ДУРДИЛЬ
Андрей Куц
25 (109)
Было 14 часов 22 минуты.
До закрытия магазина оставалось 38 минут.
Был “молочный” день. Как обычно, в девять утра, привезли два жбана молока, а в половине десятого — душистый, горячий хлеб. Неожиданно пронеслась волнующая новость: к обеду должны подвезти колбасу с местного завода, — а это значит, что она будет не менее свежей и тёплой, чем хлеб.
И вот уже почти половина третьего часа дня, а обещанных колбасных изделий нет!
Так как время подпирало, и всё должно было решиться в ближайшие минуты, все женщины, желающие побаловать своих домочадцев, были в наличии. Толкалось между ними и несколько детишек разного возраста и пола. Мужчин, можно сказать, что не было. Разве что один, подменяющий занедужившую супругу, и два одиноких старичка. Да ещё околачивался поблизости забулдыга-пропойца бобыль Санька, по прозвищу Гвоздь, мужик лет пятидесяти, поджарый, потасканный, с чудинкой в характере. Ему, как и всем, хотелось не только свежего молочка и тёплого душистого хлебца, но и не менее свежей, и оттого особенно вкусной, колбаски.
Женщины волновались, шушукались, между прочим не обходили вниманием и насыщенный, необычный, тревожный минувший день.
Всеобщий смех вызывало приключение щуплой Макарихи с её любимой козой Манькой. Мнение о Макарихе, как о сварливой, завистливой, проказливой, злопыхающей бабке, разделяли все. И тем веселее им было видеть, как поутру, кряхтя и постанывая, она ковыляла к магазину, чтобы занять очередь. Она принялась было жаловаться на то, что вчера вроде как со здоровьем у неё было ничего — чувствовала она себя хорошо, а вот сегодня с утреца, в том месте, куда ни с того ни с сего ударила Манька, то есть в области филейной части, всё занемело, налившись огромным синяком — аж не прикоснуться, так больно, вот и до магазина она едва доползла.
— Так болит, так болит — мочи нет! — жаловалась Макариха. — А хлебца с молочком хочется.
Все покатывался со смеху, глядя, как она потирает сухой зад, кряхтит, морщится, а в сторонке, у дома Печалиных, блеет, то ли призывая, то ли продолжая извиняться за вчерашнюю дурь, козочка по кличке Манька.
— Я уж хотела наказать её: не брать сегодня с собой — да пожалела. Глупая скотина, чего с неё взять? Надо бы вот подоить да я что-то боюсь… а ну как в её скупой ум опять чего взбредёт?
— Ты ей рога отпили, — посоветовали из толпы.
— Да ну тя! — Бабка замахала руками. — Чо мелешь?
— Язык-то без костей! — донёсся многозначительный ответ, и все покатились со смеху, представив, в отличие от языка, костлявый зад Макарихи.
Не дав ответа насмешникам, Макариха обидчиво поплелась из толпы.
— Ты её не дои, как это водится обычно, зачем ведро пачкать? Ты прямо так пей!— долетела до неё ещё одна реплика.
Все сразу позабыли о Макарихе и переключились на сомнительные проделки Макара Рябушкина. И тут же вспомнили о Тольке Куропатове, оседлавшем куриное гнездо и подражавшем наседке. Между делом вспомнили о Стёпке Анюкове, вздумавшем глодать кость из миски возле конуры и рычать, скалиться, как пёс. Потом упомянули Амвросия и его пострадавшую ногу. Кто-то посочувствовал одинокому деду и испросил согласия у народа на то, чтобы взять на его долю колбаски, так как дед не может дойти до магазина. Все закивали, поддерживая предложение.
Скосившись на Любку Крушинину, стоящую поодаль, и на двух детей её, бегающих вокруг магазина, понизив голос, все переключились на обсуждение многодневных лесных блужданий Лёвы Крушинина. А как только вспомнили Лесную Фею, так и… замолчали: всем враз всё стало ясно. Чего тут говорить?! Горелая Гора, Чёртовы Кулички с энтой, живущей на них, ведьмой-бабой, завлекли они мужика и кружили, водили его! Бедный он бедный… Хорошо, что отпустили… ведь могли вовсе умучить!
Люди опять скосились, только теперь на мать Олега Шутилина, — поинтересовались здоровьем сына.
— Всё хорошо. Вроде бодр и о случившемся не думает, — нехотя сказала мать, стараясь придать голосу живости, чтобы внушить собравшимся, что в их семье имеется абсолютное благополучие, и сразу же развязаться с этим неприятным вопросом.
От неё и отстали.
