ДУРДИЛЬ
Андрей Куц
36 (120)
Сквозь сон он различил прерывистый, захлёбывающийся лай.
“Так не могут лаять собаки, — вяло подумал он во сне. — Да и откуда тут взяться собакам?”
Лай перешёл в пронзительный вой. К нему присоединилось несколько отдалённых голосов.
“Это волки”, — спокойно отметил он, и собрался снова окунуться в пустоту небытия.
Что-то горячее и мокрое дотронулось до его щеки. Оно было шершавым и ползло к левому глазу. И снова опустилось книзу щеки и — вверх… Вдобавок кто-то принялся тянуть его за кеду.
“Это пристают волки. Наверное, играются. Малышня проказит… Лижут лицо и треплют мою ногу. Пускай. Их сейчас отгонят матери”.
Ему не хотелось просыпаться: во сне ему было спокойно, потому что в нём не было ничего, что могло бы вызвать тревогу, потому что не было вообще ничего… по всамделишному!
Домогательства не прекращались.
“Да что им, в конце-то концов, нужно?!” — возмутился Марат и окончательно проснулся.
Открыв глаза, он понял, что волки добуживались его, извещая о близком враге. Именно о враге, а не о чужом. Чужими были любые люди, забредшие во владения Марата, а врагами могли быть лишь двое — это Валя и Паша.
Мальчик потрепал загривки двум волчицам. Те, высунув длинные языки, зажмурились от удовольствия. Марат одобрительно хлопнул по их бокам, и они вернулись на свои прежние места. Сели, повернувшись в сторону приближающегося врага.
“Кто это может быть?”
Марат сосредоточил все свои чувства, нацелившись на незваного гостя — агрессии был мизер, была надежда, было стремление вернуться туда, откуда он идёт, чтобы кого-то выручить…
“Пашка! Это может быть только Пашка! Наивный простак”.
37 (121)
Паша мчался сломя голову.
Где-то за километр до Чёртовых Куличек он ощутил чьё-то незримое присутствие — его сопровождали.
Он не улавливал ни чувств, ни мыслей, но это определённо было что-то живое, — но не человек.
“Чему я удивляюсь? Это может быть и птица в небе, а с ней — Марат… Марат! Ну, конечно”.
Паша прекратил бег по лесным буеракам. Он пару раз глубоко вдохнул лесного воздуха и выпрямился свежим и лёгким, как ни в чём не бывало — одышка и сердцебиение прекратились.
Тот, кто двигался с ним параллельным курсом, тоже остановился.
“Животные. Большие. Несколько!”
Паша нервно сглотнул и неуверенно, боясь собственных слов, предположил: “Волки?!”
Ответом было появление лобастой серой морды, выдвинувшейся из зарослей бузины. В метре за ней Паша разглядел три пары оранжевых глаз.
“Они ни о чём не думают и ничего не хотят. Они всего лишь за мной следят. Они даже могут меня опасаться, потому что чуют, что я такой же, или почти такой же, как их хозяин. А в том, что их ведёт Марат, я не сомневаюсь, — подумал Паша. — Когда я уходил, выли волки. Это вообще в стиле Марата. Очень на него похоже. А вот, собственно, и он”.
Паша почувствовал появление разума, прощупывающего пространство.
“Привет, Марат! Это иду я — Паша. Мне надо кое-что взять, и я тут же уйду. Если ты, конечно, позволишь”.
“Проваливай! Ты ничего не получишь. Здесь всё моё!” — было ему в ответ.
И Паша почувствовал, как сознание Марата удаляется от него.
Марат пропал: он вернулся в свою “берлогу”, он занял оборону.
То, что Марат не желает его видеть, не удивило Пашу. Но ему нужен был огонь. Очень нужен.
“И поэтому надо идти”.
Он переглянулся с волками, и те, поняв его, тронулись в путь раньше, чем тронулся Паша.
38 (122)
Паша неумолимо приближался.
“Волки от него не защита: они его почитают! Они не видят в нём угрозы. Этот простофиля, чёрт! Но слушаются они его не полностью, однако довольно для того, чтобы не причинить ему вреда”. — Марат соображал, прикидывал свои возможности, необходимую меру противодействия.
