ЧУДОВИЩЕ ВНУТРИ МЕНЯ
Андрей Куц
Отъезжаешь от “Ключей”, отдаляешься на двести метров и — ты уже в частном секторе. Так, задворками, добираешься до рогулей — это несколько трёхэтажных зданий из того же, что и фабрика, красного кирпича. Эти здания, надо думать, были возведены для фабричных рабочих в качестве общежитий. Расположены они на противоположной окраине города, где-то в километре от “Студёных ключей” — от некогда фабрики, ставшей гостиницей, где можно хорошо поесть, посетить парную и окунуться в подогретую, но ключевую воду, которая отгоняет разные напасти и пакости!
Мне требовалось к чему-то склониться: то ли проехаться, и посмотреть город, то ли вернуться в “Ключи”. Чтобы разобраться в этом, мне необходимо было отвлечься на что-то постороннее, но конкретное: таким образом я выкроил бы несколько свободных минут, которые помогло бы мне уяснить дальнейшие шаги.
Недолго думая, я поехал к автозаправочной станции у самой городской черты: за ней — на десятки километров только леса, поля, посёлки да деревни. Она была на горке, так что с её высоты хорошо просматривался город.
Я стоял и смотрел на серый город, а моросящий дождь мочил моё лицо.
В городском Центре появилось несколько новых высоток, маячило пять вышек связи, — раньше как-то получалось обходиться без них… И всё! — в остальном город был тот же, что и прежде: многоэтажных зданий мало, всё больше избёнки и хаотичные пристройки к ним, местами их разбавляют замки да особнячки, вдалеке — микрорайон, где все мы тогда жили… Особенно, пожалуй, и не на что смотреть. Скучно и неинтересно. К тому же в детстве я всего лишь пару раз видел свой город с позиции, которую занял в тот день. Таким он был практически незнаком мне. Так что… город, как город — любой чужой город и его окрестности, где проживает не более пятидесяти тысяч человек. Только вот щемило сердце, когда угадывались знакомые места, — и я в мельчайших подробностях представлял — или вспоминал? — каждый куст, каждое дерево, столб и ограду, стену и крыльцо, мусор и рытвину, проделки так называемых теперь граффити, а некогда — попросту вандалов, портящих городское имущество.
Нет, не могу больше! Я не хочу разрушать то единственное, что грело и поддерживало меня все эти годы — память о детстве, о самой беззаботной, чистой и лёгкой поре, о былых товарищах и местах. Я хочу, я желаю, в конце концов, я должен всё сохранить в неизменном, не изгаженном и не извращённом виде! Память уже давно всё бережно укрыла лёгкой вуалью, и для пущей сохранности обтянула плёнкой, так что теперешняя резкость, отчётливость всё тех же предметов разрушат блеск от ламинирования — пропадёт очарование, останется только грубая реальность… а я нуждаюсь в сказке детского восприятия мира!
Для меня новое — это грозный, беспощадный враг. Это неизбежный смертный приговор прошлому, которое было столь долго и столь трепетно мною хранимо и пестуемо, которое с превеликими предосторожностями извлекалось в тяжёлые моменты жизни вдали от родных мест: оно подбадривало и утешало, ни разу не придав и не подведя, не обманув ожиданий и надежд. Каким ещё образом, кроме памяти, во взрослом человеке может оставаться детство — этот праздник с верой в чудеса и величие жизни? Я не знаю такого способа. Новое вторгается и рушит то, что созидалось и накапливалось в самом непорочном возрасте, то, что закреплялось для будущей, для взрослой жизни не только в сознании, но и в сердце…
Мне тяжело выносить печать долгих лет на лицах былых товарищей, и понимать, что я тоже стал таким же старым, затасканным, грубым и циничным. Не могу! Не могу я новыми событиями искажать сложившийся и закреплённый во мне рисунок милых и дорогих черт. Не могу я рушить жизнь Обозько. Не могу я копаться в памяти о Роме Садове, которая осталась в каждом из нас, нещадно рвя её и расшвыривая по закоулкам. С меня достаточно того, что в конечном итоге один уморил… уморил до смерти другого!
А когда-то всё было так просто…
Теперь же и наши ряды начали скудеть… Один бьёт другого уже не по какой-то ненароком случившейся глупости и по своей недальновидности, а расчётливо, вдумчиво освобождает себе проход в завтрашний — всё ещё наступающий — день любыми доступными средствами.
