ДУРДИЛЬ
Андрей Куц
17 (42)
Паша вышел на главную деревенскую дорогу на самой круче Верхних Устюгов. Он посмотрел с верхотуры в сторону реки — за автодорогой возле двух машин толклись, сгрудившись, люди.
В небе неторопливо кочевало шесть маслянисто-жирных кучевых облаков. Солнце палило столь же нещадно, как и в тот достопамятный день, когда их троица — он, Марат и Валя — вошла в знойный духовитый лес, впервые осмысленно направляясь к убежищу.
Паша плохо помнил, что с ним было потом, — воспоминания о минувших днях возвращались к нему обрывками. Но все последующие дни он чувствовал себя превосходно, — а может, ему только так казалось, и он просто-напросто ничего иного не мог вспомнить, потому что тогда, когда ему становилось плохо, он себя терял… “Да”, — он считал, что такое возможно. Но это его не тревожило. В последние дни его вообще мало что тревожило.
Возле одного из домов Паша сел на скамейку, укрытую тенью черёмухи.
Его товарищи бродили где-то в окрестностях деревни. Бродили сами по себе. Но это было не важно. Теперь они не нуждались друг в друге. Они уже не зависели друг от друга. Они были самодостаточными. Они знали, что всегда, когда в том будет необходимость, они с успехом отыщутся, чтобы объединиться. Разрозненность — это не беда, это пустяки.
Паша качал ногами и смотрел в небо.
Вдруг он необычайно чутко уловил далёкий девичий голос. И с его лица сошла блуждающая улыбка. Он серьёзно, но спокойно посмотрел в ту сторону, откуда донёсся звук, и стал ждать появления девочек.
Наташа и Ира заходили за подружкой Мариной — из её дома они и появились. Тёмненькой Наташе было пятнадцать лет, каштановой Марине — четырнадцать, а светленькой Ире — тринадцать. Они весело болтали-щебетали, пока не вышли на дорогу и не увидели Павла.
Три девочки были в воздушных светлых платьицах.
“Какие они нарядные… и каждая по-своему хорошенькая, — в который уже раз за лето подметил Паша. — Даже и не знаю, кто мне больше нравится… Наверное, всё же, Наташка, потому что она взрослее. Только она очень строгая. Но Ира, её двоюродная сестра, кажется милой… а вот Марина — вертлушка, правда, внешне она как-то попроще… Если не быть очень придирчивым, тогда легче всего забаловать с Маринкой. Но можно попробовать и с Ирой… только мальчики для неё — не главное, у неё на уме всякие пустяки”.
— Паша, а ты здесь чего сидишь один? — спросила Ирина, подбежав и беззаботно плюхнувшись рядом с ним на скамейку.
— Сижу.
— Гм… А где твои товарищи?
— Там.
— Где?
— Где-то там.
— Ты чего такой скучный?
— Гляжу.
— Куда?
— На небо.
— А!.. А вас чего стало совсем не видно?
— Гуляем.
— Где?
— В лесу.
— А что вы там делаете?
— Играем.
— Как?
— Охраняем.
— Кого?
— Лес.
— Зачем?
— Потому что он так хочет.
— Как это?
— Так. Мы ему нужны. Ему без нас плохо.
— Почему это? Он всегда сам по себе.
— Не скажи. Он растёт в земле, а мы ходим по земле. Мы вместе. Но мы ходим, а он нет, поэтому он от нас зависит, как и мы от него. Мы вместе. Запомни это.
— Ладно… Интересная должно быть игра?
— Ну тебя! Иди себе. Тебя подружки ждут.
— Да ладно тебе! Ты чего?.. Обиделся? — Ира поднялась. — Приходите сегодня вечером в клуб, будет интересное кино, — сказала она и убежала к Наташе и Марине, скучающим поодаль на дороге. — Пока! — Присоединившись к подругам, радушно улыбнувшись, Ира помахала Паше ладошкой.
У девочек не было определённых планов, поэтому они не уходили — стояли, отвернувшись от Паши, и пытались что-либо придумать.
“Какая всё-таки хорошая девочка — эта Ира, — подумал Паша. — Но зачем они таскаются со старшими ребятам? Валька обещал проучить их… вот только потом мы их ни разу не встретили”.
Паша твёрдым взглядом упёрся в хорошую девочку Иру, и ему захотелось прикинуться ветром, чтобы задуть её, запорошить её уличным сором.
Паша растворился в своей фантазии…
Девочка Ира поскучнела, замерла. Она будто бы к чему-то прислушивалась, будто бы почуяла она что-то подкравшееся к ней, вставшее за нею.
Паша сидел смирно. Паша смотрел пристально.