Глянули все на Марфу Лапушкину, сидящую у дома Печалиных и о чём-то разговаривающую с козой Манькой. Рядом с ней присела Макариха, и что-то стала подсказывать, но Марфа её не замечала.
— Да, жалко мужика, — посочувствовал народ. — Не виноват он, почти что… ведь говорят, что Стёпка Анюков и взаправду глодал кость — это вчера по секрету сказала его жена, а ей сказал Стёпка, когда она его навестила в больнице. Только на дознании он не сознаётся, что глодал и рычал — боится психушки. А Малафея Лапушкина за такое дело могут посадить, так? Хорошо он приложил его оглоблей, хорошо…
— Да-ааа… могут!
— Да-а…
Все давно посматривали на родственников Вали, Паши и Марата, держащихся обособленной кучкой. И вот обсуждение коснулось и их. Они поймали на себе взгляды и навострились — поняли, что им перемывают косточки.
— Вчера они вроде как объявлялись…
— Да, я их видела.
— Всех троих?
— Нет, двоих, стояли вот здесь, напротив, у дома Печалиных, а потом пошли вниз и — в сторону реки.
— Да-да, и я видела. Мы как раз шли к пруду… посмотреть на… утопленничка.
Все оглянулись на мать Олега. Она смотрела в сторону.
Продолжили.
— И они вроде как даже ночевали?
— Не знаю.
— Может быть…
— Я видела, как Валька в одних трусах пробирался к своему дому.
— В трусах? — все посмотрели на говорившую.
— В трусах!
— А я, а я Пашку в трусах видел у ручья! — встрял мужской голос.
Многие разом задумались об ещё одном происшествии, — но никто не решался начать первым, сказать это в слух. И вот:
— Я… я слышала… что вчера в поле они бегали голышом.
— Да ты что?
— И там… там с ними были девочки!
— Кто, кто это был?
— Наташка, Маринка и Ирка — три верных подружки!
— Да-ааа… дела…
— И не говори! Куда катится мир?..
И тут всех прорвало, как плотину в паводок, и понесло — закружило сор и мусор, собранный, счищенный, слизанный с берегов. Никто даже не взглянул на родителей этих несчастных детей — не до того было: шибко новость была пикантной и горячей.
Одна из девочек была у магазина. Она всё слышала — и покраснела, как алая роза. Она потупилась, надула губы, сложила руки под животом, как пристыженная совсем маленькая девчушка. Это была Ира. Она стояла в очереди, рядом с матерью, и украдкой подслушивала взрослых, но тут заговорили о ней. О них!.. Её мать ничего не знала об их шалостях, и теперь она насупилась, упёрла гневный взгляд в дочь. И — взбеленилась! Она грубо положила на голову девочки растопыренную пятерню, развернула её, как чурбачок, и толкнула вон из толпы. Они выбрались на свободное пространство. Мать железными тисками схватила руку дочери и потащила Иру домой. У девочки заплетались ноги, она спотыкалась, понуро торопясь за матерью.
Их проводили строгим, нерушимым молчанием, но, как только мать с дочерью порядочно удалились, народ загалдел пуще прежнего.
Вот, что выясняется, вот где пропадают Валя, Паша и Марат, с кем и чем занимаются! — для многих ситуация полностью прояснилась. И разговор зашёл о современных нравах, о молодёжи в целом, о вызывающих картинках и откровенных разговорах не только на страницах прессы, но и на телевизионных экранах.
Всплыла в разговорах, позабытая было, Люся — ещё одна страдалица минувшего дня. Её подруга Вера, вчера, после беседы с участковым, поведала об их лесных приключениях компании, снабдившей её водочкой, развязавшей Вере язычок, и слухи распространились, и успели добраться до ушей взрослых.
Народ увлечённо обсуждал нападение неизвестного безобразника мужика на Люсю, качал головами и цокал языками.
Настала очередь Макаровны, матери Люси, искать уединённого приюта — подальше от въедливых людских глаз.
На улице было не более двадцати градусов тепла.
В поле зрения людей, собравшихся у магазина, появился приближающийся Валя.
26 (110)
Никогда ещё в Устюгах не было такого изобилия интересных событий, о которых можно говорить без умолку часами, решая, взвешивая, предполагая, разбирая, судя.
