ЧУДОВИЩЕ ВНУТРИ МЕНЯ
Андрей Куц
— Как Вы себя чувствуете, на что жалуетесь? — спросил доктор.
— Мошки перед глазами, — сказал я. — Пожалуй, несколько нервозен, перевозбуждён, мнителен. Даже, я бы сказал, болезненно чувствителен. Тяжко шевелятся мозги — трудно сосредоточиться, думать, чувствуется небольшой внутренний жар в голове. А так ничего! — я решил улыбнуться.
— Как Вам сегодня спалось на новом месте?
Вот так! По какой-то причине подобное не приходило мне в голову, — предполагаю, что произошло это от обилия информации, накрывшей меня за очень короткое время, которую я большей частью пропустил через чувства.
— Верно, доктор! Послушайте, а ведь, и правда, сегодня я очень плохо спал. Просто ужасно! И если припомнить и посчитать, так спал я, пожалуй, не больше четырёх часов. Уснул я в двенадцатом часу, точнее сказать, погрузился в тяжёлую дрёму: потел, пробуждался, пил немереным количеством воду, опять старался уснуть, наконец, забывался, беспокойно ворочался, потел, пил, лежал, погружаясь в забытьё… — и так часов до трёх ночи. И вот, где-то в три часа я окончательно уснул и спал глубоко, но снилось мне моё детство, проведённое в этом городе. Снилось ярко, отчётливо, правдоподобно — словно наяву. Проснулся я в начале седьмого переполненным мыслями и чувствами о давно прошедшем. И всё лежал с закрытыми глазами — осмысливал, чтобы не забыть, чтобы ничего не упустить. Мне хотелось удержать в памяти увиденное. Потом встал, спустился вниз, чтобы выпить чашечку горячего кофе. Я привык к кофе или к чаю. И мне предложили посетить купальню. Я обрадовался возможности погрузиться в прохладную воду. Но, как оказалось, мои ожидания не совсем сбылись. Появился Обозько, хозяин заведения, — доктор кивнул, — и вмешался с предложением хорошенько попариться. Мы и правда хорошо попарились, сбросили несколько кило, и… и только потом я погрузился в прохладные воды, на которые надеялся изначально… и вот тут-то со мной это и случилось!
— Понятно. Что же я могу предложить? У Вас пониженное давление, слабость, лёгкая воспалённость… — рассуждал доктор. — Давайте я сделаю Вам укольчик пенициллина и укольчик с витаминками, а потом дам снотворное — им тоже можно уколоться, — пожилой мужчина в белом халате нараспашку улыбнулся, — и Вы доберёте необходимые часики упущенного сна. Могу дать успокоительное. Как Вы на это смотрите?
— Что ж… можно. Только что-нибудь одно: либо снотворное, либо успокоительное. Но лучше — снотворное.
— Вы сегодня ели?
— Да, только что, немного… но на ночь я объелся угощениями с богатого ресторанного стола кухни Обозько.
— Это у него водится. Кухня неплохая, и даже, очень хорошая. Могу сразу заверить, Вы не отравились.
— И то хорошо.
— Хорошо. Что ж, обойдёмся снотворным. Пойду, помою руки, и мы с Вами немножечко развлечёмся, — он опять улыбнулся, но на этот раз его улыбка была какой-то отстранённой, равнодушной, как и его глаза — профессиональный врач, что тут добавишь?
— Я в Вашем полном распоряжении, доктор.
— Вот и славно. — И он направился в ванную комнату.
Под одеялом я был абсолютно наг, и потому, пока врач отсутствовал, я судорожно соображал: вскочить ли мне и по-быстрому натянуть плавки или трусы, или сойдёт и так, не стоит волноваться и стесняться, тем более мне всё одно сейчас вкатят как минимум два укола, предположительно в попу?
Доктор опередил меня: он вернулся прежде, чем я склонился к какому-нибудь решению.
