Андрей Куц

ДУРДИЛЬ

Андрей Куц

9

 

Два озерца располагались слева от деревни — это, если обратиться лицом на юг, к реке. От Дульки их отделял клинышек поля, засеянный подсолнухами.

Одно озерцо имело овальную форму, и заросло оно непролазным бурьяном и кустарником с раскляченными от старости вётлами. Вода в нём была сплошь укрыта ряской да тиной. На этом озере не только было невозможно купаться, а даже нельзя было к нему подобраться, — ну, разве что через изодранную одежду и кожу. Но на такие жертвы никто не шёл, а потому таилось оно в сумраке без людского внимания. Это был клочок первобытного мира. И называлось оно: Кочерга.

Второе же озерцо от него отличалось разительно. Оно было на тридцать метров ближе к Устюгам, и его воды были тёмными, потому что были они совершенно чистыми. На крутых берегах росли мощные, полные жизненных сил вётлы, под их аляповатыми кронами ютились кусты ежевики, скопища крапивы, белых зонтиков с едким млечным соком, вертлявой пушицы, заросли осоки да местами торчали пучки камышей. Оно было длинным: вытянутым и узким. На северном его берегу был протоптан всего лишь один спуск, да и то — по осклизлой жирной почве. Он обрывался резко — вниз, к воде. На другом же берегу, на южном, на ближнем к речке Дульке и к заросшему соседнему озеру, к Кочерге, таких мест обнаруживалось аж целых два! Но одно из них было с таким же крутым, как и на противоположном берегу, неудобным и опасным спуском, а второе — у ближнего к деревне края озера, где спуск был пологим и удобным, но было там мелко — близко и долго было вязкое илистое дно. Из-за этого неприятного илистого дна купальщики предпочитали пройти ещё немного до второго доступного на этой стороне места, чуть поодаль от первого, — пускай там крутой спуск, но зато через четыре шага вода уже доходит до шеи, и можно, если умеешь, плыть! И там сделан мосток, который с успехом сойдёт за хороший трамплин, — или же ты аккуратно опустишься с него в воду и, держась за него и барахтаясь, вроде как поплывёшь. Всё это позволяло всякому желающему, не доходя до реки ста метров, бросаться в неколебимую течением воду, находя в ней отдохновение от летнего зноя. И это озерцо — Прорва.

Марат и Валя сидели на берегу Прорвы, возле крутого спуска к воде, где мосток, и бросали в воду набранные на поле камушки и сухие комья земли. Рядом с ними валялись поломанные соцветия подсолнухов, из которых они основательно повыколупывали семечки, не тронув те из них, что всё ещё были белыми и пушистыми.

Который час, мальчики не знали, но дожидались они Пашку долго. Запас терпения у них иссякал.

Солнце стояло высоко. Оно нещадно палило, припекая их неприкрытые головы.

Мальчики стянули футболки. И Валя, будучи хорошим пловцом, не став более дожидаться Пашки, полез с крутого берега вниз и бухнулся в чёрную воду.

С высоты берега эта тёмная вода казалась Марату устрашающе глубокой и ледяной. Он следил за товарищем с волнением: он беспокоился о его судьбе, которая будет весьма неопределённой, если тот вздумает тонуть. Марату мерещилось, что у Вали сводит ноги судорогой, и он отважно бросается спасать своего товарища, но с ним тут же приключается точно такая же беда — ноги сводит, и Марат идёт ко дну!

Марат поёжился.

Чтобы отогнать наваждение, он кинул камень. И тот бухнулся в воду рядом с Валей, распластавшимся по-лягушачьи и неторопливо дёргающим руками и ногами.

— Ты чо? Офонарел? — взвизгнул Валя от неожиданности.

Марат засмеялся и снова кинул камень.

— Прекрати!

— Вылазь давай, — сказал Марат.

Валя перевернулся на спину.

— Ща… — пообещал он. И добавил: — А тут, и правда, холодная вода. Наверху — ни чо, а вот на глубине — лёд!

— Вылазь!

Марат успокоился: выходит, он не паникёр и не нытик. Он был прав: озеро до сих пор не прогрелось, — а скорее всего, в нём бьют донные ключи, не позволяя воде нагреваться даже в жаркие дни.

Рядом с Валей опять плюхнулся камень.

— Ты чо, тупой? — возопил он вдруг прорезавшимся мужским басом.

— А? — не понял Марат, отвлекаясь от выколупывания из цветка подсолнуха незрелых семечек.

— Не кидай больше, говорю.

— Я не кидал.

— Тогда кто?

— Не знаю.

— Стррааа-шно? — На противоположном берегу озера из кустов высунулась конопатая мальчишеская физиономия.

— Пашка! — воскликнул Марат.

— Пашка, сколько времени? — спросил Валя.

— Начало одиннадцатого.

— Чего так долго? — спросил Марат. — Мы заждались.

— Мама не отпускала, а теперь ушла в магазин, и я сбежал.

— Молодец, — сказал Марат.

— Я поплыл на тот берег, к Пашке, — уведомил Валя.

— А одежда? — растерялся Марат.

