ЧУДОВИЩЕ ВНУТРИ МЕНЯ
Андрей Куц
Первый час пробежал незаметно: шустрым беленьким зайчиком скрылся он в норке, — и время потянулось.
Алёна спала, а я, будучи не в состоянии сопротивляться мыслям о кошмарных видениях и сомнительно приятным воспоминаниям о детстве, опираясь на молчаливое присутствие Алёнки, такой уязвимой, но реальной и здравомыслящей, защитившись ею от своих ненасытных чудовищ, постарался я рассудочно разобраться в одолевающих меня напастях.
Перво-наперво надлежало ответить на самые важные вопросы.
Почему со мной такое происходит?
Что всё это означает?
Насколько всё это правда?
Что мне следует делать? Как поступить?
Нужно ли столь бурно реагировать на подобное?
Конечно, не всегда можно управлять своими реакциями, не всякий раз можно изгнать поработившие тебя образы и мысли. И всё же!
Алёнка на самом деле оказалась очень милой девочкой — во всех отношениях изысканным лакомством. Она польстила мне своей симпатией ко мне и удивила отвагой, которая проявилась в её самостоятельном визите — без спроса разрешения, без ужимок и стеснения. Но она не была тем человеком, который мог бы понять меня и оказать мне поддержку хотя бы советом или простым участием, — я не осмеливался поведать ей о творящемся со мной безумии, да и выходит оно за рамки понимания реалистически настроенного человека. И не надо смотреть на меня большими глазами! Так, будто я страждущий, будто я не в своём уме, который не только шокирует, но и пробуждает сострадание! Не надо.
Я раз за разом задавался самым главным, как мне казалось, вопросом: чтобы там ни было и как бы ни было, оно мне надо? И всякий раз ответ был один: нет! Я тоже реалист. Скепсис во мне процветает — ему вольно в моём скудном до растительности саду. Годы, проведённые на уголовно-процессуальном поприще, только закалили мои убеждения, не оставив даже малого сомнения в ином устройстве мира — только чистая, но жёсткая материя! Материализм в своём наижесточайшем проявлении! Мир с толстым налётом психологии и врождённых склонностей с предрасположенностями — вот! — если речь идёт о людях. Без этого — никуда, этим можно объяснить многое, если не всё… А тут — чертовщина! Но до чего же много в увиденном, познанном мною за эти сутки того, что хорошо знакомо, родно! И от этого делается до боли жалко и себя, и своё детство, и своих былых товарищей, которые так непостижимо изменились под напором самостоятельной взрослой жизни.
Но… скоро ночь! И что же, снова кошмары? Или мне не спать? Бдеть? Считать залетевших комаров? Смотреть на звёзды?
Вы скажете: от чего не посмотреть на полную луну или на месяц с Алёнкой? А я скажу, что спать-то оно ведь всё одно хочется! Сколько я выдержу?.. Я приехал отдыхать, и уже потом — заниматься делами, и уж никак не затем, чтобы бояться ночи и того, что завелось в ней лично для меня! По окончании этого небольшого отпуска вернусь я в куда как более неприглядном виде, чем был перед ним…
Э-ге-ге, нет уж, увольте, меня это не устраивает, — лучше вернуться к укладу жизни, что за последнее десятилетие стал для меня привычным, а значит — обычным: в нём водятся кошмары реальные, материальные, твёрдой, осязаемой формы, а не глюки, творящиеся лишь в одной твоей бедной, несчастной головушке.
Меня заждалась трудовая вахта! — вот что я скажу.
Надо заканчивать с этим, вдруг опостылевшим, отдыхом.
Я просчитался!
Я ошибся!
Я был не прав, посудив, что могу вести это дело!
Пожалуй, мне надо пересмотреть свои позиции, и принять не красящее меня решение — отказаться от взятого расследования, переложив его на плечи проверенного, надёжного товарища-сослуживца… например, на Тиму-Тимофея или на Евгения Андреевича Семёнова — очень неплохие люди, каждому можно доверить своих школьных товарищей: они всё доведут до конца по уму и по совести.
В дверь комнаты № 15 вкрадчиво постучали.