Обыденные пересуды о том, где кто напился, кто кому набил рожу, наставил синяк, кто на кого положил глаз или украдкой поцеловал под кустом сирени, кто кого обрюхатил, кто у кого спёр с огорода шест или, чиня забор, украл метр земли, чем заболела хрюшка или чьих цыплят косит повальная хворь, кто продаёт яйца на рубль дешевле и тем самым сбивает цены, сколько у кого яблок или груш, о том, что у одного все плоды червивые, а у другого целёхонькие, как лучше закрывать банки и какую добавлять зелень, что такой-то у себя на огороде ночь и день кряду льёт воду, поливая посадки, а у другого из-за этого воды нет вовсе, кто на кого как-то не так посмотрел или неладно сказал что-то о ком-то и так далее и тому подобное — всё это, конечно, важно, и многое из этого интересно, но существенно уступает навалившейся на деревню напасти.
— Раиска! Овчарина! Вон твой внук, кажись, объявился. Гляди! Не идёт, а плывёт! Совсем какой-то чумной. Не захворал бы… Чего он так легко одет? — объявил о приближении Вали Кузьма — тот самый, который вчера мешал разговору народа с участковым у дома Люськи Илюшиной. Он подошёл к магазину с минуту назад и уселся на травку возле крыльца, чтобы вместе со всеми с нетерпением ожидать фургона со свежей колбаской, и дымил, попыхивая папироской. — Какой-то он весь в тумане, чо ли?.. Я что-то не разберу…
— А ты не дыми как паровоз, а то скоро дым повалит из всех дырок! А твой котёл с крючком-краником, который давно повис прошлогодней морковкой, а засорился ещё при Царе Горохе, ржа никотиновая вконец проест! — последовал совет Кузьме из самой что ни на есть гущи деревенского люда. А таковых, среди тех, кто собрался возле магазина, было большинство. Случилось это по той причине, что до учебного года осталось совсем ничего дней, — потому в последние выходные отбыла до своих городских квартир-клеток весьма внушительная партия отдыхающих, — остались в деревне в основном местные и те, кто живёт близко от Устюгов.
— Ты о чём, тётка? — Кузьма, щурясь от дыма, евшего глаза, уставился на сгрудившихся баб. — Я чо-то не пойму, ты хлопочешь о моём кранике или о котле?
— У тебя уже не разобрать, где что!
Кузьма опять не понял, чья голова это сказала.
— Выходи, кто бы ты ни был, биться будем! В равном бою сойдёмся! Выходи, говорливая моя!
— С бабой биться! Тю! Ты, Кузьма, остатки совести потерял!
— Ну так молчите, — огрызнулся Кузьма, — зачем с таким-то припираетесь? — Он отвернулся от бестолковых баб, глубоко затянулся, раздувая папироску, выпустил желтоватый клуб дыма на волю, в тихий воздух. — Чего-то я не разберу, что это вокруг него? — сказал он, снова рассматривая Валю. — Да и с ним что-то неладно как-то…
Валя не дошёл до магазина метров тридцать. Он остановился как раз напротив дороги, что поднималась в гору — за чётные дома деревни, к полю, засеянному в этом году клевером. Между магазином и ближайшим к реке домом был свободный участок, равный площади одного двора, — наверное, на нём когда-то стоял дом, а потом с ним что-то сталося. Скорее всего он сгорел. Вчера на нём разговаривал Залежный с Верой. Перед магазином имелась небольшая асфальтированная площадка, и основное скопление очереди, толкущейся без соблюдения порядка, было именно на этом пяточке.
Валя выглядел так же, как и несколько минут назад, когда его видели Амвросий и Макар, а незадолго до этого — Кирилл Мефодьевич.
Народ шептался, переглядывался, будучи не в состоянии разобрать, что такое случилось с мальчиком: с ним действительно что-то неладное или это так только кажется?
Вокруг Вали витало серое облачко, и оно мешало рассмотреть его хорошенько. Да и само облачко не могло быть правдой: так не бывает — это обман зрения, массовая галлюцинация, наваждение, или мальчик каким-то образом оказался в эпицентре маленького смерча, который почему-то не отпускает его, упорно за ним следуя, куда бы он ни направился.
Бабушка Раиса Овчарина была не чьей-нибудь бабушкой, а бабушкой Вали, а потому, подчиняясь зову крови, она выдвинулась вперёд и с опаской пошла к внуку.
— Валя… что… что с тобой? — Бабушка Раиса, рассмотрев внука с десяти шагов, ужаснулась. — Батюшки! — вскрикнула она и обхватила щёки ладонями — сплющила себе лицо, тем самым выделив рыхлый нос, и без того походящий на гнилую картошку. — Ох, мамочки родные!
— Не подходите к нему! — не заорал, а зарычал с истошным подвыванием мужской голос.
Это был Макар Рябушкин.
Вид у Макара был безумный.
Он задрал над головой топор.
Он с истеричным криком бросился на Валю.
Толпа охнула и отшатнулась.