Но всё обошлось: лишних вопросов у него не возникло, а я смущённо молчал, надеясь, что доктор либо заблаговременно введён в курс дела, либо сдержанный, либо воспитанный, либо закалённый долгой врачебной практикой, в которой ему неизбежно пришлось навидаться всякой всячины. Нет, ну, действительно, что может взбрести на ум, если приходишь в комнату к двум разговаривающим мужчинам, один из которых лежит в постели, а потом выясняется, что он всё это время был голым!
Когда доктор, разобравшись со мной, собирал саквояж, я не вытерпел:
— Вы не подумайте ничего такого. В таком виде меня принесли из купальни. Мы были в парной, и одеть меня не успели или не посмели. И сам я не успел…
— Всё в порядке. Я в курсе, поэтому ничего такого подумать не мог. Будьте здоровы! — Он направился к выходу. — Спокойно Вам почивать!
— Подождите! Сколько я должен за визит?
— Ничего.
— Как же? А за лекарства? Вы были не обязаны. Ведь оно Ваше личное!
— Говорю же Вам, ничего. Все оговорено. В таких случаях, ну, когда что-то случается с постояльцами или клиентами, и хозяин “Ключей” усматривает в том свою вину, он все расходы берёт на себя. Так что, в Вашем случае, думаю, заминки не возникнет. Прощайте!
— До свидания, — промямлил я и остался наедине с мыслями, надеясь, что это ненадолго, что скоро я забудусь сном, в котором, под действием снотворного, мне ничего не приснится, и я поднимусь с постели с отдохнувшей головой.
Как же глубоко я заблуждался! Действие снотворного не только не отогнало ночные видения, но усилило их. К тому же сон стал настолько крепким, что я не мог пробудиться, не раз желая сбежать от нахлынувших кошмаров.
Уснул я быстро: отвернулся от большого окна, за которым снова, как и в седьмом часу утра, толклись тучи, отвернулся и закрыл глаза.
Я спал, а Рома Садов что-то невнятно шептал в окружающей меня пустоте. Я не видел его, но безошибочно знал, что это именно он, Рома, и никто другой.
— Здравствуй! Посиди со мной, — сказал Рома, показавшись передо мной в пышных кущах запущенного сада.
Он сидел на скамеечке и, указывая рукой, призывал меня садиться на точно такую же скамеечку, стоящую напротив него.
— Я, знаешь ли, — сказал Рома, и был он в обычном человеческом виде, таким, каким был в своей взрослой жизни, — благодаря тебе увидел проход в земле и выбрался в этот чудесный сад! Как тут прекрасно: вольно и дико — свободно! А что за воздух, что за аромат! Какое всё яркое, зелёное! Иногда приятно вырваться из затхлых, гнилостных, зябких земных пещер, удрать от жуков, личинок, червей и разлагающейся, пожираемой ими плоти! Тебе нравится здесь? Мне — очень! Спасибо тебе! Ты даёшь мне веру в то, что не всё потеряно, что можно хотя бы что-то изменить. Позволь мне надеяться на тебя, на твою помощь. Мне одному невыносимо тяжко и страшно. Если бы дедушка откликнулся, пришёл и выручил меня… ведь он давно здесь, потому многое знает, многое может. Но он молчит, не показывается, не отзывается. Может, он за что-то сердится на меня, а?
— А может, его здесь никогда не было? — предположил я.
