ЧУДОВИЩЕ ВНУТРИ МЕНЯ
Андрей Куц
Некогда просто Пашка, а теперь Павел Константинович Обозько, погрузневший от тяготы прожитых лет мужчина, устроился в кресле поудобнее, размазал взгляд по потолку и начал:
— Ну… объявился он в один прекрасный день, с бухты-барахты свалился на мою голову. Попервоначалу я его не узнал. Он весь вечер, до самого закрытия, сидел за дальним крайним столиком, ничего особого не заказывал, часто подходил к фонтану, набирал из него в кружку воду, пил её и игрался с нею, подставляя руки под струи, даже умывался там же. И вот это последнее нас не устраивало. Я до поры до времени держался в стороне. К тому же, мне не сразу доложили… Мои работники сами делали ему замечания. Он на некоторое время успокаивался, скромно, но с каким-то диким выражением лица извиняясь и возвращаясь на своё место. Ведь у нас как устроено: вода из фонтана попадает в ручьи и прямёхонько направляется в помещённый в подвале большой бак, собирается в нём, накапливается и в назначенный срок подаётся из него в бассейны. Это один бак. А во второй и третий баки вода собирается сразу, минуя чаши фонтана. Она течёт по скрытым трубкам от самого верха цилиндра. В одном баке она подогревается, чтобы была горяченькой для соответствующих нужд, в другом остаётся холодной, но стерильно чистой. Как горячая, так и холодная вода из этих последних баков нагнетается на чердак, в имеющиеся там резервуары, чтобы уже под естественным напором течь из любого крана в этом здании, например, в твоём номере.
— Понятно. Не очень мудрёно, но муторно для устройства и, наверное, когда делал, здорово ударило по кошельку?
— Не дёшево, это так. Но пока ничего серьёзного не случалось, поэтому, как установил, помучился, потратился, так с тех пор — одна прибыль.
— Значит, получается, он, умываясь, портил природную чистоту воды? — Я позволил себе самую малость кривой улыбки.
— Ну, вроде того, но смущало не только это. Вообще-то у нас разрешается трогать воду. Так часто делают детишки. Но столь настойчиво, вызывающе — это не эстетично, это естественным образом наводило на не слишком чистоплотные мысли. Посетители-то всё видели! К тому же делал он это чересчур шумно и неопрятно, даже, я бы сказал, остервенело, и что-то бормотал, приговаривал. У нас, конечно, стоят фильтры, но на данном этапе данного направления от микробов мы не застрахованы. Особую же фильтрацию проходит лишь та вода, что разливается в бутылки на продажу. У нас имеется вода на продажу и без фильтрации. Она нормальная, её вполне достаточно очищает сама природа. Но, как ты теперь знаешь, это уже совсем другая вода, она не может быть загрязнённой, — только, разве что, если такой поднимется из земных недр… с ней могут смешаться какие-либо стоки или подземные воды с какой-нибудь химией, — но это неизбежный риск. Мы не можем проверять её постоянно, значит, это скажет любая санэпидемстанция: фонтан необходимо закрыть или запретить к нему доступ, или вывесить таблички, запрещающие из него пить. А тогда, какой же смысл во всей этой задумке с водой, так? Так или иначе, как я уже говорил, воде не грозит принудительное загрязнение извне. Но только не той воде, что из фонтана стекает в ручьи, из которых она также собирается в бак, но уже в другой, — это, чтобы не транжирить зря её поток, и без того не такой уж обильный. Если ты подойдёшь прямо к фонтану и подставишь посуду, тебе будет вода такая, какая она есть — природная. И безопасная. Хотя, риск есть. Но он ничтожный. Столь же чиста и та вода, которая по отдельным, по скрытым трубам, — я повторяюсь, извини, — набирается в другие два бака. Из одного бака два работника набирают её в бутылки, затем она маркируется как неочищенная, естественная колодезная водица. Ну, в общем, понятно?
— Угу.
— Вот. А Садов, взрослый человек, можно сказать, что всё одно что плевал в наше достояние, в нашу гордость, постоянно бултыхаясь в воде фонтана и руками, и лицом. Я не сомневаюсь, что к тому времени он уже отмылся и не представлял угрозы окружающей среде, но… где же это он отмылся? В фонтане! Да и каково людям видеть подобное, когда они идут в купальни, в которые, якобы напрямую, прямо у них на глазах текут ручьи? Одно дело, когда уже там, в специально для того устроенном месте, человек, окунаясь, пачкает всю воду всей поверхностью своего тела, а то и отплёвывается от попавшей в рот воды. Но психологически — это совсем разные вещи! Когда Садов подошёл к фонтану и раз эдак десятый подставил руки под струю, а потом стал наклоняться, чтобы погрузить лицо в воду, я решил, что безобразию пора положить конец. Я окликнул его, чтобы пресечь его намерение:
— Господин хороший, позвольте… позвольте Вас на минуточку!