Валя повернул голову, увидел Макара и, часто перебирая ногами, не пошёл, а как-то странно, как девушки в танце “берёзка”, поплыл от него в сторону.
Валя сразу же узнал покусителя на свою жизнь. Ещё вчера тот был его жертвой, и пресмыкался, ползая под коровой, стараясь испить тёплого молочка.
— Му-ууу! — протянула корова-страдалица.
Незнамо как и откуда вынырнула она позади Макара. Она склонила голову и понеслась, набирая ход, чтобы поразить своего вчерашнего обидчика.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Макар оглянулся.
Макар встрепенулся.
Макар выронил топор, показавшийся ему неимоверно тяжёлым, и пустился наутёк.
Народ ахнул и второй волной раздался вширь, шарахаясь теперь от дурной коровы.
— Бежим! — послышался крик, и все, толкаясь, гомоня, побежали врассыпную: кто-то скрылся за стеной магазина, кто-то полез на его высокое крыльцо, кто-то кинулся к ближайшим деревьям, прячась за ними, а иные бросились к заборам чужих огородов и принялись без спроса хозяев скопом проталкиваться в калитки, вдруг ставшие узкими.
Макар улепётывал!
Макар ошалело оглядывался и прибавлял жару.
Но силы быстро его оставляли, и он сбавлял набранный темп.
Тогда ему надо было всего лишь снова оглянуться, чтобы вновь рвануться от настырной, не унимающейся бурёнки, гоняющей его по кругу перед магазином и вытуривающей его из-за тех укрытий, которые он нет-нет да отыскивал поблизости.
Макар устал — Макар бешено соображал, что его спасёт?
Кто-то открыл калитку, приглашая его. И Макар рванулся к милостивым людям. Но корова была близко, она настигала — не успеть Макару!
Макар резко повернул. Калитка тут же захлопнулась. Мужчина и женщина навалились на неё и едва сдержали напор огромной домашней скотины, ткнувшейся в неё головой, не сумевшей вовремя сбавить скорость.
Макар, видя заминку бурёнки, остановился, дико огляделся.
Он тяжело дышал. Перед глазами у него всё плыло, в голове плюхалась жидкая каша.
— Му-ух! — выдохнула скотина, нацеливаясь на Макара.
Макар снова побежал…
Валя, при нападении Макара сдвинувшийся на пять-шесть шагов, стоял теперь на этом новом месте. Кутерьма, поднятая коровой, незнамо как объявившейся перед магазином — или нашедшей, отыскавшей своего обидчика? — никоим образом его не затрагивала. Видевшие его в тот момент люди, те, кто отважился отнять взгляд от Макара и мчащейся за ним коровы, не обнаруживали никакой эмоции на необыкновенно сухом, сожмуренном, по-старчески измождённом лице Вали, — и волосы у него были почему-то пепельно-серыми. А может, людям только так казалось, потому что непонятное кисейное облако, окружавшее мальчика, не позволяло хорошенько его рассмотреть. Валя стоял с закрытыми глазами и немного запрокинув назад голову, как бы к чему-то прислушиваясь.
У южной стены магазина Макар запрыгнул на кирпичную кладку в метр высотой, над которой было оконце со ставнями, предназначенное для разгрузки мелкого товара, в том числе деревянных лотков с хлебом, — там уже давно должен был стоять фургон, набитый духовитой колбаской!
Корова попробовала вскинуть передние ноги на эту кирпичную кладку — не получилось. Она тыкнула головой — Макар, как заяц, прыгнул вверх и в сторону, проворно изогнувшись дугой. Его глаза метнулись в поисках более надёжного укрытия или какого иного выхода из гонки, сулящей ему найти конец под копытами обезумевшей домашней зверюги.
Валя стоял, как вкопанная палка, и был он не человеком, — это Макар понял сразу и точно, — а был чудищем! Потому что его уже не было. От Вали осталась только его оболочка — тело. Его же душа была уничтожена некой материей, враждебной всему живому! Что это за штука такая, сожравшая Валю изнутри, — об этом Макар не решался даже подумать… И корова — это его рук дело!
“Топор!” — понял Макар.
Единственный выход — это топор.
“Но, против кого?”
“Валя — двигатель, сердце безумия. Корова — несчастное создание, подчинённое его воле. Угроза — от коровы! Но повелевает ею Валя!”
Корова снова вскинула передние ноги, и на этот раз удачно!
Она засучила ногами, подбираясь к Макару, цокая копытами по железным плиткам, укрывающим кирпичную кладку.