Марат считал, что Чёртовы Кулички принадлежат ему безраздельно, только ему одному, и поэтому не может быть речи о том, чтобы допустить на них Пашу. Это в свои-то владения?! Нет! К тому же он в достаточной мере постиг мощь силы, сокрытой в их пределах, и полагал, что делиться ею нельзя. Потому что она неоднородная. Одна её часть тёмная — она влечёт человека к плохому. А другая… Эта другая его настораживала. Он не был против неё, он даже хотел бы обладать только ею. Но если в дело вмешается Паша, то она неизбежно изберёт его! Дайте только время этому Пашке, чтобы он понял, что она есть такое и как ею пользоваться, как ею управлять и вбирать её, насыщая себя, наполняясь могуществом!.. Дайте только время… Марату тоже требовалось время, чтобы окончательно во всём разобраться и научиться подчинять себе любую её часть. Ну, хотя бы одну часть. Но абсолютно. И — осознанно! Паша и Валя — не помощники ему в этом, они — соперники!
“То, что львиная доля силы, так сказать, белая — это так. Паша — поверхностный, бесхитростный, добрый чудак. Она ринется к нему с удовольствием, лишь стоит пробудить её в полной мере. Допустить этого нельзя! Никак нельзя! Паша не должен войти на территорию Чёртовых Куличек, и тем более — достичь Горелой Горы или обосноваться в убежище. Хотя…” — Марат задумался. Дело в том, что на месте убежища и было главное сосредоточение всего тёмного, влекущего к плохому. А Паша — чистый! Смрад может его оглушить, и увести в сторону от понимания действительности. Что, пожалуй, уже давно с ним происходит… со всеми ними…
— Что же делать? — Марат склонился к одной из волчиц.
Она смирно выдержала его взгляд и ничего не ответила. А могла ли?
— Что делать? Я тебя спрашиваю! — крикнул Марат и сильно ухватил волчицу за навострённые уши.
Та огрызнулась и отскочила.
— Ах так?! — Марат взбеленился. Он пустился гонять и шпынять ногами волчат и двух волчиц. — Идите сюда! — кричал он. — Идите сюда! Я покажу, как огрызаться на хозяина!
Марат вытянул руки и бросился за волчонком, улепётывающим под защиту матери.
И волчица не выдержала. Она выбросилась вперёд и… цапнула Марата за руку.
Ужас обволок сознание мальчика.
Волки больше его не слушаются!
Они стали опасными. Они — угроза. Сейчас они могут кинуться на него и растерзать его! И в этом, возможно, повинен приближающийся Паша…
Она укусила его! Она почувствовала вкус крови. А они, все они почуяли запах крови. Его крови!.. Теперь у него наверняка страшенная рана, и не миновать заражения крови. Бешенства? Столбняка? Где? Здесь? В лесу? Вдали от людей? Больниц?
Всё это разом пронеслось в голове Марата.
Бурный выброс адреналина вызвал бешеное биение сердца — мальчика прошиб пот, виски у него вздулись и начали пульсировать, лицо побагровело и — побледнело, а мир поплыл перед глазами, растворяясь в каком-то рыхлом жарком тумане.
Страх и ярость породили неприятный тягучий сгусток — он образовался в области солнечного сплетения. Он рос. Марат ощущал его явственно.
Марат содрогнулся телом, и вроде как увидел он, как сгусток из него вырвался и понёсся вперёд, и ударился он в волчицу, посмевшую ослушаться, посмевшую укусить своего хозяина.
Волчица гортанно выдохнула и с неимоверной скоростью полетела к одной из трёх высоченных стройных сосен, растущих вокруг Горелой Горы.
Удар был сокрушительным.
С сосны посыпались шишки и иголки.
Волчицу разбило, вышибив из неё живой дух.
Она медленно сползала по чешуйчатой коре дерева на землю.
