ДУРДИЛЬ
Андрей Куц
31 (115)
Паша оставил позади четыре дома, когда его путь пересёк всклокоченный, испачканный птичьим помётом, перьями и кровью мужик в разодранных штанах и тельняшке. Он нёсся как угорелый, и Паша не сразу разглядел, что тот из себя представляет, какой являет вид. Даже не сразу опознал безумца. А безумец кинулся во двор Проскуриных, и там поднялся неистовый гвалт, наполненный кудахтаньем и хлопаньем крыльев.
Паша, не найдя в себе достаточной твёрдости, чтобы устоять перед любопытством, изменил намеченной цели, и осторожно заглянул к Проскуриным.
“Да это же Толя Куропатов, о котором вчера рассказывал Марат, — признал-таки перепачканного мужика Паша. — Он усадил дядю Толю на куриное гнездо, и тот высиживал яйца, бил вымышленными крыльями и куд-кудахтал! Что он делает?”
Толе приходилось нелегко в погоне за бестолковой, но вёрткой птицей, и это добавляло ему злости, отчего в кровь выплёскивались гигантские порции адреналина, заставляя его совершать энергичные порывы-броски. Справедливая месть — вот цель Анатолия Куропатова!
Куры разбегались, куры разлетались, мешались между собой. Толя спотыкался, Толя падал плашмя и скользил по усеянной помётом рыхлой подстилке куриного загона на дворе у Проскуриных. Он тянул руки и — было уже хватал за ноги галдящую, неугомонную птицу, как та, с истеричным криком, отчаянно стуча крыльями, выскальзывала, обдавая Толю потоком взбаламученного воздуха.
Толя Куропатов был возбуждён до неприличия, — если бы он немного остановил свой порыв, свою чрезмерную потребность в справедливой мести, он куда как легче изловил бы и одну, и другую не умеющую летать пернатую бестию.
Зато Паше было забавно на него смотреть. Он даже позабыл об ужасной трагедии, совсем недавно произошедшей возле магазина, и о том, что только что он стал свидетелем её продолжения, со стрельбой и воем собак. Паша вроде как начал веселиться, пока… пока Толя не изловил первую птицу. То, что за этим последовало, не только было ужасным, но и было отвратительным, — и тут же вернуло Пашу к действительности.
Паша побледнел, волосы у него на голове зашевелились — или мальчику это только показалось от щекочущих и покалывающих мурашей, что забегали по его коже, сжавшейся, плотно обтянувшей череп?
Кошмар продолжался, — он никак не хотел заканчиваться!
Толя упрятал в ладонь голову пленённой курицы, другой ладонью обхватил её туловище, вплотную к шее, зажав шею между большим и указательным пальцами, потянул… потянул шею и та… жутко удлинилась, а он… он с яростью, с каким-то садистским наслаждением, с упоением сомкнул на ней зубы и стал рвать, грызть до тех пор, пока голова птицы не отделилась от тела.
Откусив голову, Толя с презрением сплюнул кровавый сгусток, — его глаза светились от счастья, — и отшвырнул разделённую на две части птицу. Коснувшись земли, туловище засуетилось ногами и, брызжа кровью, побежало… витиевато, несмышлёно… Куры подняли новый шквал беснования, шарахаясь от него. Побегав с десяток секунд, туловище упало, подрыгало ножками и — притихло…
Куры столпились в дальнем углу вольера.
Толя кинулся на кур!
Паша хотел оставить кровавое пиршество, но дверь дома растворилась, и на пороге показался мужик с чугунной сковородой в руке, в белой майке, в длинных трусах и в белых валенках, заправленных в калоши. За его спиной возникло женское лицо, искажённое мольбой: женщина тянула мужчину назад, не позволяя связываться с безумцем.
Мужчина упорно рвался вперёд, а женщина продолжала умело сдерживать его на пороге дома, что-то горячо, порывисто шепча ему в ухо.
И тут мужчина увидел Пашу, и его пыл тотчас угас — мужчина замер. И ненависть, и страх, и вопрошание были в его взгляде. Паше почудилось, что мужик готов упасть на колени, чтобы просить у него о прощении или о пощаде.
Паша сконфузился и отвёл глаза, как будто это он был повинен в происходящем, и попятился, уходя.