— Кто это? — спросила Алёна, проснувшись, и натянула на себя одеяло.
— Я посмотрю, — сказал я и соскочил на пол.
За дверью стояла девушка в служебной форме “Ключей”.
— Мне бы Алёну… — потупившись, объяснила она.
Я прикрыл дверь.
— Тебя.
Алёна слышала голос девушки. Она узнала его, и волнение, казалось, покинуло её. Алёна стала спешно приводить себя в порядок.
— Скажи, что я скоро, — попросила она меня, одеваясь.
— Она скоро, — сказал я девушке шатенке и, на этот раз закрыв дверь плотнее, вернулся на своё прежнее место, в постель, ещё не остывшую и не просохшую от наших тел, так недавно горячих и потных. Я подумал, что надо будет принять душ. Опять? Но я теперь боюсь воды, здешней воды! А что, если припадок повторится, как только я к ней прикоснусь?
“Но после утопления ты уже пил ту самую воду, и — ничего! Ничего? А ночные кошмары? Не являются ли они следствием утоления жажды путём поглощения такой студёной, такой чистой ключевой водицы? Кто скажет, кто ответит мне на этот вопрос? Ага! То-то и оно. Всяко может быть, всяко!”
— Особенно здесь, — прошептал я, оглядывая своё прибежище, ещё так недавно — чуть более суток назад — казавшееся неприступным. Обозько и вот теперь Алёнка довольно скоро разрушили моё заблуждение, вторгшись в него без уведомления! Но Алёнке за такое нарушение моих прав я благодарен. А что с Обозько? Как мне относиться к его поступку? Он делал это на правах хозяина? Или было что-то иное, куда как более заковыристое, тонко и витиевато задуманное — преднамеренное? Не всё ли началось именно с этого?
Стоит лишь однажды нарушить нежную оболочку пузыря, как образовавшаяся течь в мгновение ока разорвёт его под напором его же собственной внутренней силы — ничего не останется от былой изолированной сферы и от того, что в ней было заключено, — всё ляжет безобразными клоками и брызгами под ноги нагрянувшего варвара-разорителя!
— Мне надо идти, — сказала Алёна, выходя из ванной.
— Я думал, что на сегодня ты освободилась, и мы вместе проведём всю ночь? — Я и правда так думал, но хотел ли я этого, нужно ли мне это, сможет ли она уберечь, защитить меня от близкой темноты? Или мне надо побыть одному, чтобы спокойно, насколько это возможно, всё взвесить, обдумать?.. Но смогу ли я быть разумным?
Не знаю, ничего я не знаю!
— Меня отпустили только на день, — сказала она. — Сегодня суббота, поэтому предстоят трудные вечер и ночь. Надо будет немножечко попотеть… Мне дали отдохнуть пару часиков. Но, насколько я заметила, на отдых это не походило. Хотя, я немного вздремнула. Одно плюс другое, равняется — вполне удачный и полезный отдых! Ты так не считаешь? А надо учиться считать. Два плюс два… и так далее… Для этого ты уже вполне большой мальчик… Я должна прибраться в VIP-номере. Я пойду, ладно? До скорого. Мы ещё увидимся.
Она развернулась и вышла из моего пузыря-номера, в котором уже зияла парочка дыр, и я начинал задыхаться. Хорошо, что он не взорвался, — может быть, я ещё сумею заделать течь… Новый человек только на время пополнил запасы воздуха, спёртого совершенно особым образом, в моём личном пузыре. Этот человек вторгся в него бесцеремонно и бесстыдно, но искренне, и я принял его с распростёртыми объятиями. Теперь же, оставив ещё одну дыру, он неожиданно скрылся за мутными стенками чужих пузырей.
Я ей ничего не сказал: не успел, да и не хотел.
Я посмотрел на часы: начало седьмого.
Я погрузился в глубокую задумчивость…
…кровать что-то колыхнуло…
Кровать приподнялась и ухнула, стукнув ножками об пол! Под ней что-то сухо зашуршало, перемещаясь, и стихло.
Я подскочил, тут же ополоумев.
