ЧУДОВИЩЕ ВНУТРИ МЕНЯ
Андрей Куц
Набежавшие тучи заляпали небо тусклой гуашью, ускорив приближение ночи не по часам, а по убывшему дневному свету. Навалилась куриная слепота — и потянуло в сон.
Был всего лишь восьмой час, а на улице — будто бы дело клонится к полночи. Но это не впечатлило троих отважных товарищей старшего Обозько. Они продвигались неверным хмельным шагом к ещё днём намеченной цели, невзирая на то, что Обозько отказался принимать участие в их затее. Они часто останавливались, встречая знакомых, а то, поддаваясь на их уговоры, присаживались на скамейку. Спиртным их угощали неохотно: время было смутное, неспокойное — не просто добывалась пьяная радость жизни. Потому и решили Довженко, Иванов и Кирилл завернуть к уже известному нам Вадиму Никаноровичу, и не просто за самогоном, а за тем самым первачом, который употреблял в злосчастный день Константин Обозько: они хотели как можно тщательнее воссоздать обстоятельства, предшествовавшие страху Обозько, — как знать, но, может быть, настоянный на неведомо-чём-таком ядрёный жёлтый напиток дедка Никанорыча и был причиной, пробудившей к жизни видения и, как следствие, припадок Обозько.
Довженко с Ивановым присели у боковины нужного дома, закурили. Тем временем проворный Кирилл осторожно, на коленях, подобрался к краю забора, чтобы посмотреть, сидит ли на скамеечке Никанорыч. Делали они это для того, чтобы не прознали про их визит вездесущие бабы — любительницы подкарауливать своих и чужих мужиков у злачного места. Частенько бабы сами не отказывались от подношений Никанорыча — прикладывались они к стакану с сомнительным содержимым, что, впрочем, не мешало им гонять своих да отваживать посторонних мужиков от частого заглядывания к Вадиму Никаноровичу, устыжая их, срамя. А бывало, что доходило до того, что отгоняли они зачастившего или подгулявшего гостя силой, тое есть руками и хлюпающими пузами. Подобное, конечно, не нравилось Никанорычу, но он ничего не мог поделать. Он только пужал баб тем, что для них вот он точно прикроет свою лавочку, более не даст им ни граммулички! Ничто, кроме такой угрозы, не имело более сильного воздействия на недовольных соседушек-баб и бабушек. Гонять их от двора и ругаться с ними, было бесполезной тратой сил и времени. К ожесточённым битвам и склокам Никанорыч прибегал только под влиянием своей же стряпни, употреблённой в значительном количестве, или же иной раз запросто так, на трезвую голову, но исключительно для баловства, хулиганства, чтобы поиздеваться над неугомонными клушами.
Никанорыча перед домом не было, а вот бабы — аж в количестве четырёх штук! — сидели и, выискивая объект для своих пересудов, крутили головами, о чём-то клокоча.
Кирилл вернулся к товарищам и сказал:
— Сидят, вертят бошками, судачат.
— Никанорыча нет? — спросил Довженко.
— Нет, нету.
— Тогда пошли с задов.
— Пошли.
Через заднюю калитку, через весь огород прошли они к чёрному ходу дома Вадима Никаноровича и, нырнув в сарай, поднялись по крутой узкой лестнице. Постучали.
— Свои, Никанорыч. Нам бы пол-литра. Это я, Довженко.
Воцарилась тишина.
Никто не открывал.
— Кто с тобой? — вдруг раздался шёпот прямо за дверью.
— Иванов и Кирилл.
Щеколда была отброшена и дверь приоткрылась:
— Заходите, заходите, заходите, — заталдычил хозяин.
Троица гуськом прошмыгнула внутрь.
Никанорыч придирчиво оглядел их, сказал:
— Пол-литра — трояк.
— Чо так дорого, Никанорыч? — вскинулся Кирилл. — Давай по-божески, как прежде, за два.
— Ишь, малой, чего захотел? Ты погляди, какая ныне жизнь-то пошла. Ты бы куда ещё пошёл, поискал бы, может кто даст, а? Что молчишь? Знаешь, как я рискую? Менты вокруг так и шныряют, а молва людская, что сорока на суку — всем без разбора, на всю округу кричит. Того и гляди останетесь вы, ребятушки, без Никанорыча.
— Ладно, давай, чего уж там, мы понимаем, — вмешался Довженко.
Никанорыч прошёл в комнаты, плотно затворив за собою дверь, но оттуда всё же успел донестись запах кипящего зелья.
— Ишь, как пахнуло! — залыбился Кирилл. — Свежатинка. Первачок.
Никанорыч вынес бесцветную бутылку из-под водки с жёлтой водицей. Он, ревностно следя за обменом, передал её, тут же принимая взамен три рубля.