— Нам всё равно в лес идти — зачем мне к тебе плыть? Чтобы потом обходить озеро? Возьми её. Мы ждём! — Валя уже приблизился к противоположному берегу.

— Шустрые какие, — сказал Марат, выражая своё недовольство тем, что ему придётся в одиночку тащиться в обход Прорвы.

Он перекинул свою футболку через плечо, подобрал шорты, футболку и сандалии Вали, поднялся, подошёл к полю и сорвал несколько головок подсолнухов, чтобы было чем развлекаться в неблизком пути к найденному вчера месту в лесу.

В стороне, над деревней, высоко в ясном небе, неспешно выводя обширные круги, маленькой тёмной точной парил дальнозоркий ястреб.

 

10

 

— Смотри! Пикирует! — услышал Марат голос Пашки, которого скрывала шарообразная молодая ива.

Марат задрал голову. Но ничего не увидел. Ястреба не было. В небе кружили, как мотыльки, проворные ласточки.

Ребята стояли по разные стороны ручья, который прибегал из далёкого леса, пополняя Прорву. Ручей был в метр шириной, а его заросшие камышом берега были топкими из-за мягкого ила. В ста шагах от мальчиков шумели машины, проносясь по автодороге; некоторые из них притормаживали у деревни и отправлялись пылить по просёлку через поле, к реке.

Чтобы перебраться через ручей, Марату надо было пройти по двум кривым толстым веткам, кем-то переброшенным через него. Он выкинул вперёд правую ногу, переступая через пятачок грязи, и поместил её на одну из веток. Он сосредоточился и, оттолкнувшись левой ногой, быстро, в припрыжку, перемахнул на другую сторону ручья. Но это не уберегло его от попадания в топкий ил, потому что слишком большое пространство вокруг было пропитано водою.

— Блин! — выругался Марат.

— Ага! — заголосил Пашка. — Попал, попал! Смотри, я же говорил, что он не перепрыгнет, — обратился он к Вале.

— Чего ты радуешься? — спросил Марат. — Пошли к дороге. Я у трубы ноги помою.

Ручей пробегал под межрайонной автомобильной дорогой через бетонную трубу диаметром в полтора метра. Ребята любили заглядывать в неё в дождливую погоду, чтобы шлындать там в резиновых сапогах, измеряя глубину и силу потока воды. В последний раз они проделывали это две недели назад, когда выдалось два долгих пасмурных и дождливых дня. Делать тогда было совсем нечего, да так, что можно было умереть от тоски. К тому же они постоянно ходили в резиновых сапогах, отчего подобные мероприятия сами собой напрашивались на исполнение. Тогда-то они, впервые за лето, и занялись серьёзным исследованием местности и постройкой шалашей или укрытий в самых необычных и отдалённых местах. Никогда раньше Марат с Валей к подобным местам даже не приближались, считая их слишком сложными и небезвредными для праздного любопытства. В обуявшей их страсти к исследованиям и открытиям, в тяге к находкам или созданию наилучшего укрытия был повинен, конечно же, Пашка.

— Марат, ты видел, как падал ястреб? — спросил Пашка.

— Я до того видел, как он летал в небе. А после его уже не было.

— Прям камнем — вниз! Теперь, небось, у Вальки утащил куру. А, Валька, не жалко курицу?

— Почему у меня? Только у нас, что ли, куры?

— А, смотри, жа-алко! — с ехидством подметил Пашка.

— Между прочим, он может не справиться со взрослой курицей, — пояснил Валя. — Захватить — захватит, да не утащит. А люди — рядом, поэтому тут же с ней разделаться он не сможет и бросит. Так что он специалист всё больше по какой-нибудь мелочи: цыплята там, котята. Да к тому же у нас — боевой петух. Он столько из него пуху натреплет, что мало не покажется!

— То, что у вас боевой петух — это точно, — сказал Марат. — Помнишь, как мы хотели надрать у него перьев? Гонялись за ним. Так и не поймали. Шустрый он. И злой. Сам на нас кидался, и при этом у него не выпало ни одного пёрышка! Так что нам пришлось с земли выбирать какие получше.

— Да уж, ты от него улепётывал будь здоров, — Валя засмеялся.

— А чо я? — Марат смутился. — Ты, что ли, нет?

— Зачем мне? Он меня знает. Знает, кто в доме хозяин.

— Ну конечно! — парировал Марат.

— Чего не так? Ты что, не веришь?

— Это вы когда за ним гонялись? — с беспокойством спросил Пашка. — А где был я?

— Дней пять назад, — ответил Валя. — Ты утром ездил в город с матерью.

— Ааа… ну да… — Пашка смирился, но быстро сообразил, чем поддеть ребят. Он не искал этого, оно само неторопливо шествовало вдалеке по единственной улице деревни. — Смотрите, Наташка, Ирка и Маринка на речку идут, — сказал Пашка. — А с ними — Вовка и Руслан!

Вовка и Руслан — это пацаны шестнадцати лет, с которыми ни Пашка, ни Марат не знались. Только Валька, вхожий в тусовку старших ребят, часто с ними пропадал: они вместе возились с мотоциклом Вовки, тихими вечерами скучали на заокольных лавочках, поддевали и задирали местных девчонок, в том числе Наташку, Ирку и Маринку, о которых речь впереди.