Я взял его под локоть. Но он не хотел уходить: он озирался, тянулся телом к фонтану, будто ребёнок, которого хотят оторвать от увлекательной игры или от любимой игрушки, когда он уже целиком погрузился в процесс веселья. Но я вежливо тянул его за руку и при этом упорно приговаривал: “Пойдёмте, пойдёмте, будет Вам, я должен с Вами поговорить”, — и вывел его из зала. А он всё талдычил:
— Кто Вы? Что Вы делаете? Мне надо туда, к воде. Я должен вернуться, она моя! Я также принадлежу ей, как она — мне. Мы не можем друг без друга!
Я подумал: “У этого типа что-то с головой, верно сумасшедший!” — Я стал внимательнее и осторожнее в обращении с ним.
Он больше не видел фонтана и от этого, как я понял, немного успокоился, и мы смогли начать беседу.
— Я — хозяин этого заведения, а Вы — мой драгоценнейший посетитель. Я никак не хочу портить Вам вечер. Я очень рад видеть Вас у себя. Но! Вы портите вечер другим людям, которые дороги мне так же, как и Вы. Вы, своими вылазками к фонтану, создаёте нежелательную напряжённую атмосферу. Если бы Вы просто набирали воду в кружку — это ничего. Но Вы преследуете цель непременно погрузить в неё лицо. И это на глазах у всех. Здесь есть дети. Если Вы хотите проникнуться, пропитаться этой необыкновенной водицей, то — милости прошу в купальню.
— Я там был.
— И что же? Вам этого не хватило или что-то не устроило, не понравилось?
— Это не то. Там голые люди, они лазят в чистые воды святого, священного источника — пачкают, оскверняют его! Гоните их прочь! — возмущённо прокричал он.
— Как это, гоните?! — я посмотрел на него с недоумением. — И, собственно, что же делаете Вы, когда не в купальне, а прямо в фонтане оскверняете, как Вы сказали, священные воды? Как Вас понимать?
— А так и понимайте! Вы называете себя хозяином, когда Вы — не хозяин, а я — хозяин!
— Вот как? — У меня от удивления приподнялись брови. — Как же это, позвольте поинтересоваться, может быть?
— Я — Роман Садов, наследник этого места. Его построил мой дед, и теперь его чистая, пострадавшая от несправедливости душа изливается родником в этот скверный, жестокий мир, чтобы омыть его плачем и стенанием! А все вы лезете купаться с рёвом и гамом, вы устраиваете вакханалию! Не позволю! Не позволю я вам, так и знайте, я найду на вас управу! — Он надвинулся на меня. Но я выдержал напор и сказал:
— Хорошо-хорошо, Вы только не волнуйтесь. Знаете, мне кажется, мы учились с Вами в параллельных классах. А потом Вы куда-то исчезли. Уехали, наверное?
— Да, — сказал он скучно, вмиг охладев пылом. — Мы должны были уехать… в который уже раз… но это нас не спасло… от судьбы нигде не скроешься.
— Да, что ни говори, а это истина. — Я напустил на себя задумчивости. — Знаешь, что? Позволь, если уж у нас было общее детство, думаю, мы можем перейти на ты, а? Не против? — Он неопределённо повёл плечом. — Вот и славно, — поспешил я с одобрением. — Знаешь, что? Давай-ка мы поднимемся в мой рабочий кабинет и обо всём поговорим. Что скажешь? Обсудим всё как цивилизованные люди.
— Какая уж тут может быть цивилизация? Дерьмо, — пробурчал он, но пошёл со мной наверх, в кабинет.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Я прервал Обозько ради похвалы:
— Ты так обстоятельно рассказываешь…
— Что помню, то и рассказываю. А что скрывать?
— И то верно! Продолжай.
— А?.. Ну вот! Сбил!
— Извини.
— Получится ли у меня теперь так складно?
— Не важно. Главное — суть!