Он задумался, посмотрел вокруг.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— Смотри, как чудесно! — Его лицо ожило радостью. — Как чудесно… Хорошо бы тут остаться… Но дедушка почему-то не хочет мне помочь. Мне приходится маяться в темноте сырой земли. Там очень, очень сыро: отовсюду сочится вода, текут ручьи и даже есть подземные озёра и реки. Русло одной реки упирается в непроходимую стену. Ища выход, вода накапливается там, создавая большое давление, сильный напор на почву, и — пробивает-таки себе множество путей для освобождения. Но только один, всего один ведёт кверху, в ваш мир, и изливается возле фабрики моего дедушки, которая теперь принадлежит Обозько. Ненасытному, жадному Обозько. Я чувствую, как моё порушенное разложением тело наполняется холодной водой, становясь с ней одним целым. Я сотрясаюсь от холода, я разбухаю от влаги. Да… ты говоришь, что дедушки здесь может не быть… что он ушёл на небеса?! Это может быть так. Я понимаю. Ты не думай, что я теперь не могу понимать. Я всё понимаю, только порой находит на меня дикое исступление — темнота берёт верх, и я становлюсь страшен не только с виду, но и по мыслям. Что же взять с мёртвого? С поглощённого и переваренного почвой тела? Но мой дух всё так же крепок, он жив, и удерживается в этих местах, как некогда удерживался дух моего дедушки. Какие славные были времена… как же тогда всё было славно… Может быть, я ошибаюсь. Может быть, то, что я порой ощущаю рядом с собой в темноте подземелий, это не мой дедушка, и я зря его зову. Мне может прийтись очень плохо, если оно внемлет моему призыву. Но тогда… тогда ключ — это всё, что осталось от дедушки. Ключ — непременно последнее его наследство, оставленное им на земле. Которое не выражено в побрякушках, а представляет собой суть жизни — то, что родит и поддерживает жизнь. Вода. Да. Я так чувствую. Я, будучи ещё ребёнком, пережил неоднозначные моменты общения с духом моего предка, имевшие трагическую развязку… и последовала новая веха — я стал богат, мы стали богаты, но были вынуждены уехать, скрыться. На новое место мы пришли сразу же с новыми возможностями, которые открыло для нашей семьи завещанное дедом, — никто не спрашивал, откуда всё так неожиданно взялось, невзначай, почему, как, зачем именно нам дана такая привилегия? Там ни у кого не возникало ненужных вопросов, подозрений, ведущих к преследованиям. Всё было естественно: мы были такими всегда — и всё тут! Завидуйте, если хотите, но унижать нас не получится — вы не знали нас в бедствии! И нас приняли. Мы поднялись, расправили плечи, вылечили маму, завели и сменили за почти уже тридцать лет не одно собственное дело и предприятие. Мы могли себе это позволить, несмотря на то, что бандиты-рэкетиры всех мастей и расцветок не раз отнимали у нас всё… но! кроме дедушкиных драгоценностей! — мы хорошо укрыли их, мы бережно и внимательно хранили их, и долго ещё дедушка оставался через них с нами. Он, говоря с нами, направлял нас, поддерживал нас. Но постепенно силы его таяли, и наконец сошли на нет. Пропало ставшее привычным странное состояние, в котором мы прибывали, общаясь с ним, находясь под его властью. Дедушки нам не хватало. Было очень трудно и непривычно обходиться без него, но мы выжили, мы устояли, вытерпели. Мы научились жить самостоятельно. И жили мы хорошо. То, что у меня никак не складывалась личная жизнь — неважно. То, что я был несколько легкомысленным и ветреным — неважно. То, что я прибывал в вечном поиске чего-то несбыточного, чего-то неуловимого, страдал от пустоты внутри, был гоним непониманием и страхами — неважно. У моих родных: у мамы, папы, сестрёнки, — всё было хорошо. У них всё замечательно и поныне. Они живут заграницей. У них своё дело, в котором участвовал и я. Но я не слишком сноровист в языках, в делах, в снобизме, потому я не стремился мешать им… У нас имелась — имеется — собственность и здесь, и я часто и