— Пускай идут, — сказал Валя. — У нас есть дело. Потом с ними разберёмся, чтобы не таскались с этими взрослыми пацанами. Правильно?

— Угу, — отозвался Пашка.

— Ступай, Марат, полощи ноги, — распорядился Валя. — Я в трубу не полезу.

 

11

 

Смыв с ног и сандалий вонючий ил, Марат босиком перешёл мягкий от жары и густо пахнущий мазутом асфальт. Он обулся и спустился по крутой дорожной насыпи в высокую траву, потревожив полчища кузнечиков. Чем дальше он отходил от ручья, тем трава становилась ниже и суше — былинки сминались и ломались под его ногами с громким шелестом и звонким хрустом.

Пашка и Валька ждали его на просёлке за огородами нижнего ряда домов деревни.

Марат присоединился к ним, и они направились к Верхним Устюгам, к лесу.

 

12

 

От края леса на взгорье мальчикам открылся раздольный вид на низину с домами и огородами Устюгов, с полями, деревьями, с тёмной гладью озера, на ослепительно блещущую речушку Дульку и на её противоположный берег, где на капустном поле неспешно полз жук-грузовик, переваливаясь, громыхая на ухабах и оставляя за собой длинный шлейф пыли, — всё это великолепие колыхалось в мареве жаркого дня.

Ребята постояли, посмотрели, щурясь, в яркий день, плавающий в восходящих потоках раскалённого воздуха; на стадо коров, пригнанных от самого города, и пасущихся слева от речного пляжа; на отару овец, застывшую справа от деревни под высоким дубом, под которым, надо думать, укрылся от утомительного зноя пастух; на скользящие по автодороге сверкающие точки машин; на ласточек, снующих в бездонном небе под жирными кучевыми облаками, облитыми солнечным светом, словно сливками, и вошли в лес.

 

13

 

Было сухо и гулко. Кукушка без остановки повторяла своё “ку-ку”, с эхом разносящееся по лесу. Другие птицы не утруждали себя пением в дневной час, — когда солнце, приблизившись к зениту, нещадно палит и сушит округлые бока землицы-матушки. Ни одного человека не было видно или слышно. Где-нибудь нет-нет да падала шишка или валился старый сук. Без умолку стрекотали кузнечики — это был естественный фон, к которому быстро привыкаешь, и тебе уже кажется, что так звенит тишина. Где-то застучал дятел.

Ребята шли напрямик, без дороги, сокращая путь. Хрустели сучьями, шелестели травами, которые то и дело сплетались в прочные жгуты и никак не желали размыкаться, пропуская их вперёд. Иногда казалось, что кожа на ногах не выдержит и порвётся под напором неуступчивой лесной поросли. А местами лесной ковёр был чист и упруг настолько, что подбрасывал, выталкивал ноги ребят.

Их широко вздуваемые лёгкие наполнялись густым духом горячего леса. В носах щекотало, отчего хотелось вдохнуть, втянуть насыщенный ароматами тёплый воздух как можно глубже и скорее его выдохнуть, чтобы очистить запылённый нос, и снова затянуться им же — и одуреть, очуметь сильнее прежнего!

Осиновые, дубовые, берёзовые рощи, орешник, сосновый бор, засаженная ёлками вырубка, ежевичные, малиновые, черничные заросли незаметно сменяли друг друга в их быстром шествии.

Глубокие тени и яркий свет, несчётное количество стволов малых и больших деревьев мельтешили перед их глазами, расстраивая зрение, мешая правильно ориентироваться в пространстве, определять расстояние, вводя в гипнотический транс, усыпляя бдительность, заставляя спотыкаться о кочки и корни, понуждая переходить на более быстрый шаг и временами сбиваться на бег.

— Вот оно! — с придыханием произнёс Паша.

Мальчики остановились.

— Привал? — спросил Марат.

— Передохнём, — согласился Валя.

Они стояли посреди редких хилых сосен, а перед ними громоздилась глухая стена из кустарника и близко растущих деревьев — там, за ней находилось то, к чему они так упорно стремились.

Марат опустился на корточки, пристально глядя на густые заросли, в которые им предстояло войти.

Валя сел на землю, прислонился спиной к стволу сосны с её жёсткой оранжево-коричневой чешуйчатой корой и посмотрел на Пашку, который пошёл к кустам черники с уже поспевшими ягодами.

 

14

 

— Сколько мы прошли? — спросил Валя у Марата.

— Километра два.

— Пожалуй.

— Далеко.

— Да.

— Как же это мы добрались сюда в первый раз?

— Сам удивляюсь.

— Это всё Пашка, — сказал Марат. — Это его рук дело. Скорее ног, чем рук, — добавил он, поразмыслив.

Валя согласно кивнул.

Помолчали.

Пашки было не видно. Пашка куда-то пропал.

— Пойду, посмотрю, где он, — сообщил Марат.

— Давай. И тащи его сюда — пора уже идти. Да! Нарвите мне горсть черники.

— Хорошо.

Пашка оказался на месте. Он по-прежнему сидел в плотных невысоких кустиках: он всего лишь сдвинулся к нижнему краю черничной поляны, где неподалёку в овраге звенел ручей.