Паше казалось, что он устремляется вперёд быстрым ветром. Он закручивает воздух вихрем и поднимает с земли пыль и песок.
Паша был ветром.
Вот он снова кувырнулся и основательно смешал застоявшиеся слои нагретого солнцем воздуха. Он взвил настоящий маленький пылевой вихрь. Тот зашумел, подметая неровную, в рытвинах и выбоинах, деревенскую дорогу, и тихонько приблизился к трём подружкам, и ненароком вздул платье Иры.
Марина и Наташа оторопели. Они указали Ире на приключившийся с нею казус. Но та молчала, и даже не двинула головой, не скосила на них глаза — стояла, как изваяние, а ветер трепал поднятую ткань.
Марина и Наташа опомнились. Они одёрнули задранный подол — тщетно. Ветер был напористым. Тогда они ухватили Иру за руки, сказали: “Дурак”, — мальчику, неподвижно сидящему на скамейке у забора в тени черёмухи и не сводящему с них глаз, и быстро пошли под гору, в Нижние Устюги.
— Ух ты, — выдохнул Паша, как только девочки скрылись в низине. — Здорово! До чего же это было взаправду! — Паша был в восторге.
18 (43)
Когда милицейский УАЗик, подрагивая и дребезжа, сворачивал от магазина к пруду, Залежный Кирилл Мефодьевич увидел в боковом окне Валентина Ласкутова. Но не просто увидел, а столкнулся со сверляще-буравящим взглядом его прищуренных карих глаз. Отчего Кириллу Мефодичу стало не по себе: он почувствовал себя как-то плохо, муторно, и тут же у него ужасно заломило в висках. А через минуту, когда Валя остался позади, а в лобовом стекле машины, от качки, запрыгали люди, толкущиеся возле лежащего “не совсем” утопшего мальчика, голова у Залежного начала раскалываться от невыносимой боли так, словно кто-то мелко надробил стекло пивной бутылки и получившиеся крошки умудрился затолкать прямиком промеж извилин мозга Кирилла Мефодича!
19 (44)
От Верхних Устюгов Паша хорошо видел главную и единственную деревенскую дорогу. Она открывалась задолго до магазина и прямой лентой тянулась к просёлку, который сменял её, извиваясь по полю до самой речки Дульки, и далее, по её берегу.
Паша видел, как к далёкой толпе, что-то крича и размахивая руками, грузно переваливаясь, бежала какая-то женщина. Потом к магазину проехала белая машина, а за ней потянулась тёмная, — Паша сразу же распознал, что это за такие авто ездят по его деревне.
Когда последний автомобиль, сильно ковыляя на ухабах, спустился под горку к пруду, а поднятая колёсами пыль осела, Паша увидел фигуру мальчика. Он сразу же безошибочно и категорично понял — Валька!
Паша поднялся со скамейки и вяло направился к товарищу.
20 (45)
— Почему он лежит? Он что, совсем плох? — спросил Залежный, с превеликим мучением выбравшийся из УАЗа.
— Нет, — ответила Марья Тимофеевна. — Это я настояла. Так и ему легче, и мне удобнее осматривать.
— Понятно, — сухо сказал участковый. — Жить будет? — вдруг спросил он мрачно. И сам на себя подивился. Подобный цинизм был не свойственен натуре дородного, всегда обстоятельного и неспешного в движениях и действиях участкового.
— Он совершенно в порядке. Жить будет, — ответила Марья Тимофеевна, морщась на грубость. — И даже больше скажу, уже живёт!
— Ну-ну, Мари… не смотрите так. Всё понятно.
— Устали?
— Есть немножко.
— Так ли уж немножко? По вам не скажешь.
— Да?.. Извините.
— Может, вам чего-нибудь дать? Какой таблетки?
— Спасибо. Пока что как-нибудь обойдусь.
— Как знаете… а то…
— Нет, благодарю, не надо. Пока, во всяком случаи…
Кирилл Мефодич оглянулся на магазин — Валя всё ещё был там, но не один: к нему присоединился мальчуган, в котором участковый угадал никого иного как Пашу, Павла Дубилина.
И тут Кирилл Мефодич испытал новый приступ головной боли, и была она сильнее прежней — у него зашумело в ушах, потемнело в глазах. Он стал искать места, куда бы присесть. Ему показалась, что с ним вот-вот случится инсульт, — и это его, испугав, подавило.
21 (46)
— Где Марат? — спросил Паша, подойдя к Вале, всё это время остававшемуся на одном месте.
— Мне кажется, что он где-то там, — бесцветным голосом отозвался Валя и указал в сторону реки, на нечётную — нижнюю, ближнюю к ручью — сторону домов Нижних Устюгов.