— Вот и ладно, идите с богом, — сказал дед.
— Никанорыч, нам бы это, чем-нибудь прикрыть её, — сказал Иванов.
Никанорыч замешкался, но всё же возвратился в комнаты, и вернулся с мятым бумажным пакетом из-под сушек:
— Нате, высыпьте во дворе крошки и давайте с богом.
— Угу, — согласилась троица и спустилась в сарай. Они вытряхнули из пакета крошки и запрятали в него бутылку, прошли через огород в заднюю калитку и оказались на просёлочной дороге, по которой и продолжили свой путь.
— Давайте оставим её на потом, вдруг будет что отметить? — предложил Довженко.
— Или посидим, посмеёмся да пожалеем простачка и труса Обозько, — сказал Иванов.
— А что, если мы сами чего увидим? — робко вставил Кирилл.
— Когда ничего не найдём и не увидим, сядем, выпьем и вот тогда-то точно увидим! — сострил Довженко. — С этой отравы ещё не такое привидится, — уточнил он.
От реки подул холодный ветер, и они ускорили шаг.
Затаившись в кустах, среди сплетённых веток, украсившихся молодой листвой, Роман хорошо видел единственную тропинку, вытянувшуюся вдоль заброшенного здания. Как он сюда добрался, Роман не помнил, не отдавая отчёта своим поступкам. Роман провожал бессмысленным взглядом людей, отстранённо слушал смех и голоса, доносящиеся то от здания, то из здания… но вот на тропинку вышел сам Сергей Толкаев — ни один мускул не дёрнулся на лице Романа, как будто этот пацан не был его заклятым врагом.
Сергей остановился. Он видел в здании ребят. Некоторых он знал. Сергей колебался, не осмеливаясь объявлять себя, не зная, сможет ли он избавиться от них после. Но тут он вдруг подумал, что его клад уже найден, и теперь, именно теперь его делят… или… или вот-вот найдут — осталась минута, нет, секунда, и тогда всё пропало!
Сергей стронулся с места.
Рома без эмоций проводил его глазами. В любое другое время Рома непременно обеспокоился бы мыслью, что такие люди, как Толкаев, не приходят случайно туда, где у таких людей, как Рома, намечены серьёзные дела — у них чутьё на поживу, и они очень часто берут верх, и уносят всё, что принадлежит другим! Но сейчас Рому не интересовали подобные мысли. В голове у Ромы был штиль — тишина и покой, бездвижие. Он просто сидел и чего-то ждал.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Когда совсем стемнело, Рома встал, выставил перед собой сумку и двинулся через кусты и прошлогодний бурьян к зданию из красного кирпича. Он приблизился к окну, постоял, слушая, что делается внутри, и побрёл вдоль стены, отыскивая проход. На фоне противоположного окна кто-то мелькнул. Рома не сомневался, что это Толкаев.
Сергей удачно ускользнул от бывших на фабрике ребят. Слоняясь с ними по зданию, он приметил, как ему показалось, нужное место. Потому теперь он споро взбежал на второй этаж по лестнице, усеянной камнями, палками, бумажками, разбитыми бутылками. Пройдя сквозь свет уличного фонаря, он утонул в темноте закутка, где сутки назад спал Константин Семёнович Обозько: там всё ещё можно было видеть разложенную газету и землю, сохранившую форму его тела, и пустую бутылочку в двести пятьдесят миллилитров.
Сергей раздумывал, с чего бы начать… Как он узнал от ребят, в куче того самого хлама уже рылась не одна пара рук, но никто ничего не нашёл. Получалось, что нужно было браться за саму стену, ведь в ней, судя по всему, и были замурованы деньги. Значит, если рушить стену дальше, вглубь и вширь, то, скорее всего, отыщется то главное, что не давало Сергею покоя весь день. С собой у него была длинная и толстая отвёртка, которой он намеревался ковырять и долбить, что потребуется, строительный мастерок, который пригодится для копки и очистки места от всякого хлама, фонарик, который тоже необходим, но пока что его опасно пускать в дело.
“С фонариком надо обождать, — сказал себе Сергей. — Пускай поглубже надвинется ночь, чтобы люди разошлись по домам”.
Также Серёжа имел прочную тряпичную сумку, в которой он тащил всё перечисленное, и которую предусмотрительно спрятал перед тем, как присоединиться к скитающимся по зданию ребятам. Теперь он извлёк из неё содержимое и разложил всё добро на ней же, чтобы ничего не потерялось, иначе ему влетит от отца, да и самому барахольщику и завистнику, жадному до добра Серёже будет обидно и горько от утраты таких замечательных вещей.