Макар спрыгнул на землю и понёсся за орудием убийства, а может, за оружием, которым станет топор, если обратить его против попытки совершения очередного насилия! Разве мало искалеченного Амвросия? И вот теперь оно — насилие! — нависло над Макаром.
Корова замешкалась, стараясь слишком быстро снять передние ноги с железных плиток, — чем больше она старалась, тем больше скользили копыта.
Макар уходил.
Корова замычала от беспомощности и, чрезмерно вывернув голову, следя за Макаром, завалилась набок.
И это её выручило. Она, охваченная ужасом от падения, совершила три нервических рывка и вскочила на ноги. Она вскинула голову, осмотрелась и, вытянувшись, напружинившись телом, как гепард в далёкой африканской саванне в беге за добычей, взяла с места.
Макар схватил топор и заметался, не находя единственно правильного решения, а может, не осмеливаясь покуситься на человека, да ещё и мальчика. А что, если он ошибается, если, когда он ударит мальчика, ничего не изменится: корова не опомнится и не остановится?
“А мальчик будет мёртв! Но можно ударить обухом. Тогда, может быть, всё обойдётся. Я не убью его, а только усмирю, а заодно, если повезёт, выгоню, изгоню из него беса!”
Бурёнка была близко. Совсем близко!
Вот она уже в четырёх метрах от Макара!
Думать некогда, размышлять поздно!
Макар, подчиняясь инстинкту самосохранения, страшась гибели или увечья, неуловимо сдвинувшись в бок от надвигающейся на него туши, вскинул и опустил топор, глубоко вонзая лезвие в центр коровьей морды.
Ноги у бурёнки подкосились. Она упала и заскользила по асфальту, по инерции преодолевая пяток метров… остановилась… попыталась подняться! Попыталась снова… и снова… у неё выходило всё лучше… она не унималась!
Стофутовой волной захлестнула Макара ярость.
Он кинулся к упёртой, упрямой скотине!
Макар свирепствовал! Он с криком и воплями яростно рубил… и снова рубил… поднимал и опускал топор… Макар впал в раж.
Когда голова у коровы была отсечена, он занялся её ногами, — которые так упорно несли корову вперёд, помогали ей преследовать его, чтобы умерщвить его — Макара Рябушкина!
Со всеми четырьмя ногами было покончено.
Макар стоял в огромной алой луже и тяжело дышал. Пот, мешаясь с кровью, стекал с него ручьями. Вены у него вздулись, виски пульсировали.
Макар провёл рукой по лицу, убирая с глаз влагу. Он посмотрел на неё и вдруг прозрел!
Возбуждение и ярость, ослепившие Макара, разом с него схлынули, и навалилось на Макара утомление, а за ним пришла слабость.
От обилия красного цвета Макару стало очень плохо: его затошнило, а мир закружился и поплыл у него перед глазами, — Макар повалился в лужу крови, лишившись чувств.
Топор выскользнул из его руки и звякнул, упав на разбитую деревенскую дорогу — на асфальт, с оголённым тут и там щебнем.
Тишина стояла такая, что было слышно, как с высокой старой липы, растущей позади магазина, падают первые жухлые листья — предвестники близкой осени.
Лужа крови подобралась к ногам Вали. Мальчик шевельнулся, и отступил на обочину дороги.
Это его движение сняло с людей оковы оцепенения. Они стали выбираться из-за своих укрытий.
До Вали, казалось, никому не было дела — все были заворожены красным цветом. Народ скапливался перед магазином. Народ начал толпиться. Послышались отдельные голоса, до крайности чуждо звучащие в будто осязаемом, в витающем в воздухе всеобщем ощущении пережитого ужаса — нереальности, кошмарной неадекватности произошедшего… и всё ещё происходящего.
У Кузьмы тряслись пальцы. Он с трудом нашёл в пачке так необходимую ему папиросу, извлёк из брючины спички, кое-как, но добился появления огня — закурил, запыхтел, выпуская едкие клубы дыма, жадно, скоро.
Он пролез вперёд, вошёл в лужу крови и склонился над Макаром. Потрогал его… затем потыкал пальцем… наконец, пощупал пульс, — который так и не нашёл, но показалось Кузьме, что Макар вроде как в порядке — жив пока, вроде…
Коровий глаз — распахнулся!
Кузьма дёрнулся и опрокинулся на спину.
Коровий глаз — заворочался.
Кузьма заскользил ступнями, руками, стараясь поскорее убраться куда подальше от этого исчадия ада.
Корова раззявила пасть.
Толпа в едином порыве выдохнула и отступила на несколько шагов, тесня задние ряды, которым было не видно, что за небывальщина творится с убиенной и разъединённой на части коровой.