— Согласен, — одобрил предположение Паша.
Это понимание пришло к мальчикам благодаря какому-то шестому чувству, до конца ещё неизведанному, неосвоенному ими, но уже не пугающему их и даже ставшему как будто естественным для них, — оно раньше почему-то было скрыто и недоступно, а теперь вот вдруг открылось в них и для них.
— Пойдём к нему? — спросил Паша.
— Пошли.
22 (47)
В толпе, продолжавшей искать участия во всех делах, что в этот день творились в деревне, произошёл раскол: в ней появились те, кому было некогда или лень, или неловко, уподобясь стаду, повинуясь общему порыву, всей гурьбой, опять брести к новому месту. Но таких было мало. И не такова была Макариха — она шла с народом, чтобы наблюдать за новым происшествием. Правда, Макариха не устояла против того, чтобы навестить свою козочку Маньку, так как путь к пруду лежал мимо лужка, где та паслась — надо было всего лишь раньше времени свернуть книзу.
Помахивая сереньким хвостиком, беленькая козочка по имени Манька безмятежно паслась возле ручья. Завидев хозяйку, спускающуюся к ней по проулку между дворов, она призывно заблеяла и побрела навстречу.
— Уй, ты моя радость! Узнала, узнала хозяюшку! Ну, иди, иди ко мне! — обрадовалась Макариха раннему свиданию со своей кормилицей и отрадой. — У меня для тебя всегда припасён гостинец. — Макариха выудила из обширного кармана халата кусок чёрствого чёрного хлеба и на ладони протянула его козе. — На… на… жуй… Вот умница, красавица, милая моя.
— Мееее-еее… — проблеяла та в ответ.
— Хочешь, я тебе наломаю веточек ивы? Хочешь, да?
— Ме-еее…
— Сейчас. Подожди чуток. Сейчас принесу.
23 (48)
Валя и Паша спустились от магазина до нижнего просёлка и повернули в противоположную от пруда сторону — к реке. И сделали они это вовремя, иначе бы на них накатилась толпа, движущаяся по деревне.
— А чего это там происходит? — поинтересовался Паша, кивнув в сторону людей, скопившихся под ивами возле воды.
— Да так… пустяки… — отозвался Валя. — Олег Шутилин свалился в воду.
— Да ну!
— Представь себе… какой разиня…
Мальчики сделали пару шагов в молчании.
— Это ты его? — как-то виновато, осторожно всматриваясь в товарища, спросил Паша.
— Было дело.
— Как же?
— Обычно.
— Понятно.
Они одновременно повернули головы к ручью и — остановились.
В буйной траве у ручью Макариха, привстав на цыпочках, тянулась за веточкой ивы. Коза Манька терпеливо ожидала угощения в десяти шагах от неё.
24 (49)
Бабка, которую все деревенские кликали не иначе как Макариха, подняла над головой охапку веток ивы и затрясла ими — листочки нежно зашуршали.
— Иду, милая, иду, хорошая!
Манька, не столько реагируя на её слова, сколько на звук листвы, рьяно завиляла хвостом и протяжно заблеяла.
— Уй, ты моя милая, — приговаривала бабка, пробираясь в высокой траве, осторожно ступая между ямок, насыщенных водой близкого ручья, — невтерпёж тебе, да? Сейчас… немножко осталось, потерпи. Вот — иду… иду уже…
— На, кушай! — Макариха протянула охапку веток.
Манька незамедлительно принялась объедать нежные веточки и листочки.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Хозяйка стояла и с умилением смотрела на свою любимицу… и не удержалась она, не утерпела — стала она поглаживать козочку по голове между жёлто-серых рогов, трепать её по длинному загривку и скользить сухой ладонью по её твёрдой хребтине, при этом нет-нет да смахивая слежавшуюся длинную шерсть на её округлых боках — Манька была пузата, Манька ждала козлят.
— Ну, я пойду, пойду я, а то ничего не увижу, прозеваю всё, окончится всё… пойду… — Она положила ветки на землю.
Манька настолько увлеклась едой, что к хозяйке проявила необычайную холодность: она не заметила не только её слов, но и её ухода.
Макариха сделала пять шагов по высокой траве и приметила на просёлке двух пацанят: те стояли и смотрели на неё.
“Ага! — возликовала бабка. — Это же Валька с Пашкой! Гулящие и, верно, шкодящие!”
— Эй, ребята! Погодьте, — прокричала она, — что я вам щас скажу и какую одну штуку спрошу… такую заковыристую, ну, прям жуть… жуть какую эдакую… — Макариха подобрала полы халата, чтобы как можно быстрее двигаться по траве и через рыхлые горки земли, которые высились над норами кротов.