Марат сорвал дюжину фиолетовых ягод и спустился к ручью.

— Пашка, а, Пашка, что это? — закричал он снизу.

— Где? — Пашка встал и пошёл к Марату.

— Вот.

— А ну-ка дай!

— На.

— Ух-ты!

— Да-а…

— Какая штука! — восхитился Пашка.

— А что это?

— Не знаю.

— Кажется, это жук!

— Похоже.

— А как же это он?

— Может, он когда-то полз-полз и попал в смолу?

— И?

— Затвердел.

— Окаменел?

— Ну да.

— Ух ты!

— Древность! — сказал Пашка.

— Реликт! — воскликнул Марат.

— Что?..

— Отдай!

— Да бери… подумаешь, очень надо…

— Не подумаешь, а — Вещь! С Большой буквы. Все обзавидуются.

— Подумаешь.

— Ха! Воо-о!

— Пошли.

— Пошли, Пашка. Вещь, а? Ха!

— Да-да…

Пашку, конечно же, переполняла зависть: он с удовольствием завладел бы столь редкостной вещью и обязательно понаслаждался бы ею несколько дней, а потом, спрятав её куда-нибудь, он быстро бы забыл о её существовании, — но это не важно, что забыл бы, потому что главное, это то, что сейчас, а не то, что будет потом! Не так ли?

Пашка надеялся, что хорошо знает своего друга, и не минет пары часов, как Марат без сожаления обменяет диковину на какую-нибудь безделицу или отдаст её за просто так, чтобы показать свою щедрость, а то и ради того, чтобы заслужить милость серьёзного и гордого Павла Игнатьевича, то есть его, Пашки. Так думалось Пашке, несмотря на то, что он был самым младшим в их троице, потому что приближалась его пора, наступало его время: сейчас они пойдут в труднопроходимые лесные дебри!

 

15

 

Мальчики сгрудились перед замшелой глухой чащобой.

Ладони у них были нагружены черникой: они, причмокивая, облизывали фиолетовыми языками такие же фиолетовые губы, обнажая фиолетовые зубы.

— Ну? Что? Пошли? — доев ягоды, спросил Валя.

— У-угу. — Марат с Пашкой кивнули и поспешно добрали с ладоней остатки черники. — Вперёд!

Высоко в небе, среди сосновых лап, выписывая круги, бороздил воздушные просторы ястреб — собрат грозной птицы, недавно летавшей над деревней, терроризируя тамошних цыплят и котят.

Мальчики опустились на колени и поползли в едва приметную дыру-лаз.

Поплутав по извилистому коридору в живой изгороди, через двадцать метров они добрались-таки до выхода, при этом каждый получил уйму болезненных кровоточащих царапин.

Мальчики удивлялись, как они отыскали это место так точно, впервые идя к нему целенаправленно. Также для них было загадкой то, как позавчера они отважились пробираться через вставшие перед ними “джунгли”. Ведь тогда они не знали, что за неприступной стеной из жадно хватающейся за клочок земли буйной растительности через пару десятков метров откроется вполне свободное, но по-сказочному дикое пространство.

— Классно здесь, да? — сказал Пашка, отряхивая ладони и колени.

— Здорово, — поддержал друга Марат.

— Потрясно, — без иронии, серьёзно подытожил Валя, до сих пор ни разу не замеченный в любви к подобного рода приключениям.

Место, в котором они оказались, было дикое, нетронутое. Представляло оно из себя почти что ровный круг диаметром около километра. По периметру его защищала, отделяя от остального леса, непроглядная стена из тесно сплетённых высоких и низких, мощных и тонких деревьев и кустов, — эту преграду только что преодолели на четвереньках Марат, Паша и Валя. Теперь ребята стояли и смотрели на вроде как обычный лес, но видели они и много непривычного: то тут, то там топорщился неведомый колючий кустарник, кое-где ползли и извивались настоящие лианы, трава была по пояс и густая, преимущественно грубая и тёмно-зелёная, общую картину дополняли кустики со спелыми ягодами и молодые, тоненькие да хлипенькие, деревца, и всё это богатство — под кронами взрослых деревьев различных пород, в беспорядке перемешанных.

В центре этого “заповедника” вроде как виднелся просвет, и там поднимались в небо три высоченные стройные сосны. Если бы мальчики прошли туда, то они увидели бы, что сосны стоят у горки, практически свободной от растений, а окружают её заросли папоротника и волчьих ягод, и пушатся там иголками ёлки, создавая ещё одну преграду на пути к центру этого затерянного мира. И бежит-звенит по ту сторону горки ручей.

Можно было заглянуть под любое дерево, под любой куст, приподнять любую низкую ветку и увидеть россыпь грибов. А там, где были ягодные кусты, всё было либо красным, либо чёрно-синим от созревших лесных лакомств. Тугими гроздями свешивались с веток коричневые лесные орехи.

Было очень влажно, но не сыро, и пахло прелой землёй. Жары не чувствовалось, а духоты не ощущалось. Ни малейшее дуновение ветра не колебало ни одного листочка на макушках самых высоких деревьев. И было абсолютно тихо. Ни один звук не нарушал общей затаённой гармонии. Казалось, что это место будто бы спит и, может статься, видит свои собственные, тайные, сокровенные сны…

— Жутковато здесь, — сказал Марат.