— Раз так, тогда скажу, что был он очень опрятно одет, причёсан, только лицо выглядело потасканным, измученным. Угадывалось, что человек знал довольство, сытость. Был он воспитан, обходителен, но немного самоуверен, заносчив, а иногда — рассеян, невнимателен.
— Это за ним водилось.
— Может быть… я мало что помню. А то, что я тебе рассказывал ранее, это всё больше с чужих слов. Ну вот. В незнакомом, чужом кабинете он растерялся, что принудило его стать спокойным и сдержанным. Но разговор не клеился. Он стал слишком погружённым в себя, смотрел недобро, опустив голову, с преувеличенным вниманием разглядывал стены, говорил неохотно, односложно. Стараясь с ним сблизиться, я начал издали — с общих воспоминаний о детской поре. Ничего о себе тогдашнем он не поведал, сказал лишь, что они уехали, так как здесь жить было сложно: не было возможности найти должную работу для отца, а деньги были нужны — болела мать. Перебрались они в Москву потому, что отцу предложили хорошее место. У них завелись деньжата. Устроили на лечение мать. Вылечили. Стали жить-поживать да добро наживать. Настали в стране годы разрухи, но для них всё складывалось не так плохо: они удачно вложились в одно дельце, и в скором времени начали собственное. В детали он не вдавался. Я видел, что ему неприятно, мучительно говорить о себе. И я не настаивал. Я старался не раздражить его, не привести к былому состоянию, а также — не отпугнуть от себя. Он казался мне неблагонадёжным человеком — такой может доставить массу хлопот в будущем. Поэтому я не хотел терять его из виду. Поэтому и не раздражал. Вот. Оказалось, что в нашем городе, некогда почти ставшем для него родным, ему некуда теперь притулиться. Я предложил ему номер со значительной скидкой. Он не колебался и не благодарил. Я так понимаю, этого он и желал. Конечно, меня беспокоили мысли о возможных неприятностях, которые сулило такое сожительство, учитывая его беспокойное отношение к моей воде. Но всё же я решил, что стоит рискнуть, тогда я хорошенько к нему присмотрюсь и, может, в чём-то разубежу, а где-то направлю, что-то подскажу, объясню. Он будет у меня под боком — так спокойнее. Нежели бы он стал приходить всякий раз, как ему вздумается, верно?
— Ну, даже не знаю. Если человеку было негде жить, и ты дал приют за бесценок…
— Дал. И всё же, скорее всего, это было моей ошибкой. Надо было сразу же гнать его прочь и приказать служащим не пускать его даже на порог. Вообще не подпускать близко, даже на территорию “Ключей”. Но я надеялся — ох, простая моя душа! — на возможность проявления с его стороны благоразумия. Думал, что человек заблуждается, у него какие-то ложные убеждения, какая-то тайная злоба именно ко мне… И вот он здесь стал жить. Мне доносили служащие, которые по своим обязанностям входили в его номер, что он подолгу льёт из крана воду, подставляя под неё руки, обливая лицо, голову, много пьёт её, часами просиживает в наполненной ванне. Его часто было подолгу не видно — сидел в номере. А то — расхаживал по зданию и, ласково приложив ладони к стенам, прислушивался, водил ими, всё как будто что-то ища или за что-то благодаря, а может, с кем-то разговаривая. Ну, мы-то понимаем, что это он вызывал призрака, давно покинувшего эти места, да и, пожалуй, искал, старался почувствовать, где ещё завалялся какой-нибудь кладец! Ходил понурый, с тоскливыми, какие бывают у собак, глазами. Даже не ходил, а ползал. Всех сторонился, дичился… Очень скоро перестал пытаться искупаться в фонтане. Как только он намеревался это проделать, к нему подходил кто-нибудь из моих служащих, или он сам замечал их приближение, и тогда он сразу же отходил в сторону. Было достаточно малейшего слова, сказанного в такой момент, чтобы его отогнать от фонтана. Вскоре он эти попытки совсем оставил. Да и зачем ему фонтан, если у него в номере тьма-тьмущая той же самой, точно такой же воды! Но он продолжал как-то зло, недоверчиво смотреть на людей, что подходили к фонтану и пили воду. Купален он избегал… Он уже проживал где-то полторы недели, а у меня всё как-то не получалось толком поговорить с ним. Этому особенно не способствовала накрывшая его дикость, отчуждённость. Он оброс, выглядел неряшливо, неопрятно, даже скажу что грязно. И вот это понудило меня всё-таки поговорить с ним. Мне не нужен был опустившийся постоялец, всё одно что бомж, болтающийся, слоняющийся по моим владениям словно призрак. В конце концов, это могло отпугнуть клиентов, подорвать мою репутацию. Некоторые из солидных знакомых уже неоднократно указывали мне на этот атрибут, ненужный и вредный в декорациях моих “Ключей”. Я подгадал момент, когда он был в своём номере. В санузле. Где же ещё! Там он всё также продолжал смотреть на воду и трогать её. Она безостановочно текла из крана. Он то и дело наклонялся, открывал рот, обнесённый воспалениями, и жадно глотал её. Видимо, он очень много пил воды и мало чего ел, отчего у него в организме возник витаминный и минеральный дисбаланс, что вызвало отвратительное воспаление губ. Он весь отёк — пропитался водой. Под глазами висели пухлые мешки. Увидев меня, он испугался и обеспокоился. Не в силах принять какое-либо вразумительное решение, он, мелко семеня ногами, словно плывя, прошмыгнул мимо меня и забился в угол, дальний от входа в номер, к окну — встал боком, сжавшись, загораживаясь, словно защищаясь подобранными к груди руками. Он был гол. Я заметил, что его волосы мокрые, — видимо, посудил я, он совсем недавно принимал ванну или душ, или совался под кран.