Я изолировал, я запер себя в машине! Я посидел в этой конурке и поехал в “Ключи”, чтобы собирать манатки.
“А смогу ли я войти в номер? Решусь ли? Попрошу Алёнку. Милая — эта Алёнка. Но один пустяшный недостаток имеется: она, всё-таки, ещё маленькая. Во всяком случаи для меня… а то, глядишь, взял бы да увёз с собой!”
Но почему-то тёмные пиджаки с выступающими из-под них белыми воротничками и белые рубашки тех, кто без пиджаков, но при галстуках, маячили перед моими глазами, вмешиваясь в эту одну-единственную светлую мысль об Алёнке. Но я не стал развивать этой темы — я гнал её, следя за мокрым асфальтом дороги, — благо, что мой путь был недалёк, и всё должно было скоро, очень скоро закончиться.
“Теперь точно и бесповоротно. Закончиться”.
Была весна, и даже маленький дождик не прогнал молодёжь с вечерних улиц. Сколько же их было бы в тёплый, купающийся в солнечных лучах вечер? О! Невообразимо много. Улицы были бы запружены ими и шумны. Старички бы грелись во дворах или неспешно прогуливались по тротуарам или по запущенному парку юного и невеликого провинциального города.
“Все в наличии, — подумал я, подъехав к “Ключам” и видя дорогие машины на прежних местах, и даже прибытие новых, которые, не поместившись на стояке, выстроились длинной шеренгой вдоль главной улицы. — Здесь собралась вся верхушка местной знати. Я увижу всех сразу. Везёт же мне! Какой же я всё-таки везучий”.
Народу, и правда, прибыло, и он, разбившись на кучки, гудел, как пчёлы в улье. Кто-то постоянно куда-то и зачем-то пробегал.
Среди лиц мелькнул знакомый профиль.
Сердце у меня ёкнуло и…
…учащённо забилось.
Я стал внимательно изучать несчётные головы.
И… вот!.. что?..
Нет-нет, этого не может быть… боже мой!
Она!
Она…
Ноги у меня сделались ватными, лицо онемело, мысли шустрыми жучками разбежались по щелям. И жучки эти оставили после себя всё в столь безобразно загаженном состоянии, что в ближайшее время в такое место не подумает заглянуть ни одна приличная мысль! Только долгое проветривание с влажной уборкой могли бы исправить положение. Но заниматься столь интимным делом в присутствии таких важных и весомых вельмож, как служители муниципального культа под предводительством грозного, повелительного и величавого градоначальника, а главное, при ней — такой близкой, такой до сих пор желанной, не представлялось возможным. Да всё одно не получилось бы: только спустя какое-то время, в уединении, можно проводить дезинфекцию чувств и личных переживаний.
Она. Первая любовь. Лена. Елена.
Прекрасная! Всегда… для меня. Трогательная и волнительная.
Всегда желанная и всегда… чужая.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
“А она похорошела… ушла юношеская нескладность, угловатость. Что ж, ей, наверное, ещё нет тридцати пяти. Так что — в самом расцвете, в каком то смысле. А хороша! Фигура, оформившись, стала только лучше! Молодец. Я в ней нисколько не сомневался. Следит за собой. Держится. А что это за хахаль обнимает её, прижимает и целует? Ну, конечно же, а как же иначе!.. А что это за дети подходят к ней, и она заботливо утирает их мордочки, измазанные мороженым? Да-да, конечно. Это всё мои упущенные, несбывшиеся мечты. Теперь они бесплодны. Теперь она чья-то… теперь… а что теперь? Может быть, всё же… Её… Я готов взять её и с детьми. И заботиться. М-да. А надо ли? А захочет ли? А не попросит ли “вон, пожалуйста”, как когда-то, когда я был усатым подростком? Нет-нет! Прекрати! Сейчас же! Чем раньше ты отвёдешь от неё взгляд, чем раньше она станет далека от тебя, когда уйдёт боязнь встретить её на улице или в присутственном месте — везде, где бы то ни было, только тогда ты будешь спокоен… и время излечит, уберёт боль и щемящее томление. Как в те далёкие дни, когда она отказалась с тобой встречаться — и была отдана другому. Может, теперь, во взрослой уже жизни, у тебя есть шанс? Но… рушить семью, ввязываться в интриги здесь, в провинции, где все обо всех всё знают, судачат и рядят