Но тут что-то с сокрушительной силой ударило её в худосочный зад!
Макариха поднялась на воздух и пронеслась по нему добрых полтора метра. Она с утробным выдохом брякнулась на живот и второпях перевернулась на спину, чтобы увидеть, что же это такое было.
25 (50)
— Эй, ребята!
При этом окрике Макарихи, предназначенном двум мальчикам, которые стояли на просёлке позади нижних огородов деревни, коза Манька перестала наслаждаться кушаньем. Она замерла и… медленно развернулась.
Манька наклонила голову.
Манька выставила перед собою дугообразные рога.
Она враз проворно взяла с места и… боднула хозяйку, угодив ей точнёхонько в зад!
Манька встала над поверженной жертвой, задрала морду и громко противно заблеяла.
Макариха воззрилась на неё снизу вверх, громко сглотнула и прошамкала:
— Ты… чего… это…
Валя и Паша, с равнодушием наблюдавшие за удивительной сценой, хмыкнули и возобновили путь. Они всматривались в огороды, отыскивая запропастившегося Марата.
26 (51)
Марат сидел в проулке между дворами Куропатовых и Анюковых.
Несколькими минутами ранее, бредя без определённой цели по низам деревни, он был окликнут Анатолием Куропатовым, который прибывал в приподнятом настроении, и, желая выразить имеющуюся в нём благодать, Толя поприветствовал знакомого мальчугана. На что Марат встал столбом и упрямо на него воззрился, словно не понимая, что от него требуется. Тогда Толя чертыхнулся и подался прочь, опасаясь, что всё его хорошее настроение развеется, если он затянет контакт со столь непонятливым мальчишкой.
“И надо-то было всего лишь сказать: “Здрасти, дядя Толя!” А он — пялится!”
Рыжий и конопатый Толя, блаженно улыбаясь и массируя своё белое сдобное тело, неторопливо пошёл по тропинке к дому, соображая, чем бы ему заняться по хозяйству.
Марат же не был столь беспечным: он не хотел упускать внезапно образовавшийся контакт с субъектом, который сам попросился к нему в сети, тем более что субъект имел весьма необычный вид, а значит, он заслуживал особого внимания.
Марат направился в проулок и приник к забору, наблюдая за рыжим мужиком.
Толя с ленцой почесал подмышки и сладко зевнул.
— Чо надо, жена? — обратился он к супруге, которая мыла помидоры в раковине на улице, чтобы после закатать их в банки.
— Посмотри яички.
— Ага, ладненько… А где лукошко?
— На крыльце. Я собиралась сама, но если уж ты изъявляешь желание…
— Изъявляю. — Толя подобрал лукошко. — Я пошёл?
— Иди… — Жена оторвалась от помидор, выпрямилась и с некоторым удивлением посмотрела на вальяжно шествующего мужа.
— Мам, мам! — закричало их рыжее дитя мужского пола, откуда-то взявшись возле раковины.
— Чего тебе? — пробурчала мать.
— А что сделать мне? Пошли меня куда-нибудь, — попросил Жорик.
— Ступай, нарви зелени. Укроп — прям с зонтиками, смородиновый лист, вырви две головки чеснока…
— Ага-ага, понял, — сказал мальчик и убежал.
Вода текла из крана. Женщина размеренно двигала руками. Квохтали куры, копаясь под яблоней и вишней. Проголосил петух, и затрепыхал крыльями, отчего поднялись на воздух пыль и пух. Залаяла соседская собака. По дороге прошелестела машина.
Толя стоял перед курятником — почёсывал бока, щурился на солнце и вдыхал влагу, оставшуюся после утренней грозы, немилосердно смешавшуюся с куриным помётом.
Под далеко выступающим навесом у курятника, на метровом возвышении были устроены гнёзда, где исправно откладывали яйца курицы. Сейчас там сидела одна небольшая, но очень беспокойная цыпочка. Она поворачивала голову то одним, то другим глазом, рассматривая мужика.
— Кво… кво-кво-ооо… — нервничала квочка.
— О-о-о… ооо… ко-ко-ко-ооо… ох-ты, ох-ты, — проговорил Толя и передразнил курицу в её повадках — подёргал головой из стороны в сторону. — Х-хе-х… ну, даёт! — Он вёл себя так, будто никогда не видел кур. — Квооооо-кво-кво-кво-ооо… квоооо…. Оооо… Куд, куд-ку-да, кудкуд-кудаааааа! Ооо…
Марат смотрел из-за противоположного забора на белое сдобное тело рыжего мужика, — и на смуглом лице мальчика появилась рассеянная улыбка, которая скорее была презрительно-брезгливой, нежели радостной. При этом глаза у Марата были глухи в своей отчуждённости.