Корова бешено заворочала, замелькала единственным видимым людям глазом и принялась открывать и закрывать пасть в безмолвном крике, — а мясистый язык тяжело волочился по асфальту, будто слизывая собственную кровь. Тут же зашевелился её хвост — забился, отгоняя мух, — а ноги взялись нервно сгибаться в суставах, разгоняя, разгребая красную лужу.
Кто-то противно и пронзительно закричал.
Это послужило сигналом к всеобщей панике — народ кинулся в рассыпную, как тараканы, разбегаясь по невидимым щелям, в один миг очистив улицу.
27 (111)
После ухода Вали, а за ним — Паши, Марат наконец свободно вздохнул и спокойно уснул, свернувшись клубочком на освоенном и облюбованном им пяточке земли в центре Горелой Горы.
Волки, неведомо откуда взявшиеся в неисчислимом количестве, бродили по округе, охраняя его сон.
Две волчицы-великанши с белыми подпалинами на густой зеленовато-оранжевой шерсти сидели рядом с отдыхающим мальчиком, навострив уши — бдительно следя за окружающим пространством. В их ногах барахтались, резвясь, одиннадцать волчат. Когда щенки в запале игры приближались к Марату, волчицы показывали оскал и грозно рычали. Они поднимались и, с помощью собственных зубов и загривков чад-щенят, водворяли неслухов в невидимые границы манежа. Волчата, не обращая никакого внимания на суровость, проявленную родительницами, тут же возобновляли прерванные игры.
Марат во сне улыбался. Он мысленно перескакивал от волка к волку: от затаившегося в чаще — к бредущему по периметру Чёртовых Куличек, видя впереди, по бокам или сзади его собратьев, с напряжённым вниманием рыщущих в поисках незваных гостей. Ему нравилось, что свирепые дикие звери подчиняются ему беспрекословно. Он чувствовал себя в полной безопасности и гордился своим могуществом.
Волки чуяли близких людей.
И Марат чуял, и во сне представлял себе клацанье зубов и рычание: рот у спящего мальчика приоткрывался и делал короткий ленивый выпад вперёд — ам!
В такие моменты на него оглядывались волчицы и, казалось, снисходительно улыбались.
И Марат тоже улыбался. А может быть, он таким вот образом беззлобно, ласково скалился?
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Щенята попискивали и кувыркались, а их матери терпеливо несли службу, пребывая на страже величественными живыми статуэтками…
— Этого ты мне не говорил! Почему ты мне ничего не говорил? — послышался капризный голос женщины.
— Я не хотел тебя расстраивать, — отозвался мужчина.
— Да?! А теперь нашёл самое подходящее время — посреди леса?
— У меня случайно соскочило, сорвалось с языка. Я не хотел.
— Раз уж случилось — продолжай. Теперь я должна знать всё!
И далёкие и близкие волки — все разом обернулись в сторону собеседников, сокрытых деревьями, и замерли, навострив уши. Марат тоже обратился в слух. Он по-прежнему спал, и нисколько не тревожился, так как был уверен в себе и в своих подчинённых, снабжённых клыками и четырьмя сильными, проворными лапами, — он был благожелательно настроен к вновь прибывшим.
Марат метнул сознание, устремляясь вперёд по переплетённым корням деревьев. Он взметнулся к вершине вековечного дуба, проник в оранжево-серую сойку, отвлекая её от увлекательного занятия — разделки жёлудя, и уставился любопытным чёрным глазом птицы на мужчину и женщину.
Им было около сорока лет. Женщина была в белом платке и в плотно закупоренной серой болоньей курточке на пластмассовой молнии. На мужчине была тёмно-синяя ветровка с небрежно пришитой жёлтой эмблемой, где изображался парящий кондор. На обоих были брезентовые штаны и чёрные резиновые сапоги до колена. Оделись они так на всякий случай — уж слишком многообещающим до дождя было пасмурное небо.
Мужчина поправил у себя на голове коричневый блин вельветовой кепки, поставил у дуба корзинку, полную грибов, вытащил из внутреннего кармана ветровки сложенную газету “Комсомольская правда”, расстелил её — сел и сказал:
— Она хочет быть секретаршей. И не просто, а при мне или при Карле Ивановиче. Ни больше, ни меньше.
— При Карле Ивановиче? — Женщина отвлеклась от сбора зверобоя, чтобы посмотреть, не шутит ли мужчина — тот был серьёзен.
— Да.
— При этом старом пне? Он же гнилой пенёк, поросший мхом и облепленный переросшими, раскисшими опятами!
— Как бы то ни было… Но это, как ты знаешь, всё равно невозможно.
