В этой книге переплелись судьбы казалось бы столь разных людей: женщины, потерявшей всех родных в череде войн, от Первой до Второй мировой, и при сталинских репрессиях, потерявшей себя от горя, и нашедшей приют в глухом лесу, на том месте, где за пару веков до её прихода в один день умерло несколько сотен человек, убежавших, как им казалось, от царского гнёта, отвергнутых обществом из-за веры в их собственных богов, – и вот, спустя долгое время, былые страдания породили новые беды, и уже люди, живущие в нашем немыслимом прогрессивном 21 веке, узнали, что такое ужас и непроходящая боль.
“Дурдиль” – Гимн Свободе!
Умопомрачение! Невероятные, невообразимые приключения выпали на долю главных героев этой книги! Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно на белом свете, да ни в жисть! Что бы важный пузатый мужик ползал по земле в исподнем? Озирался бы он по сторонам, чтобы не ударило его по голове близким деревом, вдруг вырванным неведомой силой из почвы? Затравленно поглядывал на низкое небо, затянутое густыми тёмными облаками, которые разрывает невиданных размеров смерч? Не смерч, а исполин! Непостижимо! Такого не бывает!
А что в той стороне? Неужели по лесу шастают волки, клацая острыми зубами, — и несётся над округой тоскливый вой?.. А зачем вот те дяди и тёти залезли в песочек и возятся с игрушечными машинками и солдатиками? Что с ними случилось? Ведь им надо спешить на край деревни, где собрался народ, чтобы возводить неприступную стену, создавая препятствие для всякого незваного гостя. Но нет! Вот ещё люди: они неподвижно стоят на улице, засмотревшись в неведомую пустоту… И слышно неподалёку от них, как тихо бряцает колокольчик, мерно качаясь на длинной палке, которой погоняет стадо гусей местный участковый. Он идёт важно. Из одежды на нём лишь пыльный картофельный мешок. За ним летят непонятные звёздочки-мушки, слегка освещая ему путь.
Вдруг визг и лай! Это собаки рвут тушу коровы, почему-то лежащую у крыльца магазина. Мужик спешит — у него дрожат руки, ружьё трясётся, патроны падают… Бах! Бах! Стреляет он, и собаки несутся врассыпную, а он бежит к корове с длинным ножом, чтобы делить добычу. В это время его соседка жадно ест вкусный шоколад, навалившись спиной на завалинку дома в своём дворе. Она давится, перхает, но продолжает кушать старый домашний телефон, невзначай показавшийся ей большой вкусной конфетой.
Что же творится? Почему перевернулось всё с ног на голову в Верхних и Нижних Устюгах? Кто творит такую напасть? Почему уцелевшие люди, что закрылись в домах, шепчутся о происках некой девки-ведьмовки, которую называют они между собой Лесной Феей? При этом каждый мечтает её лицезреть, ведь толкует народ, побывавший в глухих лесах и вернувшийся оттуда полоумным, что она необыкновенной красоты и игривая до безобразия. Но вот шарахаются они, забиваются в дальние углы от двух мальчиков – её наместников, идущих по улице…
Что такое?! Что за «виу-виу-виу» слышится вдали? Куда спешит милицейский эскорт? Снова что-то случилось? Когда же кутерьме придёт конец? Сколько можно терпеть напасти, скопом свалившиеся на одну деревню? Неужели никому из её жителей не уцелеть, или кто-то выберется, пускай утеряв рассудок, но продерётся он через лес, с его оживающими в ночи деревьями и говорливыми пнями-дедами посреди болот, продерётся, чтобы увидеть в первых утренних лучах солнца высокие дома просыпающегося города?!