Кудахтанье и биение крыльев ещё долго были слышны Паше, удаляющемуся от места новой вакханалии, разыгравшейся опять-таки на его глазах, — и торжествующий клич Толи Куропатова, и отчаянное кудахтанье одной единственной домашней птицы, по-видимому, им изловленной и уже обречённой на гибель.
Над печной трубой дома Проскуриных клубился дым.
32 (116)
Паша остановился напротив дома Марины, окна которого были необычайно чёрными, как будто на улице была ночь, а в доме не горело ни одного осветительного прибора. И над ним висела удивительная тишина. Аж до звона в ушах! Паша сощурился, поднатужился — попробовал что-нибудь прочувствовать. Но дом был поглощён столь плотным сгустком некой смрадной материи, которую Паша сразу же, как только вернулся в Устюги, отнёс на совесть Вали, что сквозь неё невозможно было продраться.
Паша ощущал близость Вали, но убеждённости, что сейчас тот непременно в этом доме, у него не было. Может быть, Валя по каким-то особым причинам напустил на дом такое вот смрадное облако невероятной силы, а сам находится где-то ещё? Пока Паша был отвлечён Толей Куропатовым, Валя вполне мог покинуть дом Марины незамеченным. К тому же он мог уйти задами огородов.
После скорого подъёма на гору, мальчик тяжело дышал. Вдобавок он волновался от предстоящего свидания с Валей — от этого его дыхание и сердцебиение никак не приходили к норме. Он, ожидая успокоения, стоял перед калиткой. Но, чем дольше он стоял, тем больше волновался. Он понял это и отважился войти во двор.
Он прошёл в незапертую калитку, поднялся на крыльцо и… не стал стучать, а просто нажал на ручку замка и оттолкнул от себя дверь.
Приторным теплом дохнула на него непонятная, противоестественная темнота помещения. Вступить в неё было боязно. И Паша медлил, чего-то ожидая. Наверное, он надеялся, что его приход не остался незамеченным, и кто-нибудь выйдет, чтобы его поприветствовать или изругать последними словами за своевольное, ничем необоснованное вторжение.
В проёме двери на кухню возник человек.
“Валя?! Нет! Это не Валя. Я ошибся”, — подумал Паша, перепуганный до дрожи в коленках.
Человек был невысок, явно подросток, пепельно-сед, сух, точнее — истощён, сожмурен лицом, как сухофрукты, одежда на нём висела мешком, а глаза его… глаза, в окружавшей его вечной ночи, горели… светились они и были красными, как уголь, раздутый набежавшим ветром, — они мерцали, то вспыхивая, то тускнея, и оттого багровея, становясь ещё более неестественными.
“Валя! Это он!.. Что с ним стряслось? Что он с собой сделал? Как это получилось? Что он увидел такого, что так подкосило его жизненные силы, превратив в маленького старичка? — пронеслось в голове у Паши. — Или, может быть, правильнее спросить, что он сотворил? — На этот вопрос Паша мог ответить очень убедительно и до невозможности исчерпывающе, не обращаясь к кому-либо за помощью, потому что он только что сам был тому свидетелем. — Что ещё сумело бы натворить такое чудовище? Только то, что натворило. И сколько же всяко-разного оно ещё может натворить!” — Паша содрогнулся.
Он, Паша, должен его усмирить, образумить, как-то одолеть его злобный порыв, его бесконтрольность — Паша должен прекратить этот, учинённый Валей, кровавый пир!
“Паша?.. “— сказал голос незнакомого Вали.
И Паша понял, что голос звучит прямо у него в голове, — во всяком случаи Паша не заметил, как у фигуры, стоявшей напротив него, размыкались губы. И ещё… ещё этот голос… он — не Вали, мальчугана, которому вот-вот исполнится пятнадцать лет, он… он — загубленного жизнью, выжженного, лежащего на смертном одре, при последнем издыхании старика! А может, и более того — он, этот голос, уже звучит оттуда… из загробного мира… он доносится из самих адских подземелий!
“Ты пришёл помочь мне?”
— Валя… Валя, что с тобой случилось?
“Это долгий разговор — сейчас мне нет до этого дела. — Фигура вроде как отмахнулась, чуть двинувшись. — Но я не против пополнения своих рядов верным соратником”.
— Валя, ты видел, что творится на улице? В деревне?