Уцелевшая волчица заурчала, ощетинилась, оскалилась и, подобрав под себя пушистый хвост, начала наступать. Волчата не отставали — они во всём ей подражали. За кустами и деревьями — сразу в нескольких местах — мелькнуло что-то серое…
Но это уже было без разницы для Марата. От сильного стресса, от вида того, как по его вине разбилась волчица, несколькими минутами ранее самая его любимая, разбилась от того, что в нём всколыхнулась, набранная за часы одинокого сидения на Горелой Горе, накопленная и застоявшаяся сила, он наконец почувствовал, полностью почувствовал, как она — эта сила, энергия! — входит в него, как она бурлит в нём, как легко он её впитывает, всасывает, вбирает прямо из центра земного шара, из его горячего ядра и управляет ею, направляя, изливая туда, куда пожелает! Это было прекрасно! Это было чудесно! Марат торжествовал! Марат ликовал! Он был на седьмом небе от восторга и нахлынувшего ощущения счастья! Счастья — от безграничной власти, дающей полную свободу!
Теперь для охраны ему не нужны волки. Теперь ему никто не нужен. Теперь он со всем справится сам!
Марат хо-хо-тал! Хохотал во всю глотку, а она у него с этого момента стала лужёной!
Вокруг Марата заплясало несколько маленьких вихрей.
Они быстро слились в один, стеной обступивший мальчика.
Вихрь рос.
Он разметал волков! И те поджали хвосты, заскулили и, так же, как неизвестно откуда появились они, неизвестно куда пропали.
Вихрь продолжал расти. Его ложе, в центре которого находился мальчик, стало подниматься. Оно поднималось до тех пор, пока не оказалось над деревьями. Тогда стихия ещё больше взъярилась, набирая силу, и начала втягивать, вовлекать в свой круговорот быстро бегущие серо-синие клокастые облака. Вихрь вспух, превращаясь в настоящий Смерч. Он расширился чуть более границ непролазной естественной ограды Чёртовых Куличек и опустился до земли, заключая запретное место в ещё одно, уже действительно неприступное, непроницаемое кольцо, наинадёжнейше ограждая Чёртовы Кулички от посягательства извне.
39 (123)
Паша был в полукилометре от убежища, когда над центром Горелой Горы появился вихрь, который стал тянуться кверху, и скоро достал до неба, вовлекая в своё вращение низкие облака.
Паша сразу же остановился, раззявил рот и выпучил глаза на невиданное зрелище. Он был шокирован и перепуган. Ни одна мысль не отяжеляла его оцепеневшего мозга.
Размазывая по небу облака, засасывая их, растворяя их в себе, вихрь вспух — расширился в диаметре. Это уже был не вихрь — это был Смерч. Страшной силы огромный Смерч!
Паша смотрел на то, как тот висит над макушками деревьев, — а затем, сметая, ломая, круша их, Смерч опустился к земле.
Невыносимый шум заполнил пространство. Смерч оказался в двухстах метрах от мальчика.
“Так вот что это был за хохот”, — наконец подумал Паша, вспомнив необычайно громкий омерзительный хохот, слышимый им минутой ранее. Он отнёс его на совесть Марата. И оказался прав.
“Всё это сотворил Марат?!” — Паше не верилось в такое могущество, доступное, в сущности, маленькому мальчику, даже ещё не подростку — отроку!
“Мне теперь ни за что не добраться до огня в убежище…” — Паша был надломлен, сокрушён, как те деревья, что встали на пути грозной стихии.
“Что? Получил?!” — гулко отозвалось в голове у Паши, как в порожней бочке, и покатилось эхо.
Это был голос Марата, и был он грудным, басистым и немножечко сипловатым.
“Марат, зачем ты так? — Паша всхлипнул. — Мне очень было надо… Только частичка огня… всего-то, такая малость. Мои родители… люди… там, в деревне, где безобразничает Валя. А теперь здесь — ты… ты тоже туда же… зачем так?!”
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
“Не скули, щенок! Мал у тебя роток, чтобы тявкать. Или, может, ты хочешь разубедить меня? Может, я не прав? Давай, иди теперь, давай! Померяемся силёнками. Что, слабо? Пшёл тогда вон, малыш”.
Паша опять всхлипнул и… разрыдался как самый настоящий ребёночек, забытый родителями в яслях.