— Роман, здравствуй! Это я — Пашка, Павел Обозько, твой старинный товарищ. Не бойся. Я пришёл посидеть с тобой и о чём-нибудь поговорить. Ты как смотришь на такое? Давай сядем и побалакаем. Давай, садись. — И я сел в ближнее кресло, оставив для него то, что стояло в углу, возле которого он спрятался. Кресла стояли так же, как и здесь. Вообще-то, так в каждой комнате. Ну вот. Он немного подичился и сел. Я так понял, что он не замечает, что он голый. Ладно, думаю, когда сидит — ничего, вроде как сойдёт. И всё же затруднительно говорить серьёзно с голым человеком, потому что сам чувствуешь неловкость, стеснение, возможно, что больше, чем он сам. Но был ли он в то время адекватен? Может, он уже выжил из ума? Можно ли было надеяться на разумный разговор?
— Как ты здесь поживаешь? — спрашиваю.
Он молчит. Пальцы рук переплёл тугим замком и смотрит в стену. Не шелохнётся.
— Я, как ты видишь, неплохо, — говорю. — Может, тебе чем подсобить? Я могу. Моя жена с дочками всё как-то не соб…
Садов вдруг разрыдался.
У меня аж отпала челюсть, так это было неожиданно и дико.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Рыдал безутешно, навзрыд, упав лицом в колени и перехватив сверху голову руками. И вдобавок закричал, заныл, как подвешенный за ноги кролик, которого намериваются стукнуть по голове, чтобы потом стянуть с него шкуру. У меня у самого сердце так застучало, так зашлось, что казалось того гляди выпрыгнет. Я потянулся через стол, чтобы приласкать его, а он бешено дёрнулся от меня, вскочил и заорал:
— Отстаньте, отстаньте, мне ничего вашего не надо! Мне нужно моё! Отдайте мне моё, мне принадлежащее по праву!
— Ну, знаешь! — Я встал, уязвлённый наглостью, да к тому же вдобавок прикрываемой истерикой, что ниже всякого человеческого достоинства. — Знаешь, я не переношу, когда человек вот до такой степени теряет над собой контроль и становится похожим на животное!
Он кинулся ко мне, прижался голым телом, вцепился в лацканы пиджака и затряс, оголтело вращая зенками, и всё кричал, чтобы я отдал ему принадлежащее. То есть, это он имел в виду воду, родник. Но это означало, отдать ему всё здание! Это уж чересчур! Да и, в каком бы состоянии ни был человек, когда бы у него чего где ни случилось, он не может вот так свободно хватать меня и трясти, оря прямо в лицо, оплёвывая его, дыша в него!
Хватка у него была мёртвая. Я едва оторвал его руки — резко бросил их вниз и сказал:
— Ты, мерзавец, у меня попляшешь, ты попомнишь свою разнузданность и неумеренность! К тебе — с пониманием, жалостью, сочувствием, даже не зная, что у тебя когда где там такого могло произойти, а ты! Ты что? Хамишь! Дерзишь! Бросаешься с кулаками! Трясти меня вздумал? Хватит! — сказал я. — Собирай вещички и выматывайся! От тебя — одни убытки!
Он стоял, отдувался и пыхал из глаз ненавистью.