“Там всё хорошо. В полной норме”.
— Нет! Не в норме! Далеко, совсем не в норме!
“Не талдычь”.
— Это твоих рук дело?
“Что тебе не нравится? Всё — на своих местах. Всё — так, как должно быть. Ты со мной или против меня?”
— Ты не хочешь это прекратить?
“Что прекратить? Остановить ничего нельзя. Уже нельзя. Поздно. И не нужно. Ты о чём? Всё так, как должно быть. Ты со мной?.. Как вижу — нет!”
— Я не могу быть с тобой! То, что ты творишь — ужасно! Так нельзя! Надо остановиться! Слышишь? Ещё не поздно! Ты неправильно думаешь! Никогда не поздно всё остановить!
“А начать, так часто оказывается, что уже поздно”.
— Да, да! Я согласен! Но, что начать? Вот это безобразие? Зачем?
“Так вышло”.
— Как же это вышло?
“Так вышло… Ты меня смущаешь… ты путаешь, сбиваешь… Ты заставляешь думать… думать о том, что неизменно в своей основе — оно никак не зависит от слов моих, твоих или всех, кто есть здесь, там, всюду… Так есть и так будет — ничего нельзя переменить словами. Они пустые. Ты со мной?.. Нет! Я уже сказал, что ты не со мной… Так зачем же ты пришёл?.. Чтобы остановить меня?.. Глупец! Наивный мальчик. Это невозможно! Я многократно сильнее и решительнее тебя. Я готов на крайние меры — и в этом моя главная сила! И я зол… я в отчаянии — в этом тоже моя сила. А ты? Что есть ты? Ты слаб и духом, и сердцем. Ты даже не можешь как следует злиться на меня. Ты не можешь как следует возненавидеть меня. Ты — серединка на половинку. Ты — ничто. А я — есть всё! Пшёл отсюда! Не смущай меня и не мешай мне. Здесь у меня — неотложное дело, а ты — со своими глупостями, словами, мыслями, рассуждениями, предположениями… Брысь!”
“Кыш!!!”
Прежде чем Паша успел открыть рот, чтобы возразить, его неощутимо приподняло и понесло за порог дома, и дальше, дальше по тропке — и выставило за калитку, незаметно опустив на твёрдую почву, возвращая под законы гравитации. Следом за этим громко хлопнула сама собой затворившаяся дверь дома, и в ней что-то щёлкнуло — это, наверное, замок. Калитку постигла та же участь: она резко захлопнулась, окатив Пашу воздухом и встряхнув его барабанные перепонки оглушительным звуком удара.
Внешний вид Вали-старичка, витающая вокруг него некая смрадная материя, легко проникающая в чужое сознание, захватывая его и подчиняя себе, несокрушимость мыслей Вали, его убеждённость в своих словах, беззвучно проникающих в собеседника, манипуляция предметами на расстоянии — всё это обезоружило и подавило Пашу. У него в голове гулял, насвистывая нудные мотивы, ветер — не было у Паши ни мыслей, ни предложений, ни предположений о возможном противодействии Вале, не осталось никаких чувств. Страх — и тот покинул мальчика. Паша был оглушён.
Сколько бы он стоял так напротив калитки, впустую всматриваясь в тёмные окна дома Марины — неведомо. Только поднятые кем-то крик и визг, перемежающиеся уговорами и плачем, вывели его из ступора.
Паша огляделся. Слева, где была куча песка, в которой игрались, как малые дети, взрослые люди, происходило бурное разбирательство: мужчина и женщина пытались оттащить от “игровой площадки” мужчину лет сорока пяти, который, вцепившись в зелёный пластмассовый совочек и игрушечный самосвал, кричал, плакал и дёргался, повиснув своим не малым телом на их руках.