Я уселся на кровати, превратившись в мокрую ледышку, настороженно прислушиваясь не то к незаметно забежавшей в мой номер огромной собаке, забравшейся под кровать, не то к гулкому биению собственного сердца.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Ни одного звука не доносилось ни из соседних номеров, ни из коридора, ни с улицы.
В моём же номере шуметь было некому!
Но так ли это?
Я долго не смел спустить ног на пол.
В напряжение прошло более десяти минут.
Ничего не происходило.
Я прикинул нужное количество движений и усилия, которые потребуются, чтобы, схватив одежду, выбежать в коридор. У меня не было сомнений в намеченном бегстве. Мой голый вид меня не останавливал. Он страшил меня куда меньше, чем то, что затаилось в темноте под кроватью, изготовившись схватить меня за ноги, как только я ступлю на пол.
Я сосредоточился на броске… и одним махом, по пути схватив вещи, преодолел часть комнаты до двери, которую тут же распахнул и тотчас же захлопнул, стоя уже в коридоре.
“Ну, это уже слишком! Мои сны — материализовались! Их чудища полезли в этот мир! Что же будет дальше? Пускай рассудок твердит, что в комнате не было никого кроме меня — это его проблемы! Но, если он не хочет помочь мне разобраться в снах и видениях, лучше бы он молчал — так будет вернее. Вместо него будут работать инстинкты — они подскажут и уберегут!”
“Что же… по-видимому, пришла пора переходить от планов и поисков понимания происходящего к принятию окончательного решения о дальнейшем пребывании в гостеприимных “Студёных Ключах” грузного Обозько, косвенно виновного в смерти Ромы, Ромки Садова”.
Мне вспомнился Ромка в школе — тот Ромка, ещё детской поры, а потом я увидел скрюченное обледенелое тело уже взрослого Романа, таким вот образом пришедшего к преждевременному, скоропостижному концу своей неуклюжей, в чём-то противоречивой, но где-то счастливой, удачливой жизни. Так бывает: везёт тому, кто меньше всего этого ждёт. Мне было жалко Романа… но вины Обозько я не усматривал. Не были виновны и те парни, которые стали непосредственными исполнителями для всех выгодного приговора, вынесенного молчаливо, негласно, но согласно и единодушно заинтересованной стороной.
“Конечно, с Романом не стоило поступать так жестоко. Тогда не было бы непоправимых последствий! Но… м-да… Роман тоже был неправ. Если бы он вёл себя не так идиотски, натырно и дерзко, то ничего бы не произошло. Надо было пренебречь тупым упорством своего неряшливого Я, чёрт побери! Если где-то подфартило, это не означает, что пришла пора загадывать желания — и всякий раз они станут с готовностью исполняться! В реальной жизни, к сожалению, такое случается до крайности редко”.
“А что, если Романа призвала земля? Сама призвала. Она приманила его постоянной тоскливой памятью о дедушке, о давно испытанном и пережитом, о последовавших за этим взлётах, удачах, где, скорее всего, не обошлось без падений, крушений, крахов… но утраты и испытания — это пустяки, когда ты причастен, когда ты приближен к сокровенной сердцевине жизни, в которой усматривается, угадывается сокрытая ото всех тайна бытия! Рома искал дедушку, теша в себе прошлое, и нашёл его!”
— Ой, какой Вы голый! — вскрикнула девчушка пятнадцати-шестнадцати лет, выбежав из соседнего номера.
— А ты? — Она была в одних трусах.
— Ой!
И мы, прикрыв интересные места одеждой, которую каждый держал в руках, смущённо заулыбались.
— Мне, мне… — залепетала нимфетка, — мне бы одеться.
— Да, не помешало бы.
— И Вам!
— Ну, да… в общем-то.
— А это Ваш номер?
— Да.
— Ой, а можно, я там оденусь? Там никого нет?
Я помялся. Но недолго.
“Собственно, чего я опасаюсь? Там же действительно никого, совсем никого нет! А если всё таки за мной по пятам крадётся что-то обволочённое мраком, так это только за мной! Этому наивному существу не угрожают существа моего мрака!”
— Пожалуйста.