“Они правы. Все они правы, я — дитя”, — согласился Паша.
Он утёр рукавом потёкшие из носа сопельки и, ничего перед собой не видя, не понимая, куда бредёт, пошёл прочь.
“Мама, папа, где… вы-ы-ы-ыыыы…” — Паша разревелся пуще прежнего.
Он шёл и шёл, цепляясь за травы и ветки, не разбирая дороги, и наконец повалился под дерево, сотрясаясь от рыданий.
— Эй, малый, ты чего ревёшь? Заблудился, что ли?
40 (124)
Паша посчитал услышанное обращение галлюцинацией, потому предпочёл не прерываться на выяснение достоверности объекта, произнёсшего эти слова, а предаваться дальше самобичеванию и горечи, которая поднималась в нём от одиночества и отчаяния.
— Ма-алый, я к тебе обращаюсь, — вкрадчиво прозвучал мужской голос, и Пашу тронули за подрагивающее плечо.
Паша затаил дыхание.
Кто это: друг или враг?
Паша повернулся. Над ним, припав на одно колено, склонился чернобородый и лысый мужчина, глаза у него были голубыми и совсем невраждебными.
Мужская рука помогла мальчику подняться и сесть. Когда она оторвалась от щуплого плеча Паши, то мальчик увидел насколько она крупная, загорелая и натруженная. У мужчины были часы, и Паша успел заметить расположение стрелок: 18.10.
— Тебя как звать? — спросил чернобородый добряк.
— П-паша.
— А меня — Володей! Давай дружить?! — весело добавил он и сам собой чего-то рассмеялся.
Не дождавшись поддержки от Паши, Володя сказал:
— Эх ты, бедолага… Хочешь есть?
Паша уже забыл, когда последний раз задавался таким вопросом. Он не понимал, нужна ли ему по-прежнему еда эта или теперь он умеет жить без неё?
— Не знаю, — ответил Паша.
— Не знаю, — передразнил Володя, и весёлые огоньки сверкнули в его голубых глазах. — Когда не знаешь, надо есть. И станешь таким же большим и крепким, как я, понял?
— Наверное.
— Что это такое значит, “наверное”? — Смуглое лицо Володи скривилось, густые брови сдвинулись к толстой переносице. — Ты слушай меня, а не придавайся философствованию. Ишь, выискался посреди леса философ! Ты, вообще-то, кто такой будешь? — Мальчик молчал. — Чего в одиночестве бродишь? Заблудился, что ли?.. С кем был, с родителями? С мамой, папой? — Володя старался поймать его ускользающие глаза. — Грибы собирали? А где твоя корзинка?
Паша молчал. Ему не хотелось отвечать, да он и не знал, что отвечать. Врать? Он не хотел врать. А напоминание о родителях, резануло ножом по сердцу, и Паша снова скис — понурился.
— Ты чего это?.. Может, чего случилось, а?
— Ничего… не случилось ничего, — выдавил из себя Паша и посмотрел поверх головы Володи туда, где виднелся кусочек закрученных в спираль низких облаков и краешек уходящего к земле здоровенного столба вихря.
“Смерча! Или вихря?.. Смерч должен двигаться, а этот не двигается, стоит на месте, обложив Кулички”, — рассудил Паша и с недоумением взглянул на Володю: как он может не замечать такого?!
Но Володя, до прихода Паши, лежал под сосной, спиной к происходящему, в окружении сотен и тысяч других деревьев, — он, прикрыв глаза, отдыхал. Место, где нашли друг друга бородатый мужчина и заплаканный мальчик, было крошечной прогалиной среди чащи.
— А то, смотри… — сказал Володя.
— Ничего.
— Ладно, верю… Так ты заблудился?
— Нет.
— Что же ты здесь делаешь? Как-никак тут от любого дома будет далековато.
— Гулял. Я хорошо ориентируюсь на местности — и никогда не заблужусь. Могу я гулять? — Паша твёрдо, даже несколько зло посмотрел на мужчину, приставшего с помощью, совершенно бесполезной в вершащихся сложных делах. Ну, чем он может помочь?