в шутовские одежды? Не знаю, не знаю… Нет! У меня теперь тоже своя сложившаяся жизнь. Пусть пока холостяцкая, пусть бездетная, пусть не нашёл, даже не увидел такой, как она, — пробуждающую во мне такие же чувства… Пусть! Тем более что во мне опять проснулась подзабытая юношеская неуверенность — боязнь её, то, что тогда мне мешало. Я прихожу в смятение каждый раз, когда она рядом. От чего это происходит, что с этим делать?.. Бежать! Скорее бежать. Прочь! Прочь отсюда!.. Алёнка, милая Алёнка, такая пригожая и такая ласковая — к ней! …А ведь Алёна — это Елена? Лена? Леночка… моя. Как бы она к этому не относилась, но для меня это так: моя Лена. Как же крепко я всё забыл! Даже не обратил внимания на это единство имён. Вероятно, я был ослеплён нежностью звучания: Алёна. Сестрица Алёнушка и братец Иванушка. Иванушка — я. Иванушка-дурачок. Вот кто!.. Оказывается, Лена до сих пор мне дорога… и всё так же недостижима. Я поклонялся ей, как божеству! Я нуждался в ней, как в воздухе! Я задыхался без неё — я загибался. Я долго забывал её… долго. Божество трудно забыть. Оно — Само Величие. Лена. Елена. Как же часто и как же нежно в последние часы я повторял имя Алёна, но ни разу даже мимолётом не вспомнил о своей Лене! И вот теперь…”
Алёна спешила по узкому коридорчику вдоль стен. Я устремился к ней, и схватил её, остановив, оттеснил подальше вглубь коридора и заговорщицки зашептал, спрашивая, что тут собственно творится, что происходит, почему это толпится и гомонит народ?
— У нас беда! Вода больше не идёт! Нет воды! Понимаешь? Нет! Вообще! Ни капли! Родник высох! Понимаешь? Это же кошмар! Что теперь будет? Сегодня такой день — сам мэр приехал! Они хотели посидеть, помыться, отдохнуть. А тут такое! Представляешь, всё время текла и вдруг — нет… ни капли! — Алёна, прижатая мною к стене между окнами, смотрела огромными глазами-плошками.
— Дела, — глядя на неё и не видя её, только и сказал я, тотчас подумав о Роме из моего то ли сна, то ли бреда, то ли видения — как знать, где он бесился в сырых земных коридорах.
— Алёна! Алёна! — зашумел Обозько от двери в купальню. Он, видя, что я, оборотившись к нему в какой-то задумчивости, продолжаю удерживать девушку, заспешил к нам. — Здарова! — бросил он мне. — Слыхал, какие у нас дела творятся?
“Да уж… для меня тут творится куда как больше! Настолько больше, что я готов брать ноги в руки и нестись отседова во весь опор, без всякой там оглядки, во как!” — подумал я, продолжая молчать.
— Я заберу у тебя Алёну?.. Пошли, пошли! — Он грубо взял её за локоть и увёл.
В узком прямоугольнике выхода из коридора шумел и мелькал народ. Я прижался к стене между окон и прикрыл глаза. Стараясь успокоиться и привести мысли в порядок, я медленно выдохнул.
“Ну, как я тебе?” — тут же явился ко мне Рома. Он не испугал и не удивил меня. Он показался мне долгожданной отдушиной, чем-то естественным, тем, что стало привычным, как будто так и надо, так и должно быть. И это несмотря на то, что такого со мной ещё ни разу не происходило: чтобы вот так запросто, только прикрыв глаза, я увидел Романа. Он был спокойным и румяным, с нормальным человеческим лицом — взрослый Роман Садов при бирюзовой рубашке и в кремовом костюме, в начищенных до блеска лакированных туфлях.
“Найдя источник, и разрушив его сердцевину, я нашёл выход! — сообщил он с радостью. — Теперь он течёт по другому руслу. Он пробивается наружу за пределами города, недалеко, там, где озеро, где малый котлован. И я надеюсь, что скоро, очень скоро котлован заполнится холодной водой — станет он небольшим озерком, и потекут из него струи в соседнее большое озеро, и будут приходить люди, и купаться в них запросто, без цены, свободно, так же как в природе течёт всякий ручей и бьёт ключ! Получать благодать и здоровье, очищаться от земной скверны и пагубных помыслов в искупляющих слезах моего незабвенного дедушки. Я ухожу к нему. Я покидаю бренный мир навсегда. Прощай! Не поминай меня всуе”.