Толкаев вооружился отверткой и нерешительно ударил по старому кирпичу. Поднялось облачко пыли. В носу защекотало, глаза заслезились и часто заморгали. Но ничего не поделаешь — надо терпеть. Ничто не даётся за просто так! Это Серёжа знал. Никто не приходит и не предлагает тебе овладеть своей вещью. На всех надо давить, надо запугивать их, обманывать, надо красть, выигрывать, жульничая, в общем, выполнять определённую работу. Поэтому Серёжа решительно заработал отвёрткой.
Когда стало ничего не видно и невозможно дышать, Серёжа отбежал в сторону и обождал, чтобы улеглось созданное им пылевое облако. Пользуясь минутой простоя, Серёжа чутко вслушивался: не привлёк ли он чьё-то внимание, не идёт ли кто-то вверх по лестнице, чтобы посмотреть, кто шкодит в темноте заброшенного здания?
Ничего. Тихо. Только брешут собаки, обозначая своё присутствие в этом мире.
На часах, подаренных родителями на его десятый день рождения, было десять минут одиннадцатого. Серёжа снял часы с запястья — сдул кирпичную труху, аккуратно вытер краем кофты, и бережно запрятал часы в карман рубашки, при этом он не раз хорошенько обругал свою непутёвую голову, позабывшую сделать это заранее.
Пыль осела.
Серёжа приблизился, чтобы рассмотреть дыру. Он потрогал в её черноте руками — ничего необычного не обнаруживалось. Он подёргал кирпичи — не шатаются, и вытащить какой-либо из них пока невозможно. Тогда он опустился на пол и стал рыскать, — может, выпало что-нибудь нужное? Он рискнул и извлёк фонарик. Украдкой подсвечивая под руки, он шарил в свежей кучке кирпичной и цементной трухи.
Глаза быстро привыкли к свету. Он выключил фонарь и ничего не увидел в тёмном углу. Тогда он рассудил, что надо сразу посветить и на стену, рассмотреть её, а потом уже дать глазам отдых, чтобы они снова приняли ночь.
Серёжа посветил в дыру, прикинул дальнейший план работ, выключил фонарь, подождал… и снова набросился на стену.
Вот так вот выбирая по маленькому кусочку, а не выворачивая целые кирпичи, он мог бы стукать и долбить не один и не два часа — это Серёжу никак не устраивало. Ему нельзя задерживаться. Его ждут дома. Серёжу страшит неминуемый скандал. И он стервенеет, спеша получить внушительный результат своих трудов. Его всё чаще и настойчивее посещают скверные мысли о сдаче позиции и отступлении к дому, до кровати.
Серёжа падает на колени, роется в куче мусора, сопит, дыша пылью старого здания, и вдруг каменеет — с него враз спадает всякая уверенность в том, что и зачем он тут делает. Он словно сбрасывает с себя некое очумление. Теперь он чётко и ясно воспринимает происходящее. Что с ним? Почему он потерял интерес к своему занятию?
В этот момент какое-то неуместное движение в противоположном углу, из самой непроглядной черноты, заставляет его почувствовать, что такое близость сумасшествия, — когда рассудок ещё в состоянии воспринимать действительность, но болезнь в своём прогрессе зашла слишком далеко — о регрессе не может быть речи!
Серёжа сидит, не смея повернуть головы, а лишь скосив глаза, и часто, глубоко дышит, поглощая кубометры пыли.
В тёмном углу материализуется хлипкая субстанция неведомой формы жизни… фигура разрастается, колышется, набухает и начинает медленно надвигаться на Серёжу… или это только так кажется от увеличения её объёма?
Нет ни малейшего сомнения в том, что это фигура человека, и соткалась она из темноты, которая, сгустившись до мрака, выдавила её из себя. А мрак продолжает расползаться вокруг фигуры. Он накатывает на Серёжу волной, в центре которой колышется… старик? К Серёже тянутся чёрные сгустки мрака — щупальца? Они повинуются старику. Они хотят дотронуться до мальчика… чтобы поглотить?
Серёжа неожиданно обнаруживает у себя ноги. Он поднимается с пола. Ноги — вата. Ноги не слушаются. Они подгибаются — не убежать! Серёжа падает.
В недрах мрака зарождается рокочущий звук. Он сотрясает внутренности мальчика, и тот мочит штаны.
Серёжа отчётливо понимает унизительность того, что с ним случилось, а потому — паралич оставил Серёжу: он быстро попятился, елозя на заду, перебирая руками по колючему хламу.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— Даай! — сказала фигура.
Серёже показалось, что от этого голоса здание задрожало, а его внутренние органы снова исполнили танец святого Вита.
— Даай! — повторила тёмная фигура старика в центре густой черноты. — Дай мне.