Она подошла к двери, взялась за ручку и спросила:
— А Вы не будете одеваться? Почему Вы здесь стоите вот так? Почему не заходите? Может, у Вас там женщина? …вы поссорились?
— Нет-нет, заходи, не бойся! Это я так… спросонья… выбежал, не разобрамши… Мне не даёт спать спокойно моё пожарное прошлое — почудилось, что воет сирена, вот я и заспешил… так… пустяки, — наврал я, но она, хихикнув, больше ни о чём не спросила, а скрылась в комнате №15.
Я же остался в коридоре и, озираясь, быстро оделся.
Девушка — это девушка!
Девушка копалась, девушка задерживалась и… пропала! Из номера давно не доносилось никаких звуков — это начинало мне не нравиться, нервируя, усиливая моё воспалённое воображение. Не надо испытывать терпение мужчины. Особенно мужчины, находящегося на грани нервного срыва, да ещё с усиленным чувством пренебрежения и омерзения к творящейся вокруг ереси.
Я приложился ухом к двери — ничего, только тишина.
Я переминался с ноги на ногу в пустом коридоре.
Я ждал. Я — негодовал! И не решался войти, чтобы вывести… или вынести то, что осталось от нимфетки после того, как чудовище полакомилось её нежной плотью, похрумкало податливыми косточками…
— Мужик! Ты чо здесь… давно? Девку не видел? — спросил, выглядывая из комнаты №12, молодой парень со скупой рыжей бородкой и в больших цветастых трусах. Его налитые кровью глаза уставились на меня слепо.
— Видел, — ответил я.
— Ты чо? — обрадовался парень. — Правда? Где она? — Он подался в коридор.
— В моём номере, одевается.
— А? — Он остановился, распустив мокрые алые губы. — Ну, ты это… — Он посмотрел по сторонам, скептически улыбнулся, постоял и, развернувшись, скрылся за дверью, громко хлопнувшей.
Я постучал в дверь своего номера, и она сразу распахнулась.
— Ой, извините! Я долго, да? Извините, пожалуйста! А Вы сейчас куда? У Вас есть машина? Вы не отвезёте меня домой? Ну пожалуйста-пожалуйста! — засыпала меня вопросами и заканючила, принявшая надлежащий вид, ставшая для стороннего взгляда скромной и послушной, правда, с капризами и баловством, но всё же умницей-разумницей девочка.
— Да, конечно, — без эмоции ответил я и запер номер.
— Ой! — Она соединила на груди ладошки. — Спасибо Вам! Меня зовут Марина. А Вас?
— Борис, Борис Глебович.
— Ой, а можно, Боря? А знаете, Боря…
— Не знаю… пошли. — И я прошёл вперёд.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Когда я приблизился к лестнице и взялся за перила, дверь №12 снова открылась и высунулась хилая рыжая бородка.
— Эй, а ну стой! Стой, кому говорю? — громко, но приглушённо из-за рыка, попробовал остановить свою недавнюю забаву по имени Марина обладатель бородки.
— Вот ещё, поганец! — Марина вскинула нос.
Он рванулся из комнаты, и Марина, взвизгнув, кинулась ко мне, протиснулась вперёд и, загородившись мною, заорала:
— Да пошёл ты, видела я тебя, вот тебе! — Она выставила кукиш.
— Ох, ну и стерва же ты, Маринка, — сказал парень, стоя за моей спиной. — Ты же меня подставляешь, я же всем обещался, все приедут, ну, как же это? Марин, ну чо ты, испугалась, что ли? Да ладно тебе, не бойся, они нормальные парни, посидим, выпьем… останься… для компании.
— Ага, видела я ваши компании! Не хочу, хватит с меня! — Она, скосив на меня глаза, обильно подведённые косметикой, постаралась углядеть, как я воспринимаю их перебранку, как что понимаю, после чего вызывающе выпрямилась, выдвинув грудь и отставив попу, и осторожно пошла вниз. — Прощай, Володя!
Володя стоял перед лестницей в больших трусах с яркими крупными цветами и корчил рожи, сминая нижнюю часть лица непроизвольными гримасами, возникающими от вереницы неуловимых противоречивых мыслей, — отчего его редкая рыжая бородка живенько так дёргалась и скакала.