Сперва Паша не разобрал, в чём дело. Он подумал, что взрослые-дети что-то не поделили или таким вот образом играют в только им ведомые игры. Но вскоре он понял, что в общую потеху вмешались взрослые, сохранившие разум: мужчина и женщина старались оттащить заигравшегося мужичка куда-то в сторону — спасти его; но вот они заметили, что на них смотрит Паша, и забеспокоились, растерялись, не зная, то ли им отпустить мужичка и скорее уносить ноги, то ли… — они отпустили капризного мужичка, и он тут же вернулся к прерванной игре: в определённом месте песочной кучи, там, где был устроен “карьер”, он наполнил песком кузов самосвала, орудуя при этом совочком, который стал экскаватором, и поехал под радостное “брррр-р-ры-р!” до места бурного строительства песчаного города, развёрнутого в стороне, на траве, где копошилось четверо дядь-ребят; отпустили они его, а сами упали на четвереньки и сделали вид, что они тоже увлечены игрой; но исполняли они всё так безыскусно, так фальшиво, что наблюдатель сразу же заметил бы их неуместность в общей затее; они очень скоро это уразумели — и заметались, и разом кинулись прочь, и скрылись за ближайшим забором.
“Родители! — вспомнил мальчик, наблюдая за взрослыми в песочке. — Что с ними? Где они? Их надо выручать!”
Паша шагнул к главной деревенской дороге, но замешкался, потому что тогда ему придётся снова идти мимо бесноватого Толи, объявившего охоту на кур, мимо склочных мужиков, разбирающих тушу коровы, мимо огромной лужи крови… к тому же там — оголтелые, побитые и покалеченные собаки…
Нет! Это выше доступного Паше самообладания.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Паша поспешил в проулок, а оттуда вышел на нижнюю просёлочную дорогу, ведущую вдоль ручья и мимо пруда, — теперь там пролегает его дальнейший путь — путь к родному дому, к маме с папой.
33 (117)
Было необычайно тихо. Казалось, в мире установилась долгожданная идиллия: ничто не выдавало бесчинств, вершащихся на деревенской улице, не напоминало о разгулявшейся там жестокости и о проявившейся упрямой непримиримости. Поредевшие листвой от былого зноя и близости осени кроны деревьев не производили ни единого движения. Не было видно людей, скотины, птиц в небе. В небе, которое, как и прежде, было битком набито низкими клокастыми облаками — они бесконечной чередой неслись на северо-запад. Серость дня вызывала тоску, но местность была хорошо знакома Паше, и она радовали его сердце и душу этим узнаванием, своей обычной привычностью. Дышалось легко, и легко было катиться быстрым шагом под горку к ольшанику, под которым переливался прозрачными струями холодный ручей — родной до щемящей боли под ложечкой!
В столь умиротворяющей обстановке Паше казались неуместными: суета, спешка, волнение или озабоченность чем-либо, — он сознательно сбавил шаг. Всё, что было недавно, всего лишь несколько минут назад, чудилось мальчику абсурдом, творимым под куполом цирка-шапито безумными клоунами. “Это непременно проделки уставшего за последние дни мозга!” — так решил Паша. — “Это он породил кошмарный сон наяву, где всё каламбурно, вывернуто наизнанку, винегретно перемешано и подано под звуки оглушительных фанфар: мельтешение света и тени, россыпь конфетти, блестящие нити мишуры, развешанные гирлянды, переливы затейливой иллюминации, бой курантов, звон колокольчиков, взрывы хлопушек, вспышки фейерверков и брызжущие искрами палочки бенгальских огней в руках участников кутерьмы и неразберихи карнавала или торжества, быть может, устроенного в честь всеми любимой и уважаемой персоны!..
У пруда, чёрного в своей глубине, дополняя идиллию, не шевелясь, сидел, сильно сутулясь, Косач. На середине водного зеркала плавало что-то, что напоминало бревно.
Милая, чудесная картина.
Паша порадовался тому, что выбрал именно этот путь для возвращения домой.
Подойдя ближе и уже собираясь поздороваться с Косачом, Паша различил порывистые движения, совершаемые его головой и плечами.
Паша приостановился и потянулся, заглядывая за плечо Косача, но ничего не увидел, только услышал мокротное чавканье.
Косач что-то ел. Ел быстро, жадно.
Паша насторожился.
Чем бы ни был занят Косач, даже если это продолжение всё того же кошмара, что творится на главной улице деревни, это не должно касаться Паши: пускай картинка тихого мира, только что увиденная им и прочувствованная, останется в его сознание нерушимой, и впоследствии вспоминается, как спокойный островок — прибежище, где можно укрыться от тревожных, злых и ужасных событий этого дня. Он станет возвращаться к ней всякий раз, когда уже будет невыносимо мучиться более, раз за разом пережёвывая, переосмысливая, проворачивая в голове страшные воспоминания!