Глухой лес. Старая изба. В ней живёт молодая женщина. Кто она? Зачем она здесь? И никого вокруг. Только дикие звери. Люди обходят это место стороной, не желая увидеть нечто страшное, а может, боясь никогда больше не выйти из леса. Но однажды всё меняется: безумие и страх покидают лесные чащи, вторгаясь в жизнь одной деревни. Над лесом вырастает смерч. Он крушит деревья. В ночных облаках вспыхивает огонь. Воют волки. Люди спешно возводят неприступную стену, защищаясь от враждебного Мира. (Аннотация книги). Жители деревни Устюги иногда встречали в непроходимых чащах своего леса женщину-отшельницу. Они называли её – Лесная Фея, за неуловимость и сложный характер. Каждый раз при такой встрече с людьми происходили странные вещи, а потом мало кто из них мог вспомнить хотя бы что-то о случившемся. Но вот однажды всё окончательно вышло из-под контроля, потому что на деревню напала опасная хворь – люди обезумели, над лесом поднялся огромный смерч, завыли волки, а ночные облака осветил огонь. (Аннотация книги 2).
Упоительно-очумительная штука! Гарантированы и неизбежны незабываемые многие часы наедине с книгой – они скатятся, как лавина в горах: шумно и немилосердно! Читайте и получайте в личное пользование книгу, чтобы положить её под подушку, и достать оттуда в суровую тёмную годину, чтобы утешиться!
Здесь собраны лучшие, но далеко не все, что есть на просторах Интернета, варианты для удобного чтения и получения в личное пользование книги “Дурдиль”.
Поддержать автора и получить от него книгу как подарок в электронном виде или её печатную версию с автографом на
Читалка №2 — на
Адаптивный формат отображения: меняются в ручном режиме – размер шрифта, плотность строк, количество страниц на экране. Будет на 40 руб. дороже, чем на ЛитРес или Ozon.ru.
Временно недоступно!
Если кому-то удобнее иметь дело с Ozon.ru для совершения покупок, тогда вам сюда: печатная версия книги в мягкой обложке — на
Временно недоступно!
Можно приобрести печатную версию книги в мягкой обложке дешевле, чем на Ozon.ru, на 80 руб. в магазине
Временно недоступно!
Ночью беспрестанно надрывал глотку бестолковый петух.
Он буйствовал в кромешном мраке.
Он, вдруг появляясь, потрясал багряным гребнем, яростно колотил крыльями и, налетая сзади, бил клювом по темечку.
Воздух закручивало вихрями.
Кружились перья.
И петух снова горланил!
Он пугал их, выгоняя из зарослей лося или волка, а то вдруг бросал под ноги огненную стрелу — рыжую лисицу, или швырял ошалелого зайца.
— Хи! Хи-хи… хи-хи-хи… — нежным колокольчиком звучал смех игривой лесной девы, проворно перебегающей, прячась, от дерева к дереву.
Неуловимо мелькая в белой тонкой сорочке, она возникала то у одного, то у другого ствола в густых зарослях леса. На миг замирала, прижималась ладонями к шершавой коре, призывно, лукаво улыбалась и, прискакивая, устремлялась дальше, пуская по ветру длинные пряди волос.
Ему было жарко. Сердце бешено билось. Голову наполняла дурнота. Ему казалось, что он с минуты на минуту потеряет сознание, — но он никак не мог остановить своего бега, в стремлении изловить чудесное лесное существо…
Нежно-зелёной чешуйчатой массой он незаметно пробирался по мшаре: он припадал ко мху, таился в хилых деревцах, невесомо скользил над топями, затаив дыхание слушал бурление газов, поднимающихся из их гниющих глубин, высматривал на окраине леса перепелов, вальдшнепов и куропаток.
Он поднимался вверх, до самых макушек высоченных сосен, и гонял на их ветвях дроздов и синиц с одиноким старым вороном. Он угощал белок орехами и грибами. Он дарил дятлам упитанных жуков и червей, — и дятлы стучали по стволам деревьев ещё веселее и звонче, благодаря его, а дрозды им вторили, щебеча и свистая…
Амвросий не видел последствий падения топора, а оттого у него в мозгу копошились ужасные предположения, — он как минимум разрубил ступню, а как максимум отсёк от неё добрую половину! И теперь он будет не только старым, одиноким и немощным, но ещё и калечным!
Залежный увидел старика ещё при подъезде к дому: тот лежал у сарая, возле пня для рубки дров. Он знал его — это сирый и больной Амвросий. И, выйдя из машины, участковый прямиком поспешил на помощь.
