нравилось. Он, опять-таки не глядя, поднял руку, подзывая обслуживающий персонал.
Борька не успел отрекомендоваться, как на столе появился графинчик с водкой и рюмочка.
От удивления Жора вскинул брови:
— Во как! — воскликнул он. — Браво! Видать, тебя тут уже знают, ха-ха — свой парень!
— М-да-с… позвольте? — Борька взялся за графинчик.
— Валяй, — разрешил Петька и улыбнулся Светке, смотрящей на мужика во все свои огромные чёрные глазищи.
Боря налил, сказал:
— За здоровье здесь присутствующих…
Выпил, налил ещё. Выпил. Олег подсунул ему тарелочку с четырьмя кусочками шашлыка.
— С-с-пасибо, — сказал Боря и вопросительно посмотрел на присутствующих.
— Ешь, ешь, всё оплачено. Давай. — сказал Жора.
— Ага. — Боря налил ещё водочки — выпил, крякнул и нацепил на вилку кусочек мяса. Сжевал. Откашлялся в кулак. Поднялся и сказал:
— Позвольте отрекомендоваться. Борис Чавкин, местный житель.
— Хе… — не удержался от усмешки Петька.
— Что ещё скажешь? — поинтересовался Жора и потянулся за холоднющей, покрытой изморосью, кружкой пива.
Борис залупал глазами, не зная, как ему перейти к тому, что у него лучше всего получается, а именно, к рассказу о пропавшем человеке, обретшем новую жизнь… и, пока соображал, закинул-таки в рот, нацепленный на вилку, уже задранную вверх, второй кусочек мяса, который было завис на междупутье от вопроса Жоры, отчего начал стремительно стынуть. Борька принялся усердно жевать. Полез за новым мяском. Ему не мешали — ребята тоже ели, ели и ждали, когда мужик, удовлетворив свои потребности, обвыкнется с новыми людьми настолько, чтобы взяться за то, ради чего его собственно угощают. В любом случаи теперь у Борьки нет иного выхода — надо рассказывать, иначе Жора, Петя и Саша очень скверно начистят его брехливое, бессовестное рыло. Встречаясь с глазами ребят, когда они отрывали их от тарелок, Боря понял это очень быстро.
Боря выпил ещё и начал:
— Год тому назад на нашей стоянке, — он указал рукой за порог, — нашли машину, принадлежащую некоему Руслану Леопольдовичу Покруте-Половцеву, за несколько недель до этого пропавшему из Москвы.
Ребята жевали и с интересом слушали.
— На ту пору ему было всего каких-то двадцать восемь годком. Не многим больше вашего…
И тут дама, та, которая была печальной и, одиноко, скорбно сидя в углу, украдкой всхлипывала, перешла на откровенные рыдания: уткнувшись в стерильно-белый носовой платок, она залилась слезами.
Все, кто был в зале, оставили свои занятия и повернулись к ней.
Дама поднялась. Она уронила на пол стул с ужасающим звоном, пробежавшим по всем закуткам помещения раскатистым многоголосым эхом. Дама испугалась этого нежданного звука и, не видя дороги, опрометью, толкая сидящих, сдвигая столы, пряча заплаканное лицо в платок, кинулась к выходной двери.
Лишь только она потянулась к дверной ручке, дверь распахнулась и на пороге встал пожилой господин в дорогом сером костюме с седой непокрытой головой.
— Тихо, тихо, Лиза, — заговорил этот господин, в котором с большим трудом можно было опознать Леопольда Семёновича Покруту-Половцева, настолько он постарел и усох, — успокойся, поедем домой, поедем, я — за тобой, успокойся, ничего не поделаешь, надо ехать, успокойся, голубушка, до чего же, бедненькая моя, ты себя доводишь, разве так можно, поедем.
Он обхватил её за талию и провёл в распахнутую дверь.
— Кто это был? — спросил Жора у Борьки.
— А, это? Это — то ли жена, то ли возлюбленная Руслана Леопольдовича. А уведший её мужчина — его отец.
— Вот как? И часто они здесь бывают? — Жора ухватил кружку с пивом и начал жадно пить.
— Бедняжечка, как мне её жалко, — сказала Лёля.
Петя поцеловал девушку в щёку, и стал быстро вытирать поцелуй, оставивший жирный след от губ, перепачканных курицей.
— Ну тебя! — возмутилась Лёля. — Ты размажешь всю косметику.
— Как хочешь. — Петя хмыкнул и вернулся к еде.