“Пускай так и будет”. — Паша пошёл дальше.
Косач вскочил, спрыгнул с низкого берега в воду, встал в ней по колено и принялся рьяно тащить верёвку.
От неожиданности, реагируя на звук, Паша отшатнулся в сторону. Его глаза сделались большими, пытливыми. Мальчик с трепетом ждал, что же извлечёт из воды мужик, с виду бывший спокойным, но вдруг взбеленившийся.
Косач тянул и тянул верёвку… из воды показалась сеть.
Косач выбрался на берег и, пятясь, стал волочить её из пруда.
В довольно крупных ячейках сети запутались две щуки, три плотвички и жирный карп.
Косач расцвёл улыбкой — он был чрезвычайно доволен уловом.
Он повернул к Паше свою физиономию, перепачканную чем-то блестящим, и сказал:
— Гэ!
Паша затрясся: кошмар возвращался — он уже был близко!
Надо бежать!
Но ноги у Паши занемели, и не двигались.
Косач как оглашенный кинулся к бьющейся рыбе. Он выдрал из ячеек сети карпа, плюхнулся на траву и стал жрать!
На Пашу наполз тошнотворный запах тины и раздираемой зубами человека живой рыбы — мальчик почувствовал, что его опять мутит.
Косач жрал.
Косач вымазывался слизью, кровью, потрохами, облеплял морду чешуёй, он хлюпал, чавкал, урчал, резался и кололся плавниками, костями и всё той же чешуёй и, сверкая зенками, счастливо смотрел на Пашу.
— На… — Он щедро протянул остатки карпа мальчику. — Хочешь? У меня её вон сколько! Очень вкусная рыбка. На!..
Паша вяло покачал головой.
— Нет, спасибо, я только что поел…
— Как хочешь! Чавк-чав-чав… хлюп-блюм-люм…
Паша отвёл взгляд — посмотрел на заросли высокой ольхи на противоположном берегу пруда, которые тихо стояли в недвижимом воздухе.
— Бред какой-то, — процедил Паша.
Он опустил глаза на гладь чёрной воды и…
“Что это?.. Это — не бревно. Это… это — человек! Мальчик! Вниз лицом! В самом центре пруда!”
Косач кинулся к щуке. Вырвал её из сети и заспешил к мальчику, неся её на вытянутых руках, как бы предлагая.
Паша побежал.
— Постой! — закричал вдогонку Косач. — Тебе! Подарок! Очень хорошая щука!
Паша нёсся со всех ног: “Скорее домой! К маме, к папе…”
— Ме-ееееэээээ…
Паша скосился на звук.
— Чёрт, чёрт! Опять, опять! Будет ли этому конец?!
Паша бежал, до задней калитки его двора оставалось три десятка шагов, а позади оставалась коза Манька. Она паслась без привязи на том же месте, что и вчера, где она так отважно, как настоящая забияка, наподдала рогами своей хозяйке. Но теперь коза и хозяйка были не в ссоре — они дружили. Очень крепко дружили! Они вместе не просто выгуливались на лужке, близёхонько от ручья, а щипали травку: Макариха ползала на четвереньках с низко опущенной головой, очень ловко и умело питаясь свежерастущей травой! — а когда её любимая козочка Маня одобрительно ме-еээкала, Макариха поднимала голову и отвечала ей тем же, — что на их языке наверняка означало: “какая превосходная трава” и “я с тобой полностью согласна”.
Паша вбежал в калитку, пронёсся по тропке огорода и влетел в дом — ни мамы, ни папы дома не оказалось.
34 (118)
Ни одна дверь не была заперта, работал чёрно-белый телевизор, что-то вещая через обильные помехи, горела конфорка газовой плиты, из крана лилась вода в красный чайник, поставленный в раковину, на столе кухни стояли тарелки и чашки, горел верхний свет, изливая желтизну стоваттной лампочки без абажура, висящей под закоптелым потолком, на терраске стояла полупустая корзина яблок, рядом с ней и с крошечной коричневой скамейкой — большой эмалированный тазик с порезанными яблоками, а поверх этих аккуратных, как всегда у мамы, кисло-сладких фруктовых долек, уже побуревших, лежал маленький ножик с деревянной ручкой.