— Почему это? — встрепенулась женщина. Она оставила в покое полезные жёлтые цветочки и подошла к мужчине. Её корзинка, поверх грибов украшенная зверобоем, встала рядом с корзинкой мужчины.
— Подвинься, — сказала она и села на освобождённый клочок подстилки из газеты. Поёрзала, потёрлась о мужское бедро. — Так почему невозможно?
— Потому что это место многие годы занимает одна единственная женщина — почётный, заслуженный работник. Она все годы неотлучно находится при Карле Ивановиче. Тем более до пенсии ей остаётся меньше четырёх лет, и было бы нехорошо… неправильно…
— Понятно.
Помолчали.
— А может, тогда ты её — к себе…
— Слушай, Лена! Я вообще не хотел заводить этот разговор. Думал, что как-нибудь выкручусь или всё утрясётся, растолчётся само по себе… но, в последнее время, твоя подруга…
— Да! Моя!
— Вот именно. Твоя. Ты меня слёзно умоляла взять её под моё покровительство, дать ей в наши неспокойные времена тёпленькое местечко, пристроить её и присмотреть за нею. Я всё исполнил. Я выполнил то, чего ты так настойчиво от меня добивалась. Хотя ты знаешь, как это стало непросто… К тому же, у меня и без этого достаёт протекций, которые я авансом выдаю всякому непонятному люду, и не по своей прихоти — я не всегда над собою властен, не всегда. Понимаешь? И за всех надо отвечать! С кого потом спросят? Всё равно спросят с меня!.. Ко всему прочему они достают меня потом панибратством. Из-за этих знакомств и связей они начинают считать меня своим другом. Их навязчивость и ты-кание порой переходят всякие границы. И просьбы, вечные просьбы! Я так от этого устал…
— Миленький мой! Димочка, потерпи, пожалуйста. Не злись на Машку. Она хорошая девчонка, ей только надо дать время.
— Вот то-то и оно! У неё уже было слишком много времени. И слишком давно мы дружим с их семейством. Потому я и согласился. И никак не ожидал, что дойдёт… до такого!
— Что? До чего “такого”? — Лена просунула руку под его ветровку, пролезла под рубашку — принялась перебирать волосы на его груди. — Выкладывай, муженёк, всё как есть, а то я вся изведусь и иссохну, как банный лист в предбаннике.
— Она — твоя подруга, поэтому я не хотел бы… портить ваши… наши отношения. Может, всё обойдётся, забудется, а?.. — Муж умоляюще посмотрел на жену.
— Нет. Пожалуй, что нет. Надо говорить, Дима. Надо.
— Ну, смотри. Сама просишь. Хотя, я тоже виноват — сболтнул, глупец.
— Давай, давай.
— Она меня домогалась, соблазняла, вот!
— Что?! — Лена искренне удивилась. — Машка?.. Да она тебя терпеть не может! Ну… это… в том смысле, что ты её не интересуешь, как мужчина. И вообще, она не такая. У неё есть муж. Она — верная тому жена. — Последнее Лена сказала неуверенно, а для Димы этого было достаточно.
— Вот-вот, и я про то же! — сказал он.
Жена покраснела, уткнулась ему в грудь, притворно захныкала.
— Ты знаешь, как я всегда относился к её влиянию на тебя, — продолжал муж.
— Угу. Давай об этом не будем.
— Но я, несмотря на это, уступил, пошёл у тебя на поводу, и сдружился не только с нею, но и с её мужем. Ты можешь подумать, что я скажу тебе то, что скажу, для того, чтобы рассорить тебя с нею. Но это не так.
— Я верю.
— Когда у неё не получилось меня соблазнить, она перешла к откровенному шантажу… Я так полагаю, что она хотела иметь со мной физическую близость не потому, что ей был нужен я, а для того, чтобы шантажировать меня не пустыми словами, а реальным делом. Так проще… Теперь она угрожает, что скажет тебе, что она мне нравится, и поэтому я её добиваюсь. Если же ты ответишь, что всё знаешь, что я всё рассказал, она скажет, что это я специально опередил её, тем самым нанёс превентивный удар, чтобы обелиться перед тобой, так как на самом деле — всё не так, как говорю я, а так, как говорит она.
— Что-то мудрёно… Но мне такое знакомо. Бабы такое могут… Боюсь, что от всего этого у меня разболится голова, и я стану не доверять вам обоим.
— То-то и оно! — Мужчина в запальчивости вскочил. — Вот про это я и говорю! Всё уже давно к этому шло! Вот! Вот! Я так и знал!