— Тихо-то как, — прошептал Паша. — Даже говорить страшно.

— И сумрачно, — дополнил впечатления Марат.

— Угу, — согласился Паша.

Мальчики стояли как оловянные солдатики, не решаясь шелохнуться, впав в какую-то цепенящую растерянность от своеобразного колорита открытого ими места.

В первый раз, — как-то так случилось с ними в азарте и возбуждённом галдеже, — они не обратили внимания на идеальную, стерильную тишину. А может быть, с ними сталось что-то иное…

Теперь же они были спокойны, потому что они знали, куда и зачем пришли. Теперь наступило время детального изучения. Время, когда открываются мелкие составляющие большой, цельной, сложной и удивительной фигуры. И они услышали тишину.

Ничего не услышали.

Только своё дыхание.

И мальчиков это поразило!

Отчего их восприятие не совсем обычного леса обострилось.

— Вы не боитесь, что это место может быть тем местом? — вдруг и во весь голос спросил Валя.

Паша подпрыгнул. Дико на него посмотрел. Прошептал одними губами: “Т-и-х-о”. А потом осторожно добавил, не разобрав, о чём это говорит его старший брат по племени Гончих Псов Валентин:

— К-ка-ким… тем?

— Это — Кулички, Чёртовы, — уточнил шёпотом всё понимающий Марат. При этом у него в глазах промелькнуло беспокойство от ожидания… ожидания встречи с ней.

— Вы чего пугаете, Валька, Марат? — Паша затрепетал. — Вы шутите, да? Сознайтесь. Вы меня специально пугаете? — наивно допытывался он, изучая их посуровевшие лица.

— Какие уж тут шутки… самое что ни на есть — оно! — В голосе у Вали уже не слышалось сомнения. На его сиреневых от черники губах заиграла хищная улыбка.

— Пошли отсюда, пошли! — заныл Паша и ухватил Марата за руку.

— Ты что такое говоришь? — возмутился Марат. — Никак не возможно. Если это так, тогда — это то, что надо, самый кайф! Да, Валя?

— Ещё бы!

— Не тушуйся, Пашка! — продолжал Марат. — Неужели ты веришь в сказки? Брехня всё это. Смотри, какое удивительное место. Дикое. Вот поэтому и стали ходить о нём всякие страшилки и легенды — это же понятно. Отсюда, наверное, и дороги нет. Ну, то есть её не так-то просто найти. Поэтому люди, однажды сюда как-то забредшие, подолгу не могли выбраться назад, а потом рассказывали, что им помогала плутать лесная нечистая сила — всякие там лешие, кикиморы болотные да бабки-ёжки с ведьмами, — рассуждал Марат, растолковывая для Пашки, а заодно для самого себя. — Чудно здесь, необычно — как в сказке! Отчего же не приплести всякого разного? Тут любой может напридумывать всяких небылиц, а если уж перепугается, если попадёт сюда в одиночку, тогда — и подавно! Сию же минуту ему всякое почудится и покажется — повылазит не столько по-настоящему, сколько в его собственной башке!

— Во-во, — одобрил Валя. — Но я бы не отказался, чтобы вся эта, как ты говоришь, брехня, вся эта байка оказалась настоящей. Ох как не отказался бы! — Он опять как-то нездорово улыбнулся. — Вы слышали, что говорят в деревне и во что верят? Неспроста это.

— Валь, ну прекрати, — взмолился Паша.

— Ла-адно… чего ты так? Ты же больше нашего хотел идти сюда. Тебе же здесь нравилось. Чего же сдрейфил?

— Я не сдрейфил, — Паша потупился. — Я так просто… пойдёмте… я что? Я от неожиданности, по первоначалу… так я, понимаете?

— Понимаем, понимаем… не тушуйся! — Марат хлопнул Пашу по спине. — Мне от таких разговоров тоже как-то не очень делается. Но разве тебе не хочется иногда немножко попугаться, а?

— Хочется, только, чтобы было поближе к дому, да? — жёстко сказал Валя, в упор глядя на Пашу, и пошёл вперёд.

— Давай, — сказал Марат и подтолкнул Пашу, чтобы тот не отставал от Вали.

— Я чего? Я ничего… я так… от неожиданности… а? — оправдывался Паша.

— Да-да. Идём же!

Мальчики направились к своему тайному убежищу, которое было значительно меньше и укромней, чем оно  — “то место”, но в котором, по правде сказать, не было необходимости, так как оно было самодостаточным: оно вполне могло обеспечить ребят укрытием, необходимым для уединённости и защищённости.

 

16

 

Недалеко прошли мальчики. Близко было до означенного места. Буквально сорок малых, но трудных шагов по сильно заросшему подлеску — вот и пришли, добрались до заветного и желанного, заранее загаданного.

Валя наклонился и полез первым в высокий частый орешник, весь заполонённый бурьяном, неведомо как в нём растущим. Он двигался по тропке, кое-как проложенной ими в прошлый раз. Острекался крапивой. Выругался.