А чаща там такая, что невозможно идти — не пускает, шагу не даёт сделать. Ветки, кусты, стволы, репей, колючки, паутина всюду страшенные, кочки, валежник горой — порой чуть не до колена доходит… Как уж пробирался?! Смрад, угар один в голове!
Участковый побрёл к дому Крушининых, а народ, из-за уважения к нему, на почтительном расстоянии потопал следом.
— Караууууууул! — заголосила вдалеке какая-то женщина.
— Батюшки мои! Батюшки, — прошептала она, переводя дыхание, сбившееся от быстрого хода и от нервов. И, увидев в нескольких сотнях метров народ, опять закричала: — Караул! Люди, помогите!.. Утоп!.. Мальчик утоп!
Но тут что-то с сокрушительной силой ударило её в худосочный зад!
Макариха поднялась на воздух и пронеслась по нему добрых полтора метра. Она с утробным выдохом брякнулась на живот и второпях перевернулась на спину, чтобы увидеть, что же это такое было.
— Ба… тюшки, — одними губами выговорила жена, потрясённая открывшимся зрелищем.
Муж сидел в гнезде, кудахтал и квохтал, а руками, поднятыми до уровня подмышек, бил и трепыхал, как курица крыльями. Делал он всё это ладно и сосредоточенно…
— Спятил, что ли?.. — оторопело спросила жена сама у себя, и обняла сына, прижавшегося к ней в испуге.
— Р-ррррр-ры… — повернулось с рычанием и оскалилось на мужика перепачканное лицо Степана.
— Ух-ты, дрянь моржова! — изумился мужик.
Степан смотрел недобро — с ненавистью… и отодвинулся так, чтобы быть боком к объявившемуся сопернику — тот, по-видимому, хотел отобрать у Степана дурманяще пахнущую кость, чтобы полакомиться самому.
В этот раз здоровенная палка легла вдоль всей спины Стёпы, и задела затылок.
Степан шмякнулся на землю словно мешок с горохом, плашмя — распластался с коротким шумным выдохом, и затих. Только пыль, поднятая его телом, лениво стелилась вокруг.
— Ой, люди добрые, что же деется? — после секундного замешательства, воткнув пальцы в свои распущенные длинные волосы, запричитала-заголосила женщина Степана. — Средь бела дня мужика прибили! Насмерть же, насмерть убили! Помогите! Пома-а-ги-те-е-еее!!! Пааа-маааа-гиии-теееееееее!
Сзади надвинулся грохот, и, сотрясая пол и стены, хрустя костями, гигантский валун накрыл тёмной тенью угасающее сознание Кирилла Мефодьевича Залежного, участкового милиционера…
Не шёл — ломился!.. Встал — осмотрелся. А в чаще — мрак. Просвета — нигде. Тут меня паника обуяла, да так скрутила, что я сел на ворох сучков и прелых листьев и тихо так завыл. Ну, знаете, так это, с подвыванием, себе в колени и обхватив очумлённую голову изодранными, в крови и в грязи, руками…
Солнце бежало по небу очень быстро: от горизонта до горизонта. Когда оно исчезало, наступала короткая ночь, в черноте которой мерцали высокие звёзды, а в центре хоровода, в котором продолжали кружиться девочки, горел костёр, играясь всполохами огня и бросая в небо снопы искр… Потом из-под восточной горы, накрытой шершавой шапкой леса, выскакивало солнце — и снова неслось оно с неимоверной скоростью по небосводу, падая прямо за изгиб ослепительно сверкающей речушки Дульки.
Он открыл глаза и взглянул в самую сердцевину клокочущего небесного шара — яркие пятна поплыли перед его утомлённым взором.
Паша медленно закрыл глаза… и небо заволокло пеленой — солнце померкло. По щеке мальчика скатилась слеза — ему не хотелось быть грубым или злым, но его вынуждали.
Под окном заливчато засмеялась мама, что-то вкрадчиво пророкотал отец.