— Что, что дать?.. — пролепетал мальчик. — Я… я… не понимаю.
— Не понимаю я! — истерично выкрикнул Серёжа и всхлипнул.
— Она нужна мне. Дай мне её.
Серёжа молчаливо заплакал. Он качал головой, не осмеливаясь противоречить, не понимая, что же он такое должен дать. Он с превеликой радостью отдал бы всё, лишь бы только закончился кошмар, только бы поскорее выбраться из этого проклятущего здания!
Фигура завершила свою материализацию. Она прекратила движение навстречу Серёже. Она возвышалась хорошо видимым огромным стариком с длинными волосами и такой же бородой. Облачён старик был в рясу. Старик колыхался. Старик протянул руку.
— Ты обладаешь ими не по праву, ты жаден, верни!
— Шт-то… — промямлил Серёжа.
— Билеты, — было ему лаконичным ответом.
С Серёжи словно сняли придавившую его бетонную плиту. Он оживился, несмотря на ужас и противоестественность происходящего. Он торопливо засунул руку в карман мокрых штанов и извлёк несколько кредитных билетов.
— Вот. — Натужно улыбаясь, Серёжа протянул их старику. — Берите, мне не надо, я так… так получилось. Что вы, дедушка, я и не думал их присваивать. Я бы отдал. Ну, конечно, конечно, так и было бы. Берите! — воскликнул Серёжа Толкаев.
После минутного колебания, опасаясь сближаться с чернотой или с тем, что было рукой деда, он с нервической весёлостью положил деньги перед собой.
Но старик опять зачем-то повторил самое первое, самое бестолковое слово:
— Даай!
И Серёжу подмял прежний тяжёлый кошмар.
Он подобрал хилую стопочку денег и обеими трясущимися руками ткнул ею в сторону старика, пытаясь вымолвить: “Возьмите”. — Но у него не вышло: он проглотил звуки от неуёмной дрожи.
— Ты смеешь прикасаться к моим деньгам? — взревело существо.
Серёжа подпрыгнул на месте и вытаращил глаза.
— Не слыханная дерзость, поганый мальчишка! Ты за это заплатишь! Берегись!
Старик качнулся к Серёже.
Серёжа почувствовал, что его едва не покинуло сознание.
Он не заметил, как деньги в его руках объял огонь. Только ожог пальцев привлёк его внимание. Серёжа вскрикнул и выронил деньги из правой руки, но в левой оставалась десятка, которая тоже горела.
Смотря на то, как почему-то тлеет, угасая, и кончик его собственного указательного пальца правой руки, Серёжа не заметил нового, куда как большего несчастья: пламя перекинулось с десятирублёвой купюры на руку и уверенно поднималось кверху, подбираясь к плечу, — горел рукав рубашки и, как бы это ни было невозможно, горела ладонь.
Вопрошающие, умоляющие глаза мальчика заметались, перескакивая с одной руки на другую… нашли старика, задержались на нём и вернулись к левой руке, которую страстно облизывал жаркий огонь.
Пронзительная боль оглушила Серёжу. Он закричал. Он отшвырнул проклятую купюру и бешено затряс рукой. Он вскочил, обо что-то споткнулся, упал, шально заметался взглядом по темноте, полагая, что это ухватило его одно из щупальцев старика. Но старика не было. Где же он?
Серёжа с трудом выделил из темноты таинственную фигуру. Увидав её, он вскрикнул, подскочил и опрометью бросился вон… Вслед ему нёсся неторопливый рокочущий хохот и послышались слова: “Никогда не тронь чужого, иначе ты поплатишься!” — И опять хохот.
В проёме между помещениями Серёжа наткнулся на Рому, который стоял там всё время, начиная с того момента, как Серёжа начал крушить стену.
Серёжа в ужасе от него шарахнулся, тут же шально оглянулся на черноту и возобновил паническое бегство.
Серёжа одним махом преодолел лестницу и выскочил на улицу, уже не помня, как только что наткнулся на Рому, не помня и того, что у него обожжены руки. Он просто бежал, нёсся и ни о чём не думал — лишь бы поскорее оказаться подальше от страшного места!
Рома не заметил огня на руках у Серёжи. Может быть, то была иллюзия? В дальнейшем Серёжа увидит, что немного обожжены и закопчены только кончики тех пальцев, которые держали злосчастные денежные знаки, потому что деньги горели уж точно не понарошку, а на самом деле.
— Иди ко мне, мой мальчик!
Рома оторвал взгляд от пыли, повисшей над лестницей после стремительного бега Серёжи, и повернулся на голос. Рома посмотрел на старика. На лице мальчика не появилось ни единой эмоции. Он без малейшего волнения пошёл на зов.
Продолжить чтение Глава тринадцатая
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259