Паша и Марат улыбнулись, понимая, что доставило ему неприятности.

— Давай! Вперёд! — предложил Марат Паше, радуясь тому, что тот улыбнулся.

Он хотел добавить: “Я тебя прикрою с тыла”, — но передумал, побоявшись насторожить Пашу, понудив его вспомнить недавние страхи: “От кого прикроешь? Что может появиться там, сзади?”

И Паша не растерялся: он сорвал связку больших, тяжёлых орехов и легко нырнул за Валей.

— Марат, ты где? — послышался голос Вали.

— Иду, — отозвался Марат и последовал примеру товарищей.

Орешник был со стволами в руку толщиной. Его повсюду плотно оплетала вьюн-трава, украсившая себя бело-розовыми цветками. Земля в центре была свободной от каких-либо растений — ни одна травинка не покусилась на эту вздувшуюся бугром, почему-то рыхлую, жирную чёрную землю. Вокруг этой проплешины росло девять толстенных берёз с потрескавшейся грубой корой. Берёзы росли так близко друг к другу, жались так тесно, что их тонкие поникшие веточки с маленькими зелёными листочками окончательно перепутались от постоянной толкотни-борьбы за свободное пространство. От этого под их кронами было ещё темнее, а значит — уютнее.

Кроны могучих берёз были так плотны, а орешник был так широк и част, что мальчики оказались в сверхнадёжной изоляции от внешней среды, добровольно загнав себя в клетку.

Мальчики деловито осмотрели свои владения.

— Надо притоптать землю, — начал распоряжаться Марат, — и натащить травы с ветками, чтобы можно было сидеть и лежать на них, да и станет теплее, суше. А ещё надо принести какие-нибудь брёвна или даже приволочь пней, если найдём, и покрасивее — станут скамейками, стульями и столами. — Марат строил планы. Марат не узнавал себя. Он, сам того не желая, завладел привилегией Паши.

Но Паша не отставал от него, — он и не думал так легко отказываться от своего права, принадлежащего ему, как зачинщику и первооткрывателю.

— Да, это будет хорошо, — сказал Паша. — Только надо ещё по кругу, прямо в стволах орешника, сплести стену. Сделаем её из прутьев и жердей. И увешаем их сучьями и травой. Тогда станет совсем хорошо.

— А крыша? — спросил Валя и начал усердно утаптывать землю.

— Крыша? — переспросил Паша. — А что крыша? Смотри, какие частые ветки — это уже готовая крыша. Я не вижу даже самого маленького клочка неба.

Валя задрал голову.

— Нет, вон, немного проглядывает, — сказал он. — С моего места видно.

— Да это пустяки! — Паша жаждал сиюминутной деятельности. — Потом… потом разберёмся, успеем!

— Было бы неплохо устроить костёр, — заметил Марат.

— Это точно, — сказал Валя.

— Оставим для него место. Будет костёр! — заверил Паша.

— А ничего не загорится? — спросил Марат.

— Не должно… вроде далеко… смотри, как много места! — Паша повёл рукой по кругу.

И надо сказать, что места действительно было предостаточно: в окружности выходило никак не меньше пяти метров, а то и больше.

— Можно сделать перегородки, чтобы было как отдельные комнаты, а в них — лежанки, и — спать! — осенило Марата, который неожиданно почувствовал усталость.

— Угу, — одобрил Паша и вдруг чихнул.

Друзья только теперь вспомнили, что Паша болен.

Валя стал серьёзным и спросил:

— Как ты?

— Ничего, — ответил Паша. — У меня уже совсем всё прошло. Честное слово! Я просто так чихнул. Нельзя, что ли? — Паша шмыгнул носом, стараясь подобрать жидкие сопельки, потёкшие струйкой.

 

17

 

Ночью беспрестанно надрывал глотку бестолковый петух.

Он буйствовал в кромешном мраке.

Он, вдруг появляясь, потрясал багряным гребнем, яростно колотил крыльями и, налетая сзади, бил клювом по темечку.

Воздух закручивало вихрями.

Кружились перья.

И петух снова горланил!

Сотрясаясь от звонких ударов домашней птицы, Марат ворочался с боку на бок, комкая мокрую от пота постель, стонал и неразборчиво бормотал.

Его бабушка, Авдотья Лукинична, выпив массу всевозможных таблеток — сразу ото всех имеющихся у неё недомоганий, — крепко спала. Стоны внука и постоянный скрип сетки его кровати не нарушали её ночного покоя.

 

— Хи! Хи-хи… хи-хи-хи… — нежным колокольчиком звучал смех игривой лесной девы, проворно перебегающей, прячась, от дерева к дереву.

Неуловимо мелькая в белой тонкой сорочке, она возникала то у одного, то у другого ствола в густых зарослях леса. На миг замирала, прижималась ладонями к шершавой коре, призывно, лукаво улыбалась и, прискакивая, устремлялась дальше, пуская по ветру длинные пряди волос. Валя за ней не поспевал. Он хотел приблизиться к ней, чтобы рассмотреть её, чтобы насладиться её свежестью и озорством.

Дева скользнула в их тайное убежище.

Он поспешил за ней, решив, что на этот раз она попалась!