Сразу четверо мужчин и женщина застыли возле какого-то дома, засмотревшись на только им открытый неведомо-чудесный или очумело-оголтелый мир — заглянули они по ту сторону бытия, за край мироздания. Они стоят без единого движения, с широко раскрытыми глазами, а над ними плывут облака.
Фёкла потянулась к телефону, намереваясь набрать нужный номер, но вдруг на неё что-то нашло… и засаленный, грязный белый аппарат показался ей вроде как уже и не аппаратом для связи, а большим куском белого шоколада. И ей так захотелось его отведать!.. аж заломило зубы и выделилась обильная слюна.
Фёкла сглотнула. Её дыхание, взбудораженное бегом и переживаниями, улеглось, стихло… Она подняла трубку и поднесла её к глазам. Она высунула язык… она медленно, с удовольствием провела языком по всей длине трубки.
— Сладко, — сказала Фёкла. — Вкусно. Удивительно вкусная конфета. Никогда таких не пробовала.
Кровь потекла по подбородку и капнула на её байковый халат. Но она этого не заметила. Она ела, грызла шоколад. Ей было очень вкусно, приятно. Она получала невиданное удовольствие.
Миша флегматично опустился на землю, прислонился спиной к крыльцу и стал с наслаждением запихивать в рот большие острые куски твёрдого пластика.
— Вкусно, — одобрительно сказал он Вале, стоящему в метре от него.
— Кушай, насыщайся, деточка, — отозвался мальчик.
— Ага, — чавкая и причмокивая, согласился Миша и счастливо улыбнулся.
Что-то ударило Фёклу по голове — Фёклу наполнил звон, и она лишилась сознания.
“Ауди” и два УАЗа не доехали до Вали всего каких-то сто метров. Они свернули к реке и поползли по накатанной и нахоженной дорожке вдоль поля. Они покачивались и поднимали в пасмурное небо густую пыль.
Милиции всё известно!
Со стороны города послышалось заунывное: “Уйи-уйи”, — и через полминуты проехала “Скорая”, едва не задев Валю.
На омертвелых ногах, с головой, гудящей как порожняя цистерна на железнодорожных путях, Валя потащился ко вновь прибывшим.
Залежный забеспокоился в тот момент, когда в окне разглядел фигурку Вали. Тот стоял посреди дороги как кем-то забытая игрушка, и вокруг не было ни одной живой души. Валя был недвижим. Даже ветер, если судить по кустам и деревьям, к этому моменту стих, хотя по небу всё так же проворно бежали-тянулись серо-лиловые стада облаков.
Макар застонал, заскрипел сеткой кровати — встал. Выглянул в окно — поёжился.
— Денёк-то сегодня… прямо как нарочно в тон моему настроению… и всем вершащимся в деревне делишкам.
Макару очень хотелось пойти узнать, не приключилось ли чего нового? Но он не отваживался, потому что он неминуемо услышит в свой адрес шуточки-прибауточки. И это будет нестерпимо.
У самой калитки двора Туркиных Макара прошиб пот, потому что он увидел у крыльца дома женщину: она лежала на боку, спиной к нему, прижавшись к стене терраски, — и это была Фёкла!
Макар подошёл к ней, нагнулся, всмотрелся… потрогал огромную шишку у неё на затылке… перевернул женщину на спину. Та едва уловимо шевельнулась — и застонала. Не открывая глаз, она начала подкашливать. Макар, желая помочь, подхватил её под спину. Фёкла выгнулась дугой, захлёбываясь, напружинилась и выплюнула кусок всё того же белого пластика.
— Да что, чёрт возьми, здесь творится?! — возмутился недоумевающий и шокированный Макар Рябушкин.
— Ты о чём, тётка? — Кузьма, щурясь от дыма, евшего глаза, уставился на сгрудившихся баб. — Я чо-то не пойму, ты хлопочешь о моём кранике или о котле?
— У тебя уже не разобрать, где что!
Кузьма опять не понял, чья голова это сказала.
— Выходи, кто бы ты ни был, биться будем! В равном бою сойдёмся! Выходи, говорливая моя!
— С бабой биться! Тю! Ты, Кузьма, остатки совести потерял!