Я вышел в дверь, прикрыв её бережно, так как она — моя собственность, а не его или чья-то ещё, чёрт побери! МОЯ! Где он был, что делал, чем заслужил, чтобы я отдал ему нажитое прозорливостью, смекалкой и умением ладить с людьми, изыскивать способы улаживания массы проблем?! Кем я был? И кем стал! Неет, Макар-Макарыч, здесь ваша корова не пройдёт, нет ей хода, пожалуйте в обход! Вот так.
Я позвонил по телефону. Приехала пара добротных молодцев. Они собрали его немудрёные пожитки и выставили его за дверь, сознаюсь, поддав пару раз кулаком да пенделем, чтобы пришёл в себя и запомнил, куда след, а куда не след впредь ходить.
Прошло, наверное, два месяца — ни слуха о нём, ни духа его. Я и думать забыл о неком Садове. И вот — на те вам, господа! Является. Одет с иголочки, пышет дорогим парфюмом. О нём даже мои служащие позабыли — и не узнали. Прошёл он незамеченным, сел за столик. Его обслужили как положено. Он купил несколько литров воды в запечатанном бутылке и ушёл. Его узнали только на следующий день, когда он вернулся, и доложили мне. Что же Я пошёл посмотреть.
Деньги, судя по всему, у него водились. То, что он почти две недели жил у меня, пользуясь моей доверчивостью, практически за мой счёт, в убыток мне, отравляя жизнь мне, персоналу и постояльцам, портя мою репутацию, ставя меня в неловкое, невыгодное положение настолько, что мне приходилось постоянно оправдываться, выворачиваться и извиняться — взбесило меня! Я решил подсчитать убытки и жёстко спросить, стребовать с него компенсацию, не забыв про моральный ущерб.
Говорю тебе, Борис, всё как на духу. Ты же взрослый человек, ты же должен, Борис, понимать, что порядочные люди так не поступают! А раз в нём не было порядка, так и мне, значит, можно было обходиться с ним без лишних церемоний и раскланиваний… Я пригласил его пройти в мой кабинет. Он был холоден и рассудителен — не ровня прежнему. Сказал: “Извольте”. — С достоинством в каждом движении поднялся из-за столика и не менее гордо пошёл за мной.
— Что тебе здесь нужно? — спросил я, когда уселся за свой рабочий стол, а он — передо мной, в кресло для гостей.
— Не — ты, а — вы, — спокойно поправил он меня.
— Как будет угодно, — согласился я. — Так что же?
— Я пришёл договориться о покупке “Студёных Ключей”.
Вот так, не больше и не меньше!
У меня, в который уже раз при общении с этим человеком, отвисла челюсть.
— Что-о? Это невозможно. Это какой-то бред, ей-богу! “Ключи”, мальчик мой, не продаются. Вот в чём закавыка, дорогой мой. Хватит блажить, пора браться за ум, опускаться на грешную земельку и не нести чушь!
Он игнорировал меня.
— Я готов предложить очень хорошую цену.
— Не может быть речи. Категорическое, не зависимо от условий, “НЕТ!”.
На этом удивительном месте затянувшийся рассказ Обозько прервал стук в дверь.
— К вам можно? — просунулась и осведомилась голова в белом колпаке.
“А вот и мой врач”, — подумал я и расслабился: каким бы ни было для меня важным то, что рассказывал Обозько, но я что-то устал, и от него, и от всего того, что успело произойти со мной менее чем за сутки пребывания в родном городе, в который я так до сих пор и не выбрался, чтобы рассмотреть его хорошенько.
Мне требовался перерыв.
— Входите, доктор, — приветливо разрешил я разрушить мою идиллию с Обозько. — Мы Вас заждались!
— Мы разошлись миром, Борис. Больше я его не видел, — сказал Павел Константинович, поднимаясь. — Ну, не буду мешать. Хорошенько посмотрите его, доктор, внимательно, а я пойду, дела у меня найдутся. — И закрыл за собой дверь.
— Обязательно, очень хорошо посмотрю… всенепременно, всё сейчас поглядим и пощупаем, — бормотал доктор, копаясь в своём саквояже, понимая, где он находится и кто такой господин Обозько по местным масштабам — сколь важную роль он играет в жизни города, какое влияние имеет, с какими личностями запросто здоровается за руку, кого принимает и развлекает в стенах своих “Студёных Ключей”.
Продолжить чтение Глава восемнадцатая
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259