Она лежала на постели из сочных трав с фиолетовыми, красными и жёлтыми цветками, а её лёгкая сорочка была прозрачной.

Валя двинулся к ней нетвёрдой походкой.

Валя склонился, чтобы припасть к её манящим приоткрытым губам.

И всего лишь он сморгнул — ан нет её! Исчезла!

Где-то в стороне снова послышался нежный смех.

Что за оказия! Какая проворная, неугомонная девушка!

— Где ты? Куда ты бежишь? Постой! Подожди меня! — не кричал, а шептал Валя, запыхавшись от возобновившейся беготни по лесу.

Ему было жарко. Сердце бешено билось. Голову наполняла дурнота. Ему казалось, что он с минуты на минуту потеряет сознание, — но он никак не мог остановить своего бега, в стремлении изловить чудесное лесное существо…

Валя спал в беседке, стоящей далеко от дома, в котором почивали его бабушка и дедушка, спал в окружении плакатов “Депеш Мод”, “Кисс” и “Металлика”, разбавленных старыми киноафишами. Вдоль стен и под кроватью были сложены кипы газет: “Пионерская правда”, “Комсомольская правда” и просто “Правда”, и журнала “Юный натуралист” — остатки былых времён.

 

Хвощ покрывал всё его тело — он сам был Хвощём!

Нежно-зелёной чешуйчатой массой он незаметно пробирался по мшаре: он припадал ко мху, таился в хилых деревцах, невесомо скользил над топями, затаив дыхание слушал бурление газов, поднимающихся из их гниющих глубин, высматривал на окраине леса перепелов, вальдшнепов и куропаток.

Паша “пел”! Его душа ликовала!

Он приблизился к изрытому морщинами стволу дуба, и слился с ним, распластавшись по нему хвощём, который рос прямо на коже Паши, глубоко проникая в его плоть, бороздя её белыми корешками, подменяя собою жилы, сосуды и нервные волокна. Паша был за одно с лесом. Он принял его! Он чувствовал и понимал его. Он скрывался в нём от странных и непонятных людей! Он следил за ними. Он преграждал им дорогу непроходимым местом, отправляя их в неверном направлении. Он пугал их, выгоняя из зарослей лося или волка, а то вдруг бросал под ноги огненную стрелу — рыжую лисицу, или швырял ошалелого зайца.

Он поднимался вверх, до самых макушек высоченных сосен, и гонял на их ветвях дроздов и синиц с одиноким старым вороном. Он угощал белок орехами и грибами. Он дарил дятлам упитанных жуков и червей, — и дятлы стучали по стволам деревьев ещё веселее и звонче, благодаря его, а дрозды им вторили, щебеча и свистая… отчего в висках у Паши запульсировала и без того разгорячённая кровь, вздувая их.

У Паши помутилось сознание.

Паша потерял сон.

Он заметался по постели в горячке.

Над ним склонилась мать, дотронулась до его лба — Паша горел: у него была высокая температура, из носа бежали сопли, и он захлёбывался ими, кашляя.

“А может, у него воспаление лёгких?”

От этой мысли мать окончательно потеряла покой, и усерднее прежнего стала отыскивать более действенные лекарства и готовить новые снадобья.

Она насыпала горчицы в белые хлопковые носочки и натянула их на ноги сына, а поверх добавила носки из шерсти. Область горла смазала камфарой и обвязала шарфом. Прилепила на грудь и спину листы горчичников. Натянула на сына водолазку. Скормила ему по таблетке пенициллина и олететрина, и напоила его горячим молоком со сливочным маслом и мёдом.

Она долгие ночные часы сидела возле постели сына с полотенцем, которое периодически опускала в холодную воду и прикладывала к его горячему лбу, остужая его.

К трём часам ночи мальчик мерно засопел, судя по всему избавившись от кошмаров, порождённых лихорадкой.

— Как он? — спросил отец, всё это время маявшийся без сна в постели.

— Полегчало. Спи! Тебе утром на работу, — ответила женщина, возвратившись от кровати ребёнка и ложась рядом с мужем. — Как бы не было воспаления лёгких, — горестно добавила она и, немного поглядев в серый потолок, сама не заметила, как уснула.

Муж видел, как пропал блеск луны в её глазах под опустившимися веками. Он смотрел на жену без каких-либо мыслей, ожидая успокоения в милостивом сне.

 

18

 

Промучившись ночь с повышенной температурой, жжением в голове, насморком и болью в горле, преследуемые беспокойными снами, Марат и Валя выбрались из постелей, когда солнце жарко припекало землю, высоко поднявшись в чистое небо.

Они не помнили вчерашнего вечера, а потому не могли сказать, как и когда они возвратились из леса.

Руки и ноги у Вали были изодраны ветками и колючками. Немало досталось и его лицу, в это утро серому от общей слабости. К тому же у Вали неприятно ломило голову, ныли мышцы и суставы. Он не понимал, отчего с ним такое творится: вчера он, вроде, не выполнял никаких непривычных нагрузок. Он подумал, что заболел гриппом. Каким-то необычным летним гриппом. Но он надеялся, что это всего лишь простуда, и его организм благополучно одолеет столь пустяковую напасть.