Макар спрыгнул на землю и понёсся за орудием убийства, а может, за оружием, которым станет топор, если обратить его против попытки совершения очередного насилия! Разве мало искалеченного Амвросия? И вот теперь оно — насилие! — нависло над Макаром.
Одинокий волк — судя по всему старый или больной — безрадостно вышел из леса. Он остановился, низко опустив голову, не сводя маленьких, слезящихся жёлтых глазок с обнявшихся, неподвижных людей. Он знал людей, но ему ещё никогда не приходилось отведать, что это такое на вкус.
“Волки!” — ужаснулся мужик, и больше уже не помышлял звать на помощь.
Ожидая визита хищного зверя, он стиснул свою толстую походную палку до того, что у него побелели костяшки пальцев.
Он повернул к Паше свою физиономию, перепачканную чем-то блестящим, и сказал:
— Гэ!
Паша затрясся: кошмар возвращался — он уже был близко!
— Эй, ребятня! — крикнул Паша. — Вы что делаете?! А ну, прекратите!
Зря он это сказал. В тот же момент все собранные, натасканные и сложенные внушительной горкой плоды фруктового дерева полетели в него, и Паша уже не заметил на лицах детей радости или веселья: дети стали сосредоточенными, упорно злыми — непримиримыми.
И тут послышался визг и донеслось рычание — это где-то с остервенением дрались собаки.
Грохнул выстрел.
Паша от неожиданности присел.
“Неуместный мужик, неуместный, — твердил Паша. — Тут такое творится, а он!.. Блажен в своём неведении”.
Его тучный немолодой стан был облачён в потрёпанный мешок из-под картофеля: в мешке были проделаны дыры для головы и рук, и так вот через эти дыры, через верх, через голову, был он напялен самим же автором, выдумщиком скромной одежды, то есть Кириллом Мефодичем, и подпоясан верёвкой. Мешок доходил Кириллу Мефодичу до середины дряблых ляжек, как соблазнительная мини-юбка у девушек. Только на нём это выглядело до крайности противно.
На верхнем конце трости, позади плеча Кирилла Мефодича, качался и глухо позвякивал небольшой колокольчик, вокруг которого, по каким-то причинам, вился пяток крупных мух или оводов — Паша не мог определить точно. Всякий таившийся по домам и закуткам огородов человек, заслышав это позвякивание-бряцание, в ужасе кидался в самый укромный тёмный угол и трясся там, моля: “Да минет меня участь сия!”
Паша был в полукилометре от убежища, когда над центром Горелой Горы появился вихрь, который стал тянуться кверху, и скоро достал до неба, вовлекая в своё вращение низкие облака.
По небу плыли свинцовые тучи. Лес был тих и безжизненно недвижим. На западе бушевал Смерч.
…мой второй сын погиб… Я осталась одна, совсем одна. Я всех потеряла. И они не просто уходили туда, откуда нет возврата, — они уходили не по своей воле, по принуждению, насильно… Мне было 52 года… мне всё сделалось безразличным… Я тайком покинула предписанное мне местопребывание. Я ушла искать тех, кто, быть может, ещё возвратится в мою жизнь…
Уцелели, но стали страшненькими да немощными калечками две девицы — они-то и поведали подробности свершённого злодеяния…
Земля кружилась вокруг Солнца, Луна кружилась вокруг Земли. Всё имело центр и от него зависело. Мальчик и девушка плыли вместе с ними в необъятных просторах Космоса, кружились в бесконечном танце, водили хоровод. Всё бежало, всё менялось — и вот на небе зажглись и замерцали звёзды, а над южным краем тёмного леса повис ясный месяц.
— Нам пора, — сказала она. — Идём.
— Куда? — поднимаясь, спросил мальчик. — Куда и зачем мы пойдём?
— Нас ждут. Мы нужны людям, — ответила она просто и непонятно.
Продвигались они медленно, — казалось, что на ощупь. Она вела его за руку. Он семенил за ней следом, внимательно смотря под ноги. Временами чудилось, что они ускользают, преодолевая разом несколько метров, как белые приведения, бродящие в неурочный час в потёмках сказочного леса…
Им надо было идти, и они шли туда, где в них нуждались, но куда никто их не звал.