Паша затосковал.
Паше захотелось стенать и выть.
Ему ужасно хотелось почувствовать домашний уют, неотъемлемой частью которого является близость родителей.
Куда бежать, где искать, кого звать, к кому обращаться?
“Может быть, их внимание привлекла та суета, что творится сегодня в деревне, и они просто вышли за дверь и сейчас вернутся? Или зачем-нибудь забежали к соседям? Может быть, у них там чего-нибудь нашкодил Валя? А может… может, он нехорошо поступил и с ними?! Не обязательно, чтобы специально, а просто попались они ему под разгорячённую руку в общей сумятице и толчее… А что, если они где-то прячутся? Ведь ты видел, что в деревне почти нет людей. Деревня опустела! Кое-где попадаются лишь обезумевшие люди и в некоторых окнах можно заметить испуганные, но любопытные глаза, и ещё иногда кто-то кого-то пытается спасти, утащить с улицы в дом — и только! Где же остальные?”
Паша прошёлся по дому, всё выключая и кое-что прибирая. Даже зачем-то заботливо поправил покрывала на диване и на раскладном кресле, в котором он частенько спал… когда дом был заполнен родственниками…
Паша шмыгнул носом.
Он юркнул через заднюю дверь дома в сарай и запер его громоздкую дверь на дребезжащий и пищащий засов. В хлеву хрюкала и ужасно пахла жирная розовая хрюшка.
“Хорошо, что она в загоне”, — подумал Паша.
“Может, она хочет есть?.. Ну и пусть… потерпит”.
Мальчик вернулся в дом и вышел на крыльцо. Он запер дверь и засунул ключ в условленное укромное место — за наличник ближнего окна. Он пошёл к передней калитке мимо рядов распустившихся астр, которые мама опять обязательно станет собирать в пышный букет и навязывать его Паше, чтобы он тащился с ним в школу на 1 Сентября и подарил бы его классному руководителю, Марье Ивановне, преподавательнице литературы, — а наступит ли теперь это завтра? Он осмотрелся, вслушался — ничего и никого. Он надел крючок на загнутый в петельку толстый гвоздь на калитке и…
“Что теперь? Что делать? Куда идти? Где их искать?” — снова всё те же вопросы.
А где ответы?
Их нет.
“Постой!”
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Паша напряг слух и… точно! На горе у леса, в той стороне, где вчера они сидели на красных пнях-стульях, были люди. Много людей!
“Они… они там возятся, они двигаются и чем-то стучат и грохают!”
“Почему я не слышал их раньше? Может быть, они только что начали?”
“Что, начали?!”
“Туда! — понял Паша. — Мне надо — туда! Для начала, хотя бы туда!”
Паша стремглав побежал назад, через весь двор: мимо астр, мимо дома и сарая, мимо кустов смородины с уже желтеющими листьями и с высохшими ягодами, не до конца обобранными, пронёсся через картофельное поле, пока не убранное, — выскочил за забор и накрепко запер заднюю калитку. Он помешкал, выбирая наибыстрейший путь: мчаться через ручей и поле или по просёлку добежать до автодороги, а дальше уже чесать по её гладкому асфальту?
“По дороге, оно конечно, выйдет скорее, но я буду у всех на виду — это опасно. Откуда я знаю, что там творится и чем это грозит мне? А вот — по высокой траве, а потом — по полю, через кукурузу — это как-то надёжнее, и потом в кукурузе можно будет затаиться, чтобы спокойно оглядеться и заранее во всём разобраться… правильно! Вперёд! Да поможет мне Фея Лесная!” — И Паша помчался.
35 (119)
Затаившись в кукурузе, Паша наблюдал.
Никогда ещё мальчику не доводилось видеть такого обширного строительства, к тому же споро и согласованно выполняемого в полном молчании огромной массой людей, — по кромке леса возводилось грандиозное укрепление! Оно начиналось у Кочерги, пересекало поле и взбиралось по краю леса до межрайонной автодороги, на которой был развёрнут импровизированный склад — свален в кучи различный инвентарь-инструментарий, там же стояли тачки и тележки, и лежало несколько велосипедов. По всей кромке леса двигались, работая, люди. Здесь был и стар, и млад, здесь были и женщины, и мужчины — не меньше ста пятидесяти, а то и двухсот человек! Паша был поражён.