— Дядя, а дядя? Вам плохо? — дёрнул меня за рукав мальчуган с мороженым в руке.
— Нет, малыш, всё хорошо, — сказал я. — Теперь всё хорошо. И всё позади. И я скоро отсюда уеду. Где твоя мама?.. — Сказав последнее, я испугался: меня пронзила догадка, что это тот самый чумазый ребёнок, её ребёнок — сын, часть её! Я отшатнулся от него, заторопился, говоря: — Давай-ка, не броди тут, иди, иди к родителям! — Для задания правильного вектора движения и для ускорения, я хотел подтолкнуть его, но не рискнул прикоснуться к её частичке, и побрёл, уходя сам, волоча неверные ноги, побрёл я по коридору, по периметру здания — подальше от толпы в вестибюле, опасаясь появления возле мальчика его матери.
“Бежать, только бежать! Как можно скорее бежать! Я не властен, не правомочен решать здешние судьбы. Здесь слишком большое сосредоточение дорогого мне и близкого… Их судьба — моя судьба! Всё слишком сложно напутано… происходят вещи слишком невероятные и опасные для моей психики… Если правда то, что Рома обрёл-таки свободу, вызволил себя из смрадного сырого и холодного мрака, это не означает, что впредь со мною не произойдёт ничего подобного. Но… как… как мне забрать свои вещи? Решусь ли я войти в комнату № 15? А почему нет? Всё кончено! Не так ли? …А если нет? А если это уже вышло из-под контроля? Что если вылезшие из земных чертогов чудища — это мои вечные спутники: мы теперь столь же неразлучны, как Земля и Луна? Они станут преследовать меня или пробуждаться рядом со мной, и порой будет доставаться другим людям, тем, кто окажется близко? Лена. Леночка. Девочка моя! Что тогда?.. Мне надо съехать отсюда. Вот это неоспоримо. Надо вернуться к себе и… вернуться! Да-да! Ну конечно! Вернуться сюда, чтобы навсегда избавиться от того, что связывает меня с прошлым! Да, я сделаю это! Чтобы раз и навсегда… никогда больше… чтобы пресечь любую возможность… и забыться, потеряться в повседневности чужого большого города, погрузиться с головой в вонючую трясину всё ещё незавершённых и неизбежных в будущем уголовных дел, в эту клоаку… клокочущую и бурлящую… самому быть звеном в этой громоздкой, ржавой, но прочной и звонко гремящей цепи… спаяться, слиться с нею… тянуть паровоз в одной с народом упряжи… среди чужих всё лиц и судеб, где с тобою всякий на “Вы”, где тебя никто не знал в прошлом, и ты не знаешь, как кто выглядел -двадцать -тридцать -сорок лет назад, не знаешь, чем кто жил… не будет знания о том, каким образом тот или другой человек принимал участие в твоей жизни, потому что не будет у нас общей жизни!.. до поры до времени не будет, но долго… Туда… далече от родного и тёплого… безвозвратно утерянного… Я не могу гадить в месте, где сохраняется моё самое чистое воспоминание: о моих первых юных шагах по земельке-матушке… эх, мА… Пора! Юная пора. А мне пора двигать”.
Я остановился.
Мне надо было выходить в ресторанный зал из узкого коридорчика со стороны курилки, чтобы добраться до лестницы.
В зале было шумно.
У задней двери тоже толпился народ.
Я стоял в полумраке и… на меня смотрел Обозько.
“Он увидел меня! Он идёт!”
— Борис?.. Ты это что здесь болтаешься? Мне не нужно никаких дополнительных проблем.
— Какие с меня проблемы?
— Не скажи. Ты утром вон что отчубучил.
— Было дело. Согласен. Могу.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— Я бы посмеялся, да только не до смеха. Сам видишь, что творится. Как такое могло произойти? Ума не приложу! Иссяк мой родничок! Ну, ничего, будем смотреть, в чём там дело. Может, кто что где выкопал, что-то проложил, таким образом создав для воды преграду или отвод. А может, где просела почва. Я вот уже думку одну думаю… правда, придётся закрыться, но родник верну, и очень просто, только надо будет хорошенько проследить, чтобы народ не прознал, что к чему.
— Как же?