надолго возвращался в эту страну и присматривал за имуществом, оставляя их на чужбине управляться без меня, без моих капризов, без моей рассеянности, неуклюжести, без всех тех проблем, которые вечно скапливались вокруг меня неодолимой горой. В ваш город меня не тянуло. Я боялся терзающей тоски по тем настроениям, которые некогда будил во мне дедушка, пан Бржельский. Хэ!.. смешно. Со своим прошлым я так и не освоился. Я остался прежним Ромкой Садовым. Садов — это я по отцу… Однажды я случайно услышал о “Колодезе”, о “Студёных Ключах” и поехал посмотреть, подозревая, что это именно то место — моё место. И меня как пришибло, когда я узнал, что прямо из-под земли, прямо из-под здания бьёт ключ, и изливается он не самотёком, как придётся, а уже из рукотворного фонтана! Я послушал истории о его появлении, я потрогал, я попил эту холодную чистую воду, и у меня не осталось сомнений в том, что это всё, что осталось от дедушки, от его духовной оболочки… Эта вода, непременно, прежде всего должна была достаться именно мне и уже, может быть, через меня — всем людям на добро и во благо. Ну не мог, ты же понимаешь, не мог он забыть меня, нас, своих близких и родных. Он обязательно рассчитывал на то, что ключ будет нашей радостью и памятью о нём, увековеченной в изменчивых животекущих водах. Допускаю, что он мог оставить его всем людям на светлую и долгую память о себе. Во искупление грехов. У каждого человека есть грехи, их не может не быть. Пускай все без разбора наслаждаются и извлекают благо, очищаясь и здоровея при омовении и поглощении чистых вод земного источника! Не спорю. Так оно, верно, и должно было быть. Что же, пускай пользуются все. Я не против. Пусть я не получу с этого никакой материальной выгоды… пусть так, у меня и без того всего имелось в достатке — мне было грешно жаловаться. Но, то, что некий проныра и спекулянт приватизировал права на источник, можно сказать, на моего деда, то, что от этого он заимел немалую прибыль, что именно он, чужой нашему роду человек, торговал, торговал памятью нашей семьи, светлой памятью о моём славном дедушке — это оказалось для меня непереносимым ударом. Мне чудилось, что тело деда рвут, режут на меленькие кусочки и продают их, торгуют ими, прикрываясь их святостью — всё ради корысти и тщеславия. Спекулируют на святом. Ничего больше. Только это и есть. Я не мог спокойно переносить такое безобразие! Я трогал дедушкин дух, который тёк теперь студёными мокрыми струями, и горько плакал, прося у него прощения. Я омывался водой, я пил её, в надежде уловить хотя бы проблеск его присутствия, почувствовать его прежнее влияние на меня, но — бесполезно. Было пусто. Дедушки я не чувствовал. Его не было. Я стал трактовать это, как его отторжение меня из-за обиды на меня за то, что я вовремя не разглядел планируемое бесчинство, не предотвратил его, взяв всё в свои руки, под свой контроль, а, обрадованный и ослеплённый неожиданным богатством, схватил ноги в руки и укатил в заокеанские края в поисках лучшей жизни. Я был должен защитить его светлый образ от поругания. Да! Да!.. Он не говорил мне о том, что, после того как его дух покинул стены фабрики, пробудился, пробился ключ, не говорил, конечно же, только потому, что у нас тогда всё было в порядке. Он не тревожил нас. Ключ пробудился для людей, и принадлежал всем, и в то же время никому: он тёк спокойно и вольно, давая приют комару или букашке, собаке или мышу, человеку или птахе… А потом — дедушки с нами уже не было. Он нас покинул насовсем. Мы больше не могли с ним быть. Беря его драгоценности, мы чувствовали только их тяжесть и холод от их драгоценных металлов и редких камней. А дедушки не было… И поэтому мы пропустили момент, когда ключ обрёл хозяина, и хозяином этим стал всего лишь один человек. И он запретил бесплатно пить воду, дедушкину воду, всякому, кто того хочет… или же пить не иначе, как только в пределах его