— Частенько, — отвечал Борька на вопрос Жоры. — Правда, в последний раз я видал её с месяц назад. А я здесь бываю каждый день, так что пропустить не мог. А до того — часто бывала. Тоже всё вот так вот разревётся и уйдёт. А то, бывало, час за часом сидит этак тихонько-тихонько, сидит и не шевелится, всё о чём-то думает, куда-то всматривается, во что-то неслышимое вслушивается. А отец пацана приедет да и оторвёт её от страданий — увезёт. Иной раз со скандалом, силой, но увезёт. А в первое время и сам сиживал, тоже чего-то ждал. С месяц тому назад она пару раз кряду объявлялась. Но, только она объявится, он уже тут как тут! И увозит. Знать, она под его крылом находится, следит он за ней, бережёт, оберегает, а она нет-нет да и сбежит из-под опеки, и прямиком сюда, и — сидеть, ждать… Так-то вот. Глядишь, вскорости он объявляется. А они ведь в Москве живут — путь сюда не близкий. А он едет! Но, пока он доедет, она уже успевает пролить не мало слёз, а навздыхается — и того больше: целый товарный вагон тоскливых вздохов.
— Бедненькая, — повторила Лёля, и глаза у неё увлажнились.
— Вот это любовь… — печально сказал Ванька, обращаясь к Светке, — я это понимаю и уважаю. А ты так не смогла бы… эхма…
— А может, смогла бы, — обиделась Светка, — ты почём знаешь?
— Смогла бы — по мне?
— А может, и по тебе! — выпалила она и отвернулась, смутившись откровенности.
— Ладно, прости.
— У…
— Так что? Русланку убили, что ли? — спросил Петька.
— А никто не знает, — ответил Борька. — Был человек и — нет человека. Да только не так всё просто. Видели его… и не один раз. И не только возле “Кольчуги”, но и… внутри!
После этих слов Борьки Чавкина, у стены, между столиками печальной дамы и тем, где разместилась четвёрка искателей острых ощущений, задвигались стулья, и торопливо поднялось семейство: папа, мама и четырёхлетний сын.
— Да что же это такое! — сказал в сердцах отец и швырнул на стол салфетку, которой он отёр губы и руки. — Сколько с нас? — крикнул он бармену Олегу.
Тот торопливо подбежал со счётом, быстренько принял деньги, отдал сдачу, которую решительно приняли, и шепнул:
— Не сердитесь, это только сегодня так. Приходите в другой раз, заезжайте. У нас хорошо. Извините.
— Да-да. Уж конечно, — пробурчал глава семейства, подхватил сына на руки и вслед за женой вышел на улицу.
— Чего это он? — удивилась Света.
— Наверное, не хочет, чтобы ребёнок слышал про убийство и нечисть, — сказал Ванька. — Чистюли. А делов-то — на два пальца.
— Фу! — Лёля погрозила ему кулаком.
Ничего не сказав Борьке, Олег вернулся за стойку бара и взялся за приготовление цыплят на гриле. Он понимал, что Борька находится под покровительством хозяина, но также знал, что судьба Борьки висит на волоске, и в ближайшие дни, возможно, с ним будет покончено.
— Весело, занимательно здесь, но мне пора, — сказал Пётр, выпадая из ступора, в котором прибывал с момента истерики печальной дамы, и опомнившись от скандального ухода семейства.
Он поднялся.
Взглянув на часы, поднялся и Николай Сергеевич.
Они распрощались с Михеем, выразив надежду на то, что ещё, даст бог, свидятся, сказали, что было очень приятно познакомиться и интересно поговорить, посидеть с приличным человеком, и так далее и тому подобное, расплатились и вышли во мглу сырого вечера.
Через минуту входная дверь снова распахнулась. Михей уж было подумал, что Пётр и Николай за чем-то вернулись. Но это были не они. Это был незнакомый мужчина, и вид у него был невзрачный, потрёпанный. Он сутулился, прятал лицо в поднятый воротник длинного демисезонного пальто, двигался шаркающей, вялой походкой.
Мужчина прямиком прошёл к бару, кивком головы поздоровался с Олегом, вынул из карманов пальто руки и положил их на стойку в ожидании коктейля, которого он не заказывал, но который тотчас же был подан.
“Видимо, постоянный клиент”, — рассудил Михей, берясь за третью кружку пива и разделанную воблу.
— Так что же дальше, мужичок? — спросила Лёля у Борьки.
— Дальше? А дальше вот что…
Михей ел рыбу и вслушивался в рассказ пьяненького Борьки. Рассказ, впрочем, во многих деталях уже был знаком ему от ушедшего Петра.
Михей ел, пил и хмелел, а наверху для него уже была застелена свежим бельём односпальная деревянная кровать.
Продолжить чтение Сказка (продолжение)
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259