Он многих узнавал, но были и такие, кого Паша раньше не видел. Были люди в форме — милиция и работники дорожной службы города. Мелькали люди в пиджаках и при галстуках — они занимались общим делом. Признаков субординации не наблюдалось, но всё исполнялось слаженно, без споров и суеты, как будто по заранее разработанному, утверждённому и детально изученному плану, в котором у каждого есть своё место и своя функция.
По всему краю леса валились деревья. Вырубка была шириной в десять метров. Деревья падали параллельно просёлочной дороге, окаймляющей лес, по которой совсем недавно возвращался в город автобус. Некоторая часть сучьев у упавших деревьев срубалась и растаскивалась для укладки в качестве искусственного бурелома вплотную к вырубке. Между просёлком и искусственным буреломом копался глубокий ров, земля из которого отбрасывалась в сторону леса.
На поле — от леса до озера — наметилось аж целых два рва. Участок между ними заполнялся извлекаемым грунтом — получалась крутая и высокая горка, которая должна была усложнить преодоление возводимой полосы препятствий. На их дне устанавливался частокол из кольев, которые закидывались ветками. Со стороны города в беспорядке размещались стволы деревьев и здоровенные сучья, уже возвышающиеся там ещё одной значительной горкой.
Паша разглядел в лесу подозрительную полосу из тесно растущих тонких деревьев, высотой не выше двух метров. Эта полоса тянулась параллельно возводимому препятствию. Она была шириной в три-четыре метра и состояла из берёзок, осинок и липок. За то время, пока Паша следил за творящимся бесчинством — за этим произвол, совершаемым над лесом и людьми, молодые деревца подросли на двадцать-тридцать сантиметров — так ему показалось.
Паша постоянно поглядывал на автодорогу, потому что она заслуживала особого внимания: там, в ста метрах за сваленным инвентарём, если смотреть в сторону города, виднелись два фургона ЗИЛ, принадлежащие службе по ремонту дорог, и два милицейских УАЗа — машины стояли поперёк дороги, перегораживая её. Сразу перед ними, со стороны Устюгов, дорога была разрушена, и она каким-то образом успела густо зарастив в этом месте мелкими деревцами — в высоту они были не меньше, чем полтора метра. Этот молодняк соединялся с тем, который стремительно рос в лесу сплошной полосой.
И там, в разрушенном полотне асфальта, было что-то ещё. И это что-то, предположительно, и было виновником того, что люди послушно исполняли назначенные им работы. Паша сидел далеко, и не разбирал в подробностях это нечто. Он лишь различал некую муть, которая поднималась из земли и растекалась по всей линии зарослей молодняка, и постепенно расползалась по округе, с каждой минутой всё более окутывая людей, занятых общим делом у леса и на поле перед озером.
Своих родителей Паша нигде не замечал. Не было видно и Вали. И Паша отважился покинуть кукурузное поле. Он поднялся и вышел на просёлок.
На него никто не обратил внимания.
Паша окончательно осмелел и позволил себе заглянуть в ближний ров — земля посыпалась вниз под его ногами, зашуршала. Паша хмыкнул, дивясь его глубине и ширине, и стал потихоньку продвигаться к автодороге, всматриваясь в людей, ища родителей.
Если судить по запаху, то ничего необычного в воздухе не было. Но глаз то и дело срывался на лениво плавающие в нём и кружащиеся чёрные хлопья.
“Что же это?”
Паша подставил ладонь.
Паша попробовал охотиться на то, что летало в воздухе.
Но у него ничего не выходило. Казалось, что эти хлопья избегают его.
Паша снова хмыкнул, постоял на автодороге и направился к её разрушенному участку.
Он приблизился к молодым деревцам и увидел среди них и ровно посередине дороги чёрное око — дыру в земле. Дыра была правильной формы, с гладкими стенками, а в диаметре достигала полуметра, и из неё поднимался столб чёрных хлопьев! Они медленно вращались по спирали. Поднявшись над землёй на два метра, хлопья скапливались, толпились, толкая друг друга, и расползались по недавно выросшему молодняку — в лес. Лишь незначительная их часть отправлялась в свободный полёт. Можно было заметить отдельных представителей этой непонятной копоти на приличном удалении от породившей их дыры. Возможно, постепенно они доберутся до Устюгов — и будет их там в избытке.