Володя отстранился от упрямого и непонятного мальчика. Погладил бороду, которая, между прочим, была ему почти до груди. Поднялся, постоял над мальчиком грозной объёмной фигурой, пожевал губами, цокнул языком и сказал:
— И всё же, я думаю, что ты не откажешься разделить со мной скромную трапезу. В лесу, на свежем воздухе, всегда приятно немножко перекусить. Точно. — Последним словом Володя поставил жирную точку, пресекая любые отговорки и любое упрямство. — Так оно и есть, — рассудительно добавил он, направляясь к своей корзине с грибами и к заплечной сумке, которые остались возле сосны, где он отдыхал. — Какая сегодня погодка, а? — Мужчина склонился над сумкой и завозился, выбирая из неё харч и нужные принадлежности. — Не поймёшь её, да? Вроде как с самого утра дождь собирается… а его всё нет и нет. Я вот сегодня глядел-глядел на небо — ждал, что рассосётся…
“Рассосётся тут, жди, как же”, — буркнул Паша.
— В лес я собрался загодя, а утром — такое! Зато какой вчера был денёк! Дааааа… Я уже хотел вовсе не идти сегодня, а только, когда дело приблизилось к обеду, смотрю, а тучи вроде как только грозят дождём… Я и пошёл по грибочки. Смотри, сколько набрал! На засол и на жарёху в достатке бу…
Ему не удалось договорить, потому что на него обрушился град шишек.
Всем скопом они сорвались с ближних сосен и рухнули на доброго Володю. Падали они так стремительно, что на его теле оставались ссадины и ушибы, а на голове — разодранная кожа и десяток вздутий, которые тоже зовутся шишками.
Володя начал было неловко отмахиваться и уворачиваться… да только всё уже и закончилось.
Всего нескольких сотен шишек не хватило для того, чтобы завалить Володю полностью.
Паша не видел, как выбирался из завала озадаченный мужик: Паша улепётывал во весь дух, нёсся сломя голову, так как был виновником казуса, случившегося с дюжим Володей.
“Неуместный мужик, неуместный, — твердил Паша. — Тут такое творится, а он!.. Блажен в своём неведении”.
“Ему же больно! — внезапно осенило мальчика. — Я причинил ему боль! И только потому, что мне что-то в нём не понравилось. Потому, что я посчитал его неуместным, глупым. Наивным малышом! Как я! Как меня называют Марат с Валей. И я сотворил с ним то же, что могли бы сотворить они! Я такой же, как они… такой же!”
“Или я становлюсь таким?”
Пашу неприятно удивило это предположение, и он остановился.
— Нет, я не такой… — проговорил мальчик.
Паша стоял перед обширной поляной. Трава на ней была иссушена долгими знойными днями августа. А под тёмным небом, с вереницей быстрых облаков, под сумраком близкого леса, поляна и вовсе представляла собой горестное зрелище.
Паша опустился на упавшую от старости или от какой болезни берёзу. Приласкал её ладошкой. Тягостно вздохнул и стал созерцать печальный пейзаж.
“Всё приходит в упадок…” — подметил мальчик — и тоска, подначиваемая одиночеством, скоропёхом к нему возвернулась и уселась рядышком, чтобы терзать ему сердце и трепать душу.
“А ведь когда-то эта поляна наверняка была прекрасной. Вот бы сюда прийти тогда!.. Или в следующем году…”
Паша поднялся и прошёл в глубь поляны.
Под ногами хрустела жухлая трава.
Паша присел, расположил ладони над сухой землёй и закрыл глаза.
По небу плыли свинцовые тучи. Лес был тих и безжизненно недвижим. На западе бушевал Смерч.
Что-то защекотало ладони Паши.
Как довольный кот, который украдкой слизал сливки, Паша сплющил чумазое лицо — с дорожками и грязными разводами, оставшимися от жгучих слёз.
“Иди к папочке”, — прошептал мальчик и растянулся на земле, вытянув вперёд руки, как будто пловец в бассейне, ныряющий с тумбы в воду.
Паша блаженно улыбался и легонечко шевелился, как уж на солнцепёке, — Паше было хорошо: тепло, приятно, умиротворённо.