заведения. Он стал делать на ней деньги, сколачивать состояние — и преуспел, взлетел на ещё раз поруганных многострадальных костях моего прапрадеда!.. Я принял приглашение Обозько погостить у него для того, чтобы лучше понять, чтобы убедиться, что дедушки действительно нет, и чтобы быть ближе к дедушкиной воде. В первое время я не мог себя сдержать, я не мог контролировать свои эмоции, когда видел этот фонтан, — я касался воды, я пил, пил… Обозько мог запретить мне у него показываться, а потому я сразу же согласился на его предложение пожить у него… Я не сумел противостоять своему отчаянию, своим попыткам обрести откровенность, исходившую от постоянного незримого присутствия деда. Я искал его и не находил. Я просил прощения и не получал в ответ ничего. В конце концов мне стало чудиться, что я что-то слышу, что дедушка где-то рядом, что наконец-то он услышал меня и откликнулся на мой зов… но видение легко ускользало, и оставались только холод и пустота, а на душе — так больно, беспомощно, одиноко! Щемящая грусть. Я сходил с ума. И тут Обозько выставил меня за дверь! Двое здоровенных ребят немного помяли мне бока и строго-настрого запретили показываться в “Ключах”. Что же, мне не привыкать. В своё время меня много кто мутузил. Я послушался — я не смел, я не решался вернуться. Мне было тяжело, но всё же я вышел из ступора, взял себя в руки, и тут… тут открылась мне идея, которая меня окончательно возродила! Я надумал выкупить дело Обозько, за любые деньги стать новым хозяином “Ключей”, чтобы потом спокойно решать, что делать дальше: либо оставить заведение под собой, либо прикрыть его — пускай вода изливается в этот мир так, как ей предначертано: свободно, доступно и для букашки-таракашки, и для человека-разумного. Я съездил, посоветовался с семьёй. Они меня поддержали: чего бы нам это ни стоило, мы выкупим “Студёные Ключи”! И я приступил к выполнению намеченной задачи. Я смело, преображённым, вернулся в его дом разврата, ложных ценностей и достоинств. Но Обозько твердил одно категоричное “нет”. И меня снова выставили за порог. За порог собственного дома! Я не перестаю это повторять. Это — мой дом, потому что это — дом моего родного дедушки, и течёт в нём вода, которая есть ни что иное как его кровь, которая вопреки видимому не стала менее дорогой и горячей, жидкой и бесцветной, бесстрастной от застывшего в ней ледяного холода! Я пришёл снова, но Обозько не было. Я сидел в ресторане, надеясь дождаться его. Ко мне подсело несколько человек. Мужчин. Они щедро угощали меня и дружелюбно, весело разговаривали. Весело и, оказалось, так лживо! Ложь, злоба, гонение… ненавижу… всегда… плохо… плохие люди… почему… почему они такие?
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Я хотел отговориться ничего не объясняющим, бесполезным “не знаю”, но Рома, сидящий передо мной на скамеечке в идеально выглаженной розовой рубашке и в коричневых брюках с чёткими ровными стрелками, стал размываться, куда-то ускользая — пропадать.
Мир вокруг заколебалось — сад поплыл размытыми красками. Меня обволокла серая густота, которая была столь плотной, что стало трудно дышать.
И тут я обрушился вниз, в разверзшуюся подо мной пустоту, так, что мне показалось, что моя душа осталась на уютной скамеечке! Я не успел опомниться, как уже со всего маха, гулко, плюхнулся на что-то мягкое и упругое — из меня, как из подушки пыль, выбило живой дух, и мне почудилось, что в это мгновение в том, в другом, в реальном мире я подскочил на постели, — но вместо того, чтобы пробудиться, я оцепенело лежал и мёрз в беспроглядной ночи. Было тихо, одиноко…
Мне почудились голоса и звон посуды.
Я приободрился и пошевелился.
“Верно, ресторан, — подумал я. — Тёплый, уютный, населённый людьми ресторан. Где можно покушать и прислушаться к внутреннему теплу, разливающемуся по телу от вкусной еды”.
Я даже, вроде как, уловил запах — заманчивый аромат с кухни.