Не поевши, не образив своего внешнего вида, Валя прямиком пошёл к Марату, ожидая от него понимания и поддержки.

Марат встретил его возле яблони. Мальчик стоял с закрытыми глазами, прижавшись к стволу дерева ладонями и правой щекой. Марат не услышал скрипа пружины и последовавшего за этим хлопка закрывшейся калитки.

— Марат, ау! Ты чего это?.. — спросил Валя, озадаченный необычным поведением друга, и содрогнулся от боли, всколыхнувшейся у него в голове упругой волной. Он сморщился, потрогал ноющую челюсть, провёл припухшим языком по ноющим зубам.

Марат не отвечал.

Валя приблизился к нему и, желая тронуть друга за плечо, ненароком мизинцем коснулся ствола яблони — улыбка блаженства растянула его губы, потому что у него в одни миг перестали ныть мышцы, а голова сделалась лёгкой и успокоились нервы.

Валя тут же прижался ладонями к серой коре яблони, припал к ней щекой и закрыл глаза. Он стал внимательно прислушиваться к себе… и потонул всеми чувствами в приятных тёплых волнах, которыми накатывала на него неведомая, но желанная энергия. Он наполнялся ею с головы до пят.

Валя расслабился до кончика последнего волоса…

Авдотья Лукинична выглянула в окно, всплеснула руками и запричитала:

— Боже милостивый, что же это! Что же они делают? Как им это пришло на ум?

Она торопливо засеменила и вышла на крыльцо.

— Что же это вы, бесенята, затеяли? Какое такое затмение на вас нашло? Разве можно лежать на холодной земле? А ну вставайте! Вставайте сейчас же! Живо!

Мальчики не обратили на старушку никакого внимания. Они её попросту не заметили и не услышали. Они лежали на спинах, сняв футболки, раскинув руки и ноги — как пятиконечные звёзды на морском дне. Они развернули руки ладонями к рыхлой чёрной земле, упёрли в неё босые стопы ног и с восторгом смотрели в далёкие небеса широко распахнутыми влажными глазами.

Авдотья Лукинична сошла по ступеням, похватала одёжу мальцов и с решимостью принялась их лупить ею, причитая:

— Ах вы, бесенята, паршивцы этакие, вот вам, вот! Бесенята, ах вы, ах вы…

И это помогло.

Мальчики очнулись от забытья, встрепенулись от хлопков по голым животам, ошарашенными вскочили на ноги — и никак не могли разобрать, в чём собственно дело, в чём они провинились?

Они усердно крутили головами и вращали глазами.

— Бабушка! Бабушка, что ты! — возмутился Марат, наконец осознав угрозу. — Что ты бушуешь? Что стряслось?

— И он ещё спрашивает! — возмутилась Авдотья Лукинична и, чтобы нанести очередной удар, замахнулась — футболки, от неповоротливости и неторопливости её старческих движений, вяло заболтались в воздухе. — Вы… — она мягко приласкала одёжкой внучка, — что же это удумали? Зачем это вы улеглись голышом на холодную землю?

— Кто? Мы?.. — растерялся, не понимая, о чём она говорит, Валя. — Мы не…

— Смотрите, как перемазались — теперь придётся стирать штаны. Вот же досталось на мою голову горе! Никак не думала, что ты, Марат, такой неслух и оболтус.

Мальчики осмотрели себя и убедились, что они, и правда, грязные.

— Что же это… как же… это? — только и сказал Марат, не помня, как и зачем он лёг на землю, да ещё сняв футболку.

Валя и Марат стояли пристыженными, мучаясь от тягостного замешательства, стараясь понять произошедшее. Они лупали глазами и не двигались с места. Молчали.

— Чтобы больше я такого не видела, — потребовала Авдотья Лукинична. — Ясно? Так и запомните на верно!

— Чего это вы такие ошалелые? — присмотревшись к мальчикам, спросила она. — Хорошо-хорошо, — всполошилась Авдотья, посудив, что это она чрезмерно напугала их нежданным битьём и строгим выговором. “Как бы не стали заиками”, — подумалось старушке. — Давайте, живенько ступайте в душ, мыться, а я сейчас всё постираю, и на летнем солнышке, под гулящим ветерком всё сделается сухим в одночасье. — Она подтолкнула мальчиков, и они послушно пошли, не произнося ни единого слова — это сильнее прежнего понудило призадуматься Авдотью Лукиничну о неприятных последствиях, которые могли случиться от её шибкого наскока на детей. — А потом я вас покормлю, — добавила бабушка, глядя на то, как мальчики тихо входят в душ.

— Чего это они? — спросил Анатолий Сударышкин у жены своей Анны, вставшей в дверях с Ванюткой на руках, который улыбался румяным округлым личиком.

— Не знаю, — отозвалась Анна. — Пойдём, мы хотим кушать, да, Ваня? Аю?.. а-а… да-да-да… вот, да, так, да-да… — Малыш ухватил её за нижнюю губу, а потом — за нос, и весело засмеялся беззубым ртом.

Молодая чета прикрыла входную дверь на свою половину избы.

 

Продолжить чтение Часть 1 Главы 19-25

 

  Поддержать автора