41 (125)
Паша не открывал глаз, боясь немилосердной реальности. Хотя он знал, что трёхсантиметровая травка под его ладонями и щекой самая что ни на есть настоящая. Натурпродукт! И никуда она не денется — не растворится. Ведь она только что выросла! Но небо было всё таким же пасмурным, и был сумрачный лес, и поляна, кроме пятна из нежной травы возле мальчика, была по-прежнему сухой и неприветливой — ничто вокруг не внушало оптимизма, особенно, если у тебя на душе и без того скребут кошки.
Лежать с закрытыми глазами, вдыхать аромат сочной молодой травы, слушать, как она растёт и раздвигает землю…
“Какое упоительное наслаждение! Какой мягкий, нежный и душистый коврик… Так бы и лежал, не вставая”.
Мальчик изгнал все мысли и притих, стараясь как можно глубже вобрать в себя те ощущения, которыми его одарило земное покрывало, — и отрешился от обыденности, от сущей реальности… он не заметил, как начал плакать.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Паша очнулся от собственного всхлипа, а потом к нему пришло осознание близкого шума… и этот шум был прекрасным!
Это был нестерпимый гомон пернатых жителей леса. Они толклись везде и всюду, казалось, что они подменили собою каждый листочек на каждом дереве, так их было много.
Паша разлепил глаза… смахнул пару слезинок, застрявших в ресницах, приподнял голову и — лишился дара речи… но речь ему была не нужна, ему были необходимы глаза, уши и нос…
От беспомощности, и от этого созревшего, налившегося соками острого одиночества, Паше очень хотелось к маме — только она всегда сумеет утешить, поддержать, надоумить и, конечно, куда же без этого, приласкать родного сына. Паша снова пустил слезу. А ещё, как первопричина, были несчастия, виновниками которых стали Валя с Маратом. Паша не принимал их целей, их потребностей. У него имелись свои нужды, разительно от их отличающиеся. Он не принимал их времяпрепровождения, их забав. Он тянулся к теплу и радости, к защищённости… Он до того в этом нуждался, что всё воплотилось в действительности через чудесное преображение поляны.
Поляна стала сказочным местом: буйные травы, цветы, птахи и бабочки со стрекозами, где-то в стороне журчит ручей, а в небе, в маленькой дырочке, посреди несущихся тёмных жирных облаков — солнце, которое не только светит, но и, конечно же, греет, согревает привставшего на колени, измождённого, настрадавшегося, замаранного и исцарапанного Пашу.
Глаза у мальчика ожили. Он улыбнулся, приветствуя прекрасный мир.
И тут… тут он заметил, что по его вымышленной поляне прогуливается… девушка!
Она что-то тихонько напевает и собирает цветы, его цветы! А вокруг неё кружит самое настоящее скопище пёстрых бабочек и… и рядом шагает тоненькими белыми ножками коричневый оленёнок…
Сердце у Паши ёкнуло, душа захолодела и опустилась в пятки, к горлу подступил комок.
“Где-то я уже это видел”, — подумал Паша.
И его посетила огорчительная догадка:
“Это тоже мой вымысел!”
— Нет, я не вымысел, я настоящая, — сказала девушка. — Я здесь живу. В лесу, — уточнила она. — У меня нет имени, но можешь звать меня… ну, хотя бы, Лея… Ты плакал? Напрасно, не надо. Всё будет хорошо, малыш! — И из её уст “малыш” прозвучало не обидно. — Я обещаю!
Она смотрела на него добро, любя, а он смотрел на неё с безграничной верой: она всё исправит, она это может!
— Я знаю, — ответил мальчик.
42 (126)
18 часов 40 минут.
На улице зримо помрачнело — день клонился к концу.
Валя стоял на деревенской дороге умилённый, как лис, только что от пуза полакомившийся курочками. Курочки дремали в тёмном тёплом курятнике, в который он ловко и изящно пробрался через подкоп, сделанный за несколько ночей под задней стеной этого куриного домика. Та стена была скрыта от ежедневного надзора хозяев своим неудобным расположением, и потому у лиса всё получилось!
Валя смотрел на восточную полосу леса, где велись работы, назначенные им для выполнения людям.