Толя дёрнул плечом — ему показалось, что кто-то укусил его в лопатку. Он поворотился и скользнул взглядом по забору, за которым скрывался Марат… и, в одночасье погрустнев, отвернулся Толя, снова воззрившись на курицу, беспокойно ёрзающую в кучке сена.
— Кво-кво, — сказала та и соскочила с насеста.
— Жизнь и природа… порождение жизни… кво-кво… — прошептал Толя.
Он взял тут же стоящее ведро, перевернул его и полез в гнездо.
С трудом на него взгромоздившись, Толя придавил куриные яйца широким, как у бабы, рыхлым задом. Яичная скорлупа, не выдержав напора, лопнула, перемазав штаны мужика, а тот ничего не заметил. Толя кое-как нашёл подходящее положение для ног — скрестил их перед собой — и затих, прислушиваясь к тому, как под ним, от его тепла, зарождается новая жизнь.
— Кво, — нерешительно сказал Толя, вперив взгляд куда-то вперёд — через кусты, деревья и забор. — Кво-кво! Кво-кво-кво… к-во-ооо-о… — продолжил он куда как смелее.
Непонятное квохтанье привлекло внимание его сына и жены.
Жорик подошёл к матери, и они, с недоумением глядя друг на друга, одновременно спросили:
— Что это?
Они с недоверием тронулись к курятнику.
— Ба… тюшки, — одними губами выговорила жена, потрясённая открывшимся зрелищем.
Муж сидел в гнезде, кудахтал и квохтал, а руками, поднятыми до уровня подмышек, бил и трепыхал, как курица крыльями. Делал он всё это ладно и сосредоточенно.
Толю не смутило появление жены и сына, потому что он их не заметил.
Его баба и его ребёнок стояли перед ним раззявив рты и выпучив глаза, а он знай себе продолжал вторить:
— Кво-кво-квокво-ооо. — И вскидывался, стуча руками-крыльями. И переменял куриный язык общения, ненадолго превращаясь в петуха: — Куд-куд-кудааааа… кудаааа… К-воооо-к-вооо…
— Спятил, что ли?.. — оторопело спросила жена сама у себя, и обняла сына, прижавшегося к ней в испуге.
27 (52)
Марат отвалился от забора Куропатовых с удовлетворённой миной на лице и в размышлении встал посередине проулка: “Куда бы направиться?” И тут его внимание привлекли голоса на соседнем дворе. Он сделал два шага и посмотрел через щель в заборе — перед ним лежал участок Анюковых.
— Цыган, Цыган, где ты, куда убежал? — кричал, подзывая собаку, Степан Анюков. — Смотри, что я принёс! Смотри, какая здоровенная кость! Цыган!
Степан заглянул в конуру, — может, он в полумраке не увидел, не рассмотрел чёрного пса?
Но нет! Псины не было.
— Ты чего его кличешь? — донёсся из дома злой женский голос. — Я его с час назад как отвязала. Поди бегает где-то по деревне!
— Не ори, баба, — огрызнулся Степан и кинул кость в собачью миску.
Постоял. Посмотрел… кость была большая, свежая — жалко, если пропадёт… Он подвинул миску в тень конуры.
“Придёт — найдёт!” — решил Степан.
Из темноты сарая на него вывалился грязный, всклокоченный, хилый и обрюзгший лицом мужик.
— Чо за крик, а драки нет? — поинтересовался тот, едва ворочая языком.
— У тебя осталось? — спросил Степан, пропустив мимо ушей участливый интерес образовавшегося под дневным светом товарища-собутыльника.
— Аб… бъз… ательно, — выдохнул из себя не проспавшийся мужик.
— Давай, пока моя баба не видит… только по-тихому… туда зайди, — сказал Степан и указал в тень сарая.
— У-гу… — согласился мужик и отступил, и извлёк из внутреннего кармана затрапезного серого пиджака чекушку.
Через минуту или около этого под солнышко вынырнул опохмелившийся Степан. Товарища его с ним не было: тот затерялся где-то в темноте сарая.
Степан отёр губы рукавом несвежей и застиранной до дыр клетчатой рубахи и устремился к смородиновому кусту, чтобы заесть спиртовой угар его листом, по-своему не менее вонючим и ядрёным.
Пожевал, корча мерзкую рожу. Сплюнул раз, другой. Неверным шагом ступил в сторону — упёрся в бочку с водой для поливки посадок. Недолго думая, ухнул туда башкой. Затих.