Ему открылось невообразимо красивое зрелище: над всеми Устюгами — от края до края леса и до самой речки Дульки, — во всё сгущающейся темноте вечера, летали светящиеся хлопья.
Возле восточной линии леса горели костры, мелькали фигуры, трещали деревья. Людей, работающих там, больше не заботило то, что продолжало твориться над северной частью леса: не беспокоил их Смерч, застывший на месте огромным столбом.
Вдалеке, внизу, по деревенской дороге медленно шёл участковый. Он потряхивал посохом, чтобы звенел колокольчик, за которым тянулся рой светящихся мух-мошек. И сам колокольчик показался Вале светящимся.
В темноте, в окружении вяло плавающих повсюду в воздухе жёлтых хлопьев, люди, как муравьи, тянулись струйками к центру, где в тепле и довольстве жила их единственная царица-матка.
Были здесь и дети, запамятовавшие о своём малолетстве, и немощные старики, позабывшие о своих болезнях. Длинная змея, сформированная таким вот разнородным людом, тянулась по деревенской дороге, уползая во мрак леса, в глухую, непроглядную темень. А в небе куда-то стремительно бежали грузные клокастые облака. Над людьми кружили жёлтые хлопья, — они, как могли, освещали им путь. Людей было много: может, триста, а может, четыреста человек! Все они двигались в едином порыве. В голове этой искрящейся змеи сиял и позвякивал колокольчик, привязанный на конце высоко поднятой палки или, как предпочёл бы сказать Кирилл Мефодич, на высоко поднятом посохе.
Над Устюгами расплескалась нежная голубизна чистого неба — начинался новый день. Было свежо и вольно. Был ранний час. Было тихо, словно мир затаился и чего-то или кого-то ждёт…
Смерч свирепствовал в каких-то двух сотнях метров от него, насыщая пространство воем, скрежетом, треском, шорохами.
Смех не отставал, казалось, что он — всюду: то спереди, то с одного, то с другого бока слышал Дима издевательское хихиканье неведомого гостя, составившего ему компанию в ночном лесу.
Дима снова был вынужден остановиться: перед ним стоял старичок-сморчок-боровичок, не больше метра, сам как пень корявый и прямоугольный, обросший с ног до пят волосами, очень похожими на мох, и был обвешен тиной и сучками. В руке он держал факел — свет был нетвёрдым, блуждающим, — а вокруг шевелились кусты и двигались деревья.
— Только я не дедушка. Я внучок его, — сказал дедушка. — Я ещё маленький, а дедушка мой старенький, дряхленький — вот он и выслал меня, чтобы тебе пособить: тревожный ты, баламутный, всю тину со дна озёрного поднял, да так, что лягушки стали задыхаться и выбираться на сушу… а там так ужасно расквакались, так ужасно… терпежу нет их слушать… Беги туда, беги, человечишко… — сказал не то пень, не то дед и погасил факел в водице между кочек бережка лесного озера, невидимого для Димы.
И кромешная темень сильнее прежнего сомкнула мир вокруг Димы до его частого дыхание и гулко бьющегося сердца. Ни зги не стало видно, хоть глаз коли.
Донёсся пронзительный волчий вой. Заухал филин.
Если бы Дима мог, то он испугался бы. Но пугаться больше того, чем уже было, не представлялось возможным. Он и без того дурел от страха. Да так, что уже успел распрощаться со здравым рассудком, посудив, что он выберется, если выберется, из этой передряги непременно поседевшим, трясущимся и лишённым ума.
Лена выскочила из леса на противоположной стороне поляны от Димы. Увидев друг друга, они рассмеялись, искренне обрадовавшись, наконец испытав облегчение. Они бежали навстречу, смеялись и кричали. Слёзы наполняли их опухшие и красные глаза.
А Тимофей думал о том, что всяк день хорош по-своему, и солнце здесь ни при чём… лишь бы не было волков, безвыходности и беспомощности! Думал он так про себя, а сам завистливо косился на влюблённых голубков — на Диму и Лену Журавлёвых.