— Как обдурить народ, пока не знаю. Но то, что можно проложить трубы, чтобы создать искусственный родник — факт. Это очень даже несложно. Почему я сразу не подумал? Сразу при реконструкции здания и сделал бы! Вот балда! Источник был бы настоящим, но зато была бы подстраховка. Верно? А всё потому, скажу я тебе, что хотел по совести, честно. Но разве можно вести успешный бизнес и быть во всём честным? Что, не так? Точно говорю. Нельзя! Всегда надо смотреть вперёд на несколько ходов… Молодой был, наивный. Ну, ни чо! Выкручусь. Где моя не пропадала, а? Хе-хе… За мной вона какие люди стоят! Здесь собралась вся местная власть. Я думал, что кое-кто уже сегодня с тобой встретится в культурной, ненапряжной обстановке, неофициально, так сказать. Да вижу, не удастся. Что же поделаешь? Не судьба. Ну, ни чо, прорвёмся, а?
— Наверное…
— Ты чего такой грустный? Никак не оклемаешься от утренней слабости?
— Я уезжаю.
— Как так уезжаю? — Обозько опешил.
— Я здесь чего-то всё хвораю, да и как-то тягостно мне… ночью сны всякие нехорошие снятся, да и сплю плохо, — признался я.
— М-да… Ну, даже не знаю, стоит ли тебя удерживать? Смотри сам. Только… как же с нашим делом? — Он посмотрел на меня испытующе.
— Скорее всего им займётся другой человек. Я передам его одному из коллег.
— Вот оно как! А что за человек? Надёжный? На него можно положиться? Как он? Хотя бы порядочный?
— Хороший и проверенный человек. Очень честный и очень даже порядочный.
— Угу, — Обозько задумался. — Значит, дело решённое?
— Да. Я сейчас же уезжаю.
— Вот даже как!
— Да, так, — несколько грубо ответил я.
— Угу… Значит, корабль — ко дну, и крысы — с корабля?
— Ты это к чему?
— У нас ЧП, неизвестно, что и как теперь станется, и к этому добавляется отбытие человека, который важен для всё той же нашей дальнейшей судьбы, неблагодарно решившего покинуть стены нашего гостеприимного дома!
— Так получается. Совпадение. А про благодарность не заикайся. Не ко мне это.
— Ну-ну… — Обозько насупился, и что-то непокорное и капельку злобно-ехидное обожгло глубину его глаз. — А как тебе Алёнка?
— Что? — Я дёрнулся.
— Как у вас всё вышло? Гладко?
— Не твоё дело! — бросил я в сердцах.
— Как же не моё? — Обозько слащаво осклабился. — Ещё как моё! Что же, ты полагаешь, что она к тебе сама пришла? Наивная девочка заинтересовалась тобой настолько, что вот так вот среди бела дня прибежала к мужичку в постельку? Простак ты, как я погляжу! — Мерзкая, похабная улыбка размазала его рожу.
— Да пошёл ты! — Я решительно отстранил его, желая уйти.
— Не правда ли, премилая и умелая девчушка? — горячо прошептал он мне в ухо.
Я толкнул его — прочь, мерзость! И крикнул:
— Да что ты, в самом деле, взбесился, что ли, что на тебя нашло?
Лицо у него обмякло. Он побледнел, пролепетал:
— Извини, сам не знаю, что это я… какое-то помрачение… со всеми этими делами, происшествиями… — Он сообразил, что я всё ещё способен попортить не малое количество его кровушки, что я ему нужен.
Но дальше я не слушал Обозько. Я устремился вперёд, расталкивая собравшихся локтями. Ни на кого не смотря, я добрался до лестницы и взбежал наверх, спеша к себе в комнату — в гневе я забыл думать о спрятавшихся в ней монстрах, о своих страхах.
“К бесу всё это, ну их в болото, пускай сидят в нём и квакают волдырчатыми жабами, а я не хочу! Не желаю погружаться в трясину — обрастать ряской, облепляться илом. Еду. Скорее. Поеду в бушующий загаженный океан! В нём хотя бы можно затеряться, и свободно плавать — пускай грязным, но незамеченным, одним из многих, в огромной массе. Плевать на предоплату за жильё. Пускай оставят себе. Им теперь деньги понадобятся. Перепоручу дело Евгению. Сошлюсь на личные причины, по которым я не имею права продолжать расследование. На отсутствие адекватности, на присутствие заинтересованности, личных мотивов. И пусть Евгений Андреевич делает с ним всё, что хочет. Плевал я! Отстраняю себя. Вон. Прочь. Бегу”.
Продолжить чтение Эпилог
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259