— У-уууххх! — вынырнул, отдуваясь, Степан. — Хор-р-рошо!
Он покрутил, повертел головой, как это делают собаки, желая избавиться от излишков воды. Пофыркал.
— Прыф… хпф… пф… пфуууу-у… ух!
И сказал громко, так, чтобы слышала баба:
— Ща бы пожрать!
— Да-ааааа… — протяжно донеслось из дома. — Аах… — вздохнула женщина.
— Чёртова баба, — уже значительно тише выругался Степан. — Пойти, что ли, сыскать огурец? Может, остался какой-нибудь али вырос за ночь? М-да.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
И тут его глаза упёрлись в кость, которую он со вчерашнего вечера приберёг для своего пса по кличке Цыган. Он извлёк её из кастрюли, всклень наполненной свежесваренными щами. Кость была большой — тяжёлой, — телячьей, берцовой костью. Её приволок мужик, который потом завалился на ночь в их сарай, спать, и теперь снова заныкался на сеновале — и, верно, храпит там в одну свою пропитую харю!.. Они хлебали щи до глубокой ночи всем миром — на огонёк да до хорошей компании подоспела парочка-другая “любителей” щей. Но щей было не жалко, так как каждый из пришедших приносил за пазухой или в рукаве, а то и в открытую — в руке, склянку, заполненную жидкостью неопределённого происхождения. И, хотя внешний вид тех напитков смущал, у них было одно ценное качество: их употребление производило точно такой же эффект, как вино, — что для всякой приличной компании, несомненно, является главенствующей целью — это же очевидный факт для каждого хорошего человека! Главное — конечный результат, а не вяло текущий процесс, о!
Степан почувствовал обильное слюноотделение.
Он жадно сглотнул.
Облизнулся.
Ноги сами понесли Степана и… подогнулись, опуская его на колени перед конурой.
Трясущимися руками он вытащил миску, опёрся на локти и стал глодать и обсасывать свежую, большую, варёную, с остатками мяса телячью кость…
Из темноты сарая вновь выступил хилый мужик, обрюзгший лицом от беспробудной пьянки. Он жмурился на яркий солнечный день, и от этого никак не мог уразуметь, кто это такой крупный, не похожий на Цыгана, копошится возле конуры.
Когда же он понял, что происходит, в его мутных глазах промелькнул шальной огонёк.
— Стёп, ты чо это удумал?
Степан не отвечал. Степан ел.
“Не уж то у меня белая горячка? — вяло мыслил мужик. — Чего тут чудится! Разве может такое быть?.. Или же она с ним случилась?.. Горячка эта бьёт ему в бошку!”
Мужик надумал убедиться, что ему всё это не видится с пьяного дуру.
Он осторожно приблизился к Стёпе. Попробовал поднять ногу, чтобы пхнуть того, но стал терять равновесие — и был вынужден отказаться от затеянного метода.
Тогда мужик огляделся. Увидел здоровенную жердину, прислонённую к бревенчатой стене сарая. Он подобрал, заграбастал, облапил её. Пошатываясь, вернулся к Степану и аккуратно, всё ещё не веря глазам, побаиваясь за свою повредившуюся мозгами голову, ткнул дубиной в ляжку друга.
— Р-ррррр-ры… — повернулось с рычанием и оскалилось на мужика перепачканное лицо Степана.
— Ух-ты, дрянь моржова! — изумился мужик.
Степан смотрел недобро — с ненавистью… и отодвинулся так, чтобы быть боком к объявившемуся сопернику — тот, по-видимому, хотел отобрать у Степана дурманяще пахнущую кость, чтобы полакомиться самому.
Степан косил одним глазом на недавнего собутыльника, а другим следил за костью, чтобы зубы, губы и язык безошибочно находили самые сладкие вкусности.
— Ррррр-ры… ав! — он щёлкнул зубами.
— Ща, — сказал мужик. — Щас я тебя от напасти излечу! — уверил он. — Погоди чуток. Только примерюсь. Изгоню ща беса, не боись. Ща. Ща. Чуток. — Мужик всё никак не мог поудобнее встать, найти верную опору для непослушных ног, да и жердина не хотела держаться у него в руках — выворачивалась она под своей тяжестью, норовя упасть на землю. — Ща… ща…
Наконец мужик встал твёрдо. Он изловчился и, цепко ухватив толстенную жердь, поднял её над своей головой, а потом разом опустил на хребет Степана.
— Аааааааа… уууууу… я ж-твою-юююю-ууууу… ааааааа… — заныл, застенал Стёпа, опрокидываясь наземь и суча ногами. — Ах ты, волчий сын! Да я тебя п-пор-рррр-ву-ууу… уууу… — Степан корчился на земле.