В вестибюле меня поджидал ещё один сюрприз.
Толпа мужчин в пиджаках, в белых рубашках и при галстуках заполняла почти всё пространство. Мужчины тихо переговаривались и неотрывно смотрели на фонтан. Насколько я видел, струи воды, истекающие из серебряных кувшинов, что держали в ручках улыбчивые пухлые ангелочки, ранее бывшие напористыми, теперь были тонкие и вялые — казалось, что запас живительной влаги вот-вот иссякнет.
“Что же это? Ещё одно ЧП?”
Но меня не беспокоил фонтан. Меня беспокоили солидные мужчины, так как я подозревал, что среди них находятся те, с кем мне предстоит встретиться по делу Садова, — если они решили провести этот субботний вечер в прохладном сумраке “Ключей”, разговор может начаться уже сегодня.
Мы быстро вышли на улицу, прошли до стоянки, скрытой за кустами и деревьями, и сели в машину.
Был седьмой час вечера, было свежо и накрапывал дождь.
И всюду стояли чёрные дорогие иномарки с красивыми номерами.
— Это кто такие? — спросил я у Марины.
— Вся наша великая знать, — сказала она и перекосила губы, и отвернулась, уставившись в озорную зелень парка “Студёных Ключей”, где нежные листочки наивно и благодарно подставлялись под мелкие капли, падающие аж с самого неба… с неба, которое высоко… отделено оно непреодолимой воздушной преградой… непреодолимой из-за силы притяжения Земли. Да и есть ли оно, это небо? Может, это всего лишь атмосфера? И всё есть ни что иное, как неразделимое пространство, переходящее из одного состояния в другое?
А шарик-то крутится!
— М-да, — произнёс я в ответ и завёл машину, включил обогрев салона, с наигранной весёлостью спросил: — куда едем?
— На рогули, знаешь?
— Приблизительно… разберёмся.
— Конечно.
М-да.
Я выехал в город, до сих пор узнаваемый.
Город под серыми облаками показался мне пригорюнившимся, позабытым дитём. Но была весна, и она украсила его такой молодой, такой свежей, смоляно пахнущей нежной листвой! Которую уже омыл дождь. Омыл, несмотря на то, что у неё не было в этом никакой потребности. Она, по своей молодости, и без того была непорочной, не так ли? М-да.
Мы ехали молча. Марина грустно показывала дорогу.
— Тебе дать телефончик… созвонимся? — спросила Марина прежде, чем ступить на влажную землю.
— Я не бываю здесь.
— Как хочешь.
Она грустно вылезла из сухого, тёплого салона автомобиля и неторопливо, не оглядываясь, пошла к трёхэтажному дому, наверное, тоже сохранившемуся с царских времён, и обходящегося без капитального ремонта с тех же самых пор.
Не досмотрев до конца её тягостного шествия, я сдёрнул машину с места всеми четырьмя колёсами за раз и медленно покатил по мелкой гальке.
Конкретного маршрута у меня не было. Но мне не хотелось вот так сразу возвращаться в “Ключи”. Что меня там ждёт? Полк вальяжных, чванливых, самовлюблённых, матёрых и всячески обласканных благами муниципальных чиновников и их фаворитов? Только не сейчас! Помилуйте! Я сам чиновник, — ради всего святого, дайте передышку! Пускай в чаду и кошмарах! — но ведь это иное, новое, непривычное для меня качество жизни и самовосприятие. Если бы чад моих сновидений не пересекался с чадом повседневности близкого мне города, я, честное слово, предпочёл бы собственные кошмары. Я не променял бы их на страсти и безумства живых людей!
И кроме этого ждут меня в “Ключах” знакомые всё лица: ты встречаешь их, наталкиваешься на них, где угодно! Как же они изменились. И при этом как же они узнаваемы! Но так непохожи на беззаботные детские мордочки, которые навсегда остались в памяти… у каждого в памяти. От всего этого становится тоскливо и хочется плакать, а плача — рыдать и кричать в голос!
Продолжить чтение Глава двадцать первая
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259