С гулким скрипом и шумом повалилось дерево — Валя одобрительно кивнул.
“Дело спорится и ладится, — подумал он. — Славненько! Но всё же стоит проверить, потому что там много вновь прибывших — с ними могут быть проблемы”.
Валя направился в сторону ручью. От дома Марины было рукой подать до края возводимой полосы препятствий: стоило миновать один ряд домов, спуститься по песчаной дороге к тропинке и, пройдя по ней пятьдесят метров, преодолеть ручей, а затем начать подъём на склон, вдоль северной кромки леса, — весь путь, с его довольно крутым спуском, а за тем ещё более крутым подъёмом, не превышал четырёх сотен метров.
Если бы Валя посмотрел по сторонам, то обнаружил бы на деревенской улице восторженно-испуганных людей. Все они оставили свои полоумные занятия, ослушавшись Валю. Это непременно бы его возмутило, и вызвало бы у него новый приступ гнева. Но, думается, он тут же забыл бы о людях, увидев то, что толкнуло их на ослушание. И ему не понадобилось бы разъяснений, чтобы, в отличие от непосвящённых и не совсем вменяемых сограждан, понять, и причину пробуждения редкого природного явления, и то, чем это может грозить лично ему.
Там, на севере, над лесным частоколом бушевал Смерч. В поперечнике он достигал двух километров. Никак не меньше. И находился он на одном месте. И был прямым столбом. А не конусом, как это свойственно смерчам. Он был столь огромен, что движение порушенных деревьев, вывороченной земли и выдранных трав, которые носились в его воздушных потоках, мнилось совсем неторопливым, важно-вальяжным, массивно-уверенным, несокрушимо-непоколебимым. Оно устрашало и подавляло. Оно завораживало, парализуя волю и мысли. А быстро плывущие по небу облака, которые закручивал, смазывая и размывая, затягивая в себя, поглощая их, Смерч, создавали поистине жуткую общую картину, отчего в людей нагнетался ещё больший ужас и одновременно с тем — восторг. Но Валя не посмотрел даже на небо. Он был слишком покоен, чтобы замечать земную суету, а потому — беспечен. Его беспокоило одно-единственное: новоприбывшие люди из города, среди которых было много работников дорожной службы и правоохранительных органов. Только они были способны помешать его довольству.
…Когда возле магазина всё закончилось, а народ разбежался, Валя был в восторге: его позабавило и ему польстило их торопливое, суетное бегство. Ему казалось, что люди наказаны в достаточной мере, что они поняли, кто теперь хозяин в доме. Валя думал, что люди в его руках, что они под его контролем.
Оказалось, что это не так.
Со стороны автодороги надвигалась толпа. Это были пассажиры автобуса №32, который высадил людей у края леса и скатился вниз, в сторону Кочерги, чтобы по краю леса добраться до городской черты. Они ничего не знали и ничего не видели — для них надо было придумывать и разворачивать новое сногсшибательное действие. Это было чересчур!
“Слишком уж много жителей в этой деревушке”, — Валя сокрушённо качнул головой и направился им навстречу.
План созрел молниеносно. Правда, для его удачного воплощения надо было отыскать одно немаловажное звено. И этим звеном был, как ни странно, участковый Кирилл Мефодьевич Залежный.
Валя шёл, широко расставив руки, как бы преграждая путь, и одновременно, по мере сближения с людьми, захватывая их, обнимая и направляя в нужную ему сторону.
Люди остановились, ошеломлённые внешним видом Вали. Они хотели уже опомниться, чтобы начать обсуждение, но… утонули они в его чёрно-бордовых глазах, лишившись воли. Они покорно развернулись и молча поплелись за Валей.
“А вот и мой новообращённый пастырь”, — отметил Валя, завидев на перекрёстке Кирилла Мефодича.
“Приветствую тебя, мой верный Пастух! — обратился он мысленно к Залежному. — Вот моё стадо. Забирай его. Теперь оно твоё! Повелевай им, исполняя мои пожелания и соблюдая мою волю”.
— Всё исполню, Повелитель моей души, — отозвался, едва ворочая языком, Кирилл Мефодич. — Всё, как скажешь.