Появился свет, и за обеденным столиком, укрытым оливковой скатёркой, я увидел людей. Они сидели в полумраке ресторанного зала, справа от фонтана с пухлыми ангелочками, всё так же игриво и свежо истекающего неспешными блистающими водяными струйками. В центре стола — настольная лампа с гладким и бесцветным матовым абажуром, под который упрятана розовая лампочка, такие же бесцветные кувшин с водой и пара пухлых двухсотграммовых чашечек, а также тарелки с едой и бокалы с красным вином.
— Что же это значит? Ты скоро будешь хозяином “Ключей”? Вот всех этих хором, этой роскоши? — вопрошала, смеясь, лысая большая голова на широком теле. — Будешь угощать нас вот этими вкусными блюдами, поить вот этой чистой студёной водой?
— А что же? — подхватывала утыканная коротким волосом упитанная голова на длинном теле с могучими мышцами. — Будет! Он, как я погляжу, неплохой парень, да и, надо думать, не промах!
— А давайте-ка мы пойдём в кабинет Обозько, — предложила кудрявая голова с красной рожей, посаженная на плотно сбитое маленькое тело. — Его нет, и мы сможем спокойно там посидеть, так сказать, дать новому хозяину обжить эти хоромы. Пускай почувствует, каково сидится за хозяйским столом.
Рома смущённо что-то пробормотал.
— Давай, это будет забавно! — поддержала лысая большая голова. — Пошли. Нечего стесняться, глядишь, завтра уже ты будешь сидеть там важным господином, и заправлять всем хозяйством, — обратилась она к Роману. — Ну этого Обозько! Надоел. Потопали смело. — Лысая большая голова пошла вперёд.
— Ура-ура, идём, а то здесь народ — не станем ему мешать. Ведь всё это будущие клиенты Ромки! — Утыканная коротким волосом упитанная голова приобняла и повела Романа к лестнице.
За ними шествовала голова с красной рожей, посаженная на плотно сбитое маленькое тело, которая, позаботившись о будущем, прихватила кое-что из съестного с покинутого ими столика.
Четвёрка поднялась на второй этаж. Ткнулась в директорскую — закрыто.
Не беда!
Они заглянули в общий кабинет администратора и бухгалтера.
— О, Кеша! — заулыбалась лысая большая голова. — Дай-ка нам, дружок, ключик от кабинета Обозько. Мы хотим уединиться с нашим новым другом.
— Но… — воспротивился Кеша, часто заморгав за линзами очков, — это не положено. Павел Константинович станет ругаться.
— Не боись, Кеша, он же нам разрешает, — выразительно пуча глаза, вклинилась в разговор голова с красной рожей, приближаясь к Кеше. — Разве ты забыл? Нам же можно. Или ты считаешь, что в среду можно, в пятницу можно, а в четверг нельзя? Брось. Это же получается какая-то ерунда.
— Ах! Ну да. Я как-то растерялся… Точно, верно. Вам можно. Просто, с вами новое лицо, и я…
— Ну, конечно, Кеша! — сказала кудрявая голова с красной рожей, посаженая на плотно сбитое маленькое тело, с приделанными к нему крепкими короткими руками, которые основательно потрясли Кешу, приобняв его по-приятельски за плечи.
— Ха-ха, хе-хе! — начал подыгрывать Кеша, боязливо всматриваясь в посетителей. — Идите уж, нате ключик.
— Вот спасибочки! — сказала, отходя, голова с красной рожей. — Век не забуду! Я твой должник.
— Ну, сиди тут, скучай, будь здоров, — сухо сказала лысая большая голова и дверь захлопнулась, позволив Кеше настороженно прислушиваться к тому, что будет происходить в кабинете директора, — а между тем Кеше надо было сосредоточиться на бумагах, сложенных кипами на столе перед ним.
— Заходи! — распахивая перед Ромой дверь, пригласила утыканная коротким волосом голова, которая сидела на длинном теле с могучими мышцами.
Продолжить чтение Глава девятнадцатая
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259