— Что, собачка, ещё воешь? — покачиваясь, спросил мужик. Он приободрился и стал примериваться к новому удару. — Щас… м-мигом у-у-угомоню, во!
Чтобы мужику, оказавшемуся плохим товарищем, навалять хороших тумаков, Степан кое-как встал на четвереньки, — и всё хотел да никак не мог подобрать под себя правую ногу, дабы, опершись на неё, подняться. Он делал попытку за попыткой, и всё обрушивался на колени и на руки.
— Гад, гад, гад… ух, я тебя… погоди, гад, — ругался и приговаривал Степан.
Тут из-за дома вышла его баба, влекомая шумом.
— Что здесь… — начала она и осеклась, потому что мужик изготовился к очередному удару.
Который он тотчас исполнил.
В этот раз здоровенная палка легла вдоль всей спины Стёпы, и задела затылок.
Степан шмякнулся на землю словно мешок с горохом, плашмя — распластался с коротким шумным выдохом, и затих. Только пыль, поднятая его телом, лениво стелилась вокруг.
— Ой, люди добрые, что же деется? — после секундного замешательства, воткнув пальцы в свои распущенные длинные волосы, запричитала-заголосила женщина Степана. — Средь бела дня мужика прибили! Насмерть же, насмерть убили! Помогите! Пома-а-ги-те-е-еее!!! Пааа-маааа-гиии-теееееееее!
Вопль-призыв был таким истошным, что Марат на полусогнутых попятился от забора к низу проулка — на зады, к просёлку, поближе к мирному журчанию ручья.
Как только заборы оказались позади, Марат выпрямился — и помахал Вальке и Пашке, и неспешно, руки в брюки, направился навстречу товарищам.
28 (53)
“Как бы мне добраться до дома и подзадержаться там часика на два-три, чтобы попробовать отлежаться?.. Глядишь, избавлюсь от этой нестерпимой и пугающей головной боли, и буду готов к вечернему визиту в такие сегодня неспокойные, чудно неспокойные Устюги… а ведь прежде они были такие милые — не тревожимые суетой мира”, — размышлял Залежный, наблюдая, как Марья Тимофеевна заботливо провожает до машины “Скорой помощи” Олега Шутилина, чтобы довезти мальчика до дома, так как в госпитализации Олег не нуждался.
— Я вечером зайду, узнаю, как у вас что и что случилось с мальчиком, почему он свалился в воду, — сказал Кирилл Мефодич матери Олега.
— Да… — отозвалась та и, закрыв ладонями белое как полотно лицо, в который уже раз тихо заплакала. — А если бы он утонул? Я бы не пережила… о, боже…
— Ничего. Ведь всё обошлось. Не плачьте, всё будет хорошо, — как мог, утешал её Залежный, страдая от жары и раскалывающейся головы. — Всё уже хорошо, — повторил он, на что женщина всхлипнула. — Вечером никуда не уходите — я зайду, понимаете?
— Да, Кирилл Мефодич, заходите, — сказала мать. — Куда же я теперь денусь? Буду сидеть возле сына… Только не пойму я, зачем вам приходить, что здесь может быть такого, что может интересовать вас? — Женщина недобро посмотрела на участкового.
— Так надо, так положено, надо всё оформить. Случай получил огласку… Ну, а может, и не стану ничего оформлять, — добавил он, подумав. — Тогда поглядим, после. Поглядим, как всё пойдёт. Но… а вдруг, что было?
— Да что было-то, что могло быть? Вы уж не обижайтесь, Кирилл Мефодич, но это вы говорите чушь, возводите напраслину, — сказала мать. — Он катался на лодке, удил рыбу, как-то неудобно, неловко повернулся — вот и опрокинулся в воду. Что здесь ещё-то? Откуда ему быть?
— Это оно так… но…
— Да что вы всё “но” да “но”! Куда погоняете?
— Видите ли, сегодня в деревне творится столько всего непонятного…
Женщина опять заплакала.
В этот момент до Залежного донеслось истошное: “Пааа-мааа-гиии-тееееее!”
— Что это? — встрепенулся Залежный, и сразу же поморщился от боли в голове, от которой череп будто бы разломился надвое. — Снова-здорово… — проговорил он и исподлобья, щурясь, словно ему мешает солнце, забирающееся всё выше в небе, немилосердно палящее, стал всматриваться вдаль — туда, откуда донёсся призыв о помощи.
— Что это? — подойдя к Залежному, спросила Марья Тимофеевна.
— Мне тоже хотелось бы знать.