“Может, это их главная цель?”
Паша сравнил их с хлопьями, которые появляются при сжигании некоторых видов пластмассы, — он сам не раз забавлялся этим интересным, но вонючим занятием, поэтому неплохо разбирался, что к чему.
— Скажите…
— Извините, Вы не знаете?..
— Можно спросить?
— Бабушка? Дедушка? Дядя, тетя…
— Мальчик, а мальчик? Ромка, Сашка! Анна Ивановна? Сергей Николаевич?
Вопрошал, обращался или пытался достучаться до знакомых и незнакомых людей Паша.
Бесполезно. Они не замечали его. Они не реагировали на призывы и обращения, — а ведь он хотел всего лишь узнать, не видел ли кто-то его родителей.
Паша постоял на автодороге, всматриваясь в близкие и дальние фигуры и лица людей, в их одежду, походку… и побежал к озеру, с горки. Обратно он шёл медленно и пытался снова спрашивать, и снова не получал ответа.
Паша злился на этих тупых людей, подчинённых чужой воле. Людей, которые не слышат его, которые не хотят ему помочь.
“Помочь в чём? Найти моих родителей? Моих? А как же все остальные, как же они — чужие мне люди? Пускай остаются в этом чаду?”
“Мама, папа, где вы?!”
“Будь всё неладно! Будь всё проклято! Шарахнуть бы сейчас по ним чем-нибудь эдаким, чтобы их тряхануло и подбросило, отчего бы они пришли в себя! Безвольные тупицы, неужели вы ничего не видите, неужели не можете побороть эту напасть, эту чуму?!”
Паша свирепел. Он мял и ломал руки, которые чесались что-нибудь сотворить.
В этот пасмурный день, и без того тёмный, возле леса было ещё темнее, да так, что создавалось впечатление, что приблизились сумерки, хотя не было и пяти часов вечера.
От этой темени Паше сделалось совсем худо… и перед ним вдруг забрезжила догадка о…
“О чём?”
“О том, что ты злишься на людей, и хочешь что-то вытворить с ними не от переживания за родителей, не от того, что они не хотят помочь тебе, а от… нервов? А как же им не быть? Я сегодня такого нагляделся!.. Да, и это тоже. И родители, конечно. Но… это всё Валя и его чёрные хлопья из чёрной дыры в земле!.. Если так будет продолжаться и дальше, я стану таким же злобным сумасшедшим, как он!”
“Но, что я могу? Что мне делать?”
Паша посмотрел на крыши домов в низине, на видимые участки деревенской дороги — где-то там сейчас бродит Валя… Что ещё он задумает, что породит, что натворит, к чему понудит людей, и чем всё это закончится? И как?
“Сумерки! Неурочный вечер. Ночь. Чёрная дыра. Чёрные хлопья. Всё чёрное, тёмное! Холодное и злое!”
Паша понял.
“Свет! Свет — это противоположное! Тепло — противоположное! Что даёт тепло и свет, и в то же время таит в себе те же чудесные свойства, таких же, как у того, что пробудил Валя, извлёк из тёмного земного туннеля? Огонь! Вот что! И не просто огонь, а костёр! Костёр — тепло и свет! И не просто костёр, а костёр из нашего убежища у Горелой Горы! И?..”
“Я должен принести его сюда! Вот что! Взять угли, котелок или консервную банку — и принести сюда! А что потом? Потом?! Не знаю… Я… я разожгу костёр здесь — и все обогреются, а мрак распадётся или… или, если это не поможет, я всё здесь спалю, пущу огонь Чёртовых Куличек гулять на воле! Пусть всё горит! Тогда точно все согреются и пробудятся от огненного моря — от шока! В крайнем случаи… если что, огонь сам, может, чего-то мне подскажет, на что-то меня надоумит, и я сделаю лучше того, что задумал. Точно!!! Так и надо сделать. Скорее к убежищу! Оно поймёт, оно успокоит, сокроет и обогреет, оно рассудит и оно прозрит… прозреют все!”
Паша помчался вдоль возводимой полосы препятствий, к её самому дальнему от озера концу, и пропал в тёмном лесу.
Продолжить чтение Часть 3 Главы 120-126
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259