— Да ладно тебе. Успокойся, — умиротворяюще произнесла женщина и ладошкой похлопала по газете.
— К Карлу Ивановичу она тоже подкатывала, — продолжал муж Дима. — Не знаю, чем там всё кончилось, но пока что он не приходил, чтобы просить за неё… Она угрожает, что всё тебе расскажет, если я не повышу её до требуемой должности, так как нынешняя работа не соответствует, видите ли, её социальному статусу, который она сама себе выдумала. Она её унижает!
— А ты, правда, не можешь её взять?
— Нет, нет и нет! Мне не нужен такой работник, такая секретарша. Она ужасный человек. И до безобразия необязательный, непунктуальный, неисполнительный, ленивый, завистливый и себялюбивый!
— Вон оно как?..
“Бла-бла-бла… Трали-вали, тра-ля-ля! Суета сует. Скука”. — Такого было заключение Марата. Ему надоела эта возня с интригами и “интригалами”, как сказал бы курчавый Сыроежкин.
Сойка нахохлилась, встрепенулась, очищая пёрышки от блох-паразитов и веселя, бодря себя.
Дуб при этом не шелохнулся, — да и с чего бы ему трясти ветвями и шелестеть листьями?! — но с него почему-то посыпались жёлуди.
Мужчина и женщина, спасаясь от них, приникли к необхватному стволу могучего дерева. Но всё же не убереглись от десятка коричневых градин. А один жёлудь попал женщине точнёхонько по голове, покрытой платком, и она вскрикнула, и погладила место ушиба. Мужчина быстро напялил на неё свою кепку, а сам укрылся ветровкой.
Только люди почувствовали себя в безопасности и начали дивиться вершащемуся на их глазах необъяснимому факту, как зайцы — обыкновенные, трусоватые и ушастые, лесные зверьки — полезли, посыпали из-за кочек и трав на поляне, и заскакали, разносясь во все стороны.
— Ой! Смотри, смотри — зайчики! Сколько их! Ой, ой! Откуда их столько? — Женщина была в восторге.
Зайцы были пушистые, крупные и серые.
— Наверняка у них там норы, — рассудительно постановил мужчина, привыкший начальствовать и мудрствовать на службе. — Лабиринт из подземных ходов. Своего рода целое подземное городище, поселение — заячье царство.
Зайцы ускакали. Как объявились, так и пропали — неизвестно откуда взявшись, неизвестно куда исчезли. И град из желудей к этому времени тоже незаметно прекратился.
Что-то зашуршало в лесу.
Это что-то — бежало, а значит — было живым.
Муж с женою насторожились.
Из леса на небольшую полянку возле дуба выбежал волк величиной с сенбернара.
У людей перехватило дыхание, сердца остановились… а потом заухали, загудели, выталкивая, нагнетая кровь в артерии с мощью паровозных поршней…
Появился ещё один волк, помельче, а за ним — сразу пять!
И звери зарыскали по поляне, вынюхивая добычу.
Не обнаружив зайцев, высунув горячие языки, плотно прижав пушистые хвосты промеж ног, они остановились в нескольких метрах от людей и упёрлись в них непримиримыми глазами, откровенно показывающими готовность к действию — нападать или отступать!
Облизнулись. Сглотнули.
Вожак сделал шаг вперёд… ещё…
Одновременно запрыгало несколько десятков зайцев, несясь через поляну.
Волки сорвались с места, кинувшись в погоню.
“Дикий хищный зверь хочет есть. Что тут такого? Верного слугу надо исправно кормить”. — В этом Марат был убеждён. И он мог позволить себе щедрость: вдоволь насытить, набить волчье брюхо.
Одинокий волк — судя по всему старый или больной — безрадостно вышел из леса. Он остановился, низко опустив голову, не сводя маленьких, слезящихся жёлтых глазок с обнявшихся, неподвижных людей. Он знал людей, но ему ещё никогда не приходилось отведать, что это такое на вкус. Он не хотел или уже не мог отлавливать зайцев. Он видел более лёгкую добычу. Он медленно двинулся к Диме и Лене Журавлёвым.
Мужчина вдруг ожил и сильно тряхнул, пробуждая, женщину, и стал суетно подсаживать её на дерево.
Женщина ухватилась за сук. Мужчина отчаянно подтолкнул её и успешно на него забросил. Потом подпрыгнул, ухватился за него же. Опираясь на ствол ногами, подтягиваемый за шиворот женщиной, он вскарабкался кверху.
Жена и муж благополучно избежали опасности, весьма уютно устроившись в метре под сойкой, которая самозабвенно чистила пёрышки.
Продолжить чтение Часть 3 Главы 112-114
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259