— Хотя… не особенно, — добавил он.
— Что с вами, вы больны? — Марья Тимофеевна внимательно посмотрела на участкового.
— Что-то голова болит. Очень… спасу нет.
— Дайте руку, — строго сказала докторша, — пощупаю, посчитаю пульс.
— Некогда. Надо ехать. Что за день такой! Что происходит? Вы не знаете? — наивно поинтересовался Залежный у женщины в белом халате — ведь доктора всегда всё знают, не так ли?
— Нет, Кирилл Мефодьевич, я не знаю. Но я знаю, что сейчас дам вам таблетку. Дам вслепую, раз вы не хотите терять времени.
— Да поймите вы, может быть, там стряслось что-то серьёзное. Раз уж мы оказались рядом, прямо сейчас, по горячим следам, всё и разберём!
— Это всё правильно, — сказала Марья Тимофеевна, — но к себе надо быть столь же внимательным, и успевать заботиться о себе вовремя, а лучше — заранее.
— Согласен я. Согласен. А теперь скорее, едемте!
— А таблетки?
— Доберёмся до места, дадите. Идёт?
— Идёт.
29 (54)
Позади нижнего ряда домов Устюгов медленно ехало две машины. Милицейский УАЗ двигался первым. В нём, на переднем пассажирском сидении, в такт ухабам покачивался и подскакивал, ёжась от головной боли, участковый. Он пытался внимательно всматриваться в огороды, мимо которых они проезжали. Боковое окно он опустил, чтобы за шумом машины суметь различить голоса, если они снова донесутся от места происшествия, — и таким образом узнать, где следует остановиться, куда спешить на выручку. Но пока ничто не выдавало места предполагаемой трагедии.
На очередном ухабе машину сильно качнуло и — подбросило. Подлетая к потолку, Залежный заметил на дороге трёх мальчиков. Они шли в сотне шагах впереди. Как только Залежный понял, кто это, он непроизвольно сжался от ожидания очередного приступа нестерпимой боли.
“Вся шайка в сборе”, — почему-то подумалось ему.
И он растерялся, не понимая, чем могут навредить мальчики, как они могут создавать столь разные случаи или в них вмешиваться, пускай и в пределах одной деревни?
“Они здесь ни при чём, — посудил участковый. — Сегодня я узнал, что они несколько раз не ночевали дома — вот потому так и подумал… И что это значит? Это значит, что они тоже причисляются к череде непонятных событий, их тоже можно — нужно — выспросить, но как потерпевших, а не как подозреваемых. Но расспросить надо. Мало ли что… Где их носит? Поди знай, чего они где творят или чего могут натворить… Надо предупредить, надо произвести профилактику преступления или несчастия, а не пускать всё на самотёк. В конце концов, моя работа в том и заключается: профилактика и контроль, своевременное вмешательство и предотвращение… Так? Обязательно. Ох-йё!”
— Стёпа, нельзя ли как-нибудь помягче?
— И так стараюсь, Кирилл Мефодич. Иначе никак. А что с Вами? Голова?
— Да. Болит что-то.
— Вон! Вон! — закричал водитель Степан, увидев на дворе Анюковых беснующуюся женщину.
— Заворачивай, — сказал Залежный. — Давай в проулок. Пройдёт?
— Попробуем… Должна, милая, должна, хорошая… — приговаривал Степан, сворачивая в проулок, который пару минут назад покинул Марат. — А як же! — воскликнул он, когда УАЗ благополучно пополз вверх между дворами Куропатовых и Анюковых.
Второй машиной, двигающейся по просёлку, была “Скорая медицинская помощь”. Когда УАЗик завернул в проулок, РАФик продолжил свой путь, и остановился через дом от Куропатовых — у дома Шутилиных.
— Поправляйся, Олежек! — сказала Марья Тимофеевна. — Завтра я тебя навещу.
— Не надо, — сказал мальчик. — Со мной ничего такого. Всё хорошо.
— А я всё же навещу. Мне всё равно не сегодня, так завтра надо здесь быть. Вот и загляну… Давай поправляйся!
— Я не болен.
— Но нахлебался воды ты порядочно.
— Это не заразно, — буркнул Олег и спрыгнул на землю.
— До свидания! — сказала его мать.
— До свидания! — ответила Марья Тимофеевна. — Поехали, Миша.
И Михаил, развернувшись по траве, давно иссушенной установившейся жарой, покатил обратно, стремясь воссоединить РАФик с УАЗом, чтобы продолжить успешно начатое и развивающееся выступление столь же слаженным дуэтом.
Продолжить чтение Часть 2 Главы 55-61
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259