“Ступай за мной”.
И все потянулись к лесу, туда, откуда только что пришли незадачливые пассажиры автобуса.
Кирилл Мефодич шёл позади, как пастух, так как с этого момента народ являлся стадом, вверенным его попечению: он следил за тем, чтобы никто не отбился, чтобы никто, проявив норов, не отклонился от общей цели.
К этому времени на участковом уже была самодельная ряса из мешковины. Всё необходимое для своего окончательного преображения он нашёл вскорости после того, как Валя оставил его возле засыпанной ямы, на дне которой остались лежать: мальчик Лёша, сослуживцы Кирилла Мефодича и персонал “Скорой”. Участковый был твёрдо убеждён, что должен следовать за Валей, куда бы тот ни направился. Он поплёлся за ним, не чуя себя. Но Валя, скоро остановившийся для назидания деду Амвросию, коротко обернулся и шикнул на него, иди, мол, отсюда. Тогда Кирилл Мефодич подобострастно скрючился и, потупив взор, со страхом попятился, а затем юркнул за огороды. Через дыру в заборе он проник на участок, соседствующий с тем, где собирала яблочки Фёкла Туркина. Дверь бревенчатого сарая была приветливо распахнута — Кирилл Мефодич без сомнений вошёл. Он развязал галстук, скинул китель и туфли, стянул голубую форменную рубашку, белую майку, штаны с лампасами, чёрные носки и, наконец, длинные серые трусы. Побросав всё в беспорядке под ноги, на засыпанный песком пол скромного захламлённого сарайчика, участковый проник из него под низкий свод подвала дома и вытряхнул из объёмного мешка остатки прошлогоднего картофеля. Он порылся по хозяйским закромам и отыскал нужный инструмент — внушительных размеров самодельный нож с пластмассовой ручкой и с легко гнущимся, но непременно возвращающимся к первоначально заданному положению лезвием. Сделав в мешке необходимые отверстия, он вышел на воздух, чтобы немножечко его потрясти — погонять пыль и мусор, скопившиеся в мешке за время его долгой службы. Тело у Кирилла Мефодича было белое, незагорелое, тучное, без крупных волосяных скоплений. Выглядело оно в тусклом свете дня, как желе в пломбире.
Облачившись в своеобразную — грубую, короткую и без рукавов — рясу, Кирилл Мефодич снял моток верёвки с ржавого крюка, вогнанного с внутренней стороны сарая в рассохшийся косяк дверного проёма. Отрезал от неё столько, сколько было нужно, и подпоясался по низу пуза. На том же крюке висел тусклый колокольчик — он прихватил его с собой, как и нож с пластмассовой ручкой.
Не обращая внимания на форменную одежду, где остались личные документы, не сожалея о своей постоянной спутнице — папке с важными бумагами и с “Уголовным кодексом Российской Федерации”, преображённый Кирилл Мефодич босиком вышел за околицу, чтобы найти для себя длинную и прямую палку-трость. Неподалёку от того места, где недавно паслась корова, которая была отвязана Валей, и куда-то уже убежала, он залез в сырую впадину, заросшую крапивой, валерианой, лопухом, ежевикой и высокой ольхой. Выбрал молодое деревце. С трудом орудуя ножом, не годным для такого дела, он всё-таки справился с намеченной задачей. Он выбрался к полю и, очищая обретённую палку от коры, побрёл к деревенскому перекрёстку. К сожалению, Кирилл Мефодич уже был не мальчиком — ему было несподручно на ходу выполнять столь кропотливую работу. Поэтому он сел на бревно под высоким тополем, растущим между автодорогой и серединой забора двора деда Амвросия.
Он как раз закончил привязывать колокольчик к концу очищенной палки, ставшей для него то ли длинной тростью, то ли посохом, когда показался народ с прибывшего автобуса.
Кирилл Мефодич пропустил их на деревню, поднялся и наконец дошёл до перекрёстка. В этот момент его увидел Валя, поворотивший пассажиров автобуса в обратный путь, и привлёк его к насущному делу.
Продолжить чтение Часть 3 Главы 127-131
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259