ДУРДИЛЬ
Андрей Куц
37 (62)
Пройдя полем, Валя, Марат и Паша добрались до реки.
По просёлку вдоль берега, быстрым шагом, без разговоров и оглядок, они достигли затерянного озера — глухо заросшей Кочерги. Их интересовало не озеро и не его прибрежные заросли. Им была интересна старая, распластанная над землёй ветла с пышной кроной, на которой они надеялись получить уютное укрытие для сверхсекретного наблюдения за тремя объектами в поле.
Несмотря на то, что мальчики были босыми и в одних плавках, они добрались до дряхлого ствола ветлы не получив ни одной царапины, ни одного укола колючкой, — казалось, что непролазные для всякого человека заросли, заполонившие берега Кочерги, расступаются перед ними и неторопливо, мягко смыкаются за их спинами.
А ведь совсем недавно всё было иначе: после первых посещений тайного убежища в лесу на их коже хватало ссадин и царапин, которые зудели и болели не один день, — но в одно чудесное утро они вдруг куда-то подевались…
Всё вокруг текло, всё менялось для мальчиков, как в тягучем, но восхитительном, удивительном сне. Они мало о чём думали и мало что вспоминали. Они были подчинены взбунтовавшимся и обострившимся чувствам!
Мальчики, как медвежата, ловко взобрались по стволу ветлы, лопнувшему в своей основе, цепляясь пальцами рук и ног за морщины её толстой коры. Валя продвинулся ближе к вершине дерева, ухватился за толстую вертикальную ветку и присел на корточки. Рядом с ним плюхнулся на сук Марат. Сбоку, но близко к ребятам, уселся Паша.
Мальчики упёрли вострые глазёнки в трёх девочек среди подсолнухового поля.
А девочек нигде не было.
38 (63)
Девочки всецело отдались плетению. Они молчали минут десять.
Но задачи Иры не во всём сходились с планами Наташи и Марины.
— Хватит! Достаточно! — недоумевала Ира. — Зачем столько? Хватит.
— Надо ещё, — спокойно говорила Наташа. — Помогай, не тараторь.
И Ира возобновляла прерванную работу.
39 (64)
Долгих пять минут изучал Паша окрестности. Девочки словно провалились сквозь землю!
Паша надеялся, что их скрывают деревья возле Прорвы, и, когда они подойдут к Устюгам, если они направились к деревне, тогда он их увидит — это будет печально, что они ушли, но тогда можно будет перестать шарить глазами и старательно прислушиваться.
Марат с Валей ему не мешали, потому что они были заняты тем же.
Паша подождал…
Подождал ещё…
Дорога от озера к деревне оставалась пустой.
Паша перевёл взгляд на тёмную гладь Прорвы… и спрыгнул с ветлы.
Из-за тучи выглянуло яркое солнце.
Марат с Валей проследили за ним, увидели, как он пропал за высоким берегом, спустившись к купальне… и тоже спрыгнули на землю. Они подошли к Паше.
Мальчики стояли на мостках и смотрели на воду, а над их головами плыло жаркое солнце.
40 (65)
— Ну, как я? — в который уже раз поинтересовалась Ира. — Как я выгляжу? Чего вы? А? Как он на мне сидит? Вы ничего толком так и не сказали.
— Хорошо, — сухо отозвалась Наташа. — Но, недостаточно.
— Почему это?
— Скоро узнаешь.
— Чего не так-то?
— Кое-чего не хватает.
— Да чего же? Я исправлю, я сделаю. Вы только скажите.
— Мы уже делаем.
— Что?
— Узнаешь.
— Фу — на тебя! — Ира надула губы — обиделась. Она отвернулась, опустила голову и возобновила плетение.
— Я всё, — наконец сказала Марина. — Я больше не стану делать. Вы своё закончите — и этого должно хватить. Вы плетите, а я найду подходящие подсолнухи, ладно?
— Давай, — согласилась Наташа. — Вон там, смотри какие хорошие.
— Угу.
— Куда столько? — спросила Ира.
— Чего? — не поняла Наташа.
— Зачем так много плести?
— Да потерпи ты. Сейчас узнаешь.
— Чего секретничаете? Я хочу знать. Вы про меня что-то удумали, а мне не говорите.
— Да не про тебя. Про нас.
— Про нас? — Ира пододвинулась к своей двоюродной сестре. — Я так и знала! Я так и поняла! Вы и себе хотите сделать, да? Ой, как хорошо! Я хоть погляжу, как это выглядит, а то ничего на себе не вижу — не разберу никак, хорошо или не очень… А я уж было подумала, что вам не понравилось, потому вы мне и не говорите. Но зачем так много плетёнки?
— А чтобы наряд был по всей форме. Как положено, понимаешь?
— Не-а, — Ира покачала головой и заискивающе посмотрела в глаза Наташе.
— Ну… наряд.
— А?.. Ух! Ух-ты-иииии, — выдохнула Ира от восторга, разгадав секрет подруг. — А я не додумалась!
Их облил жгучий яркий свет — это солнце выглянуло из-за тучи.
Девочки задрали головы и не увидели на небе ни одного облака.
“Что за диво!” — изумились они.
41 (66)
Наташа первой примерила полный комплект нового купального костюма, собранного из подсолнухов, и, выставляясь, поворачиваясь то так, то эдак, спросила:
— Ну, как я вам? Хороша?
— Даааа… — сказали Ира с Мариной. — Хорошаааа… Принцесса!
— Корону! Корону ей! — закричала Марина.
— Да, корону! — обрадовалась Ира.
И две девочки бросились выбирать подходящий цветок подсолнуха.
— Гм. — Наташа с достоинством вскинула голову. — Согласная я. Хочу корону. Мне её очень надо. Будет в самый раз. Впору она мне придётся.
Она стояла важно и невозмутимо — ждала, когда презренная челядь Её Величества, недостойные подданные или же фрейлины, приближенные к Государыне, ходящие в фаворе дамы, которые ещё девицы, — как угодно, — принесут достойный Ёе Высочайшей Особы предмет и увенчают им её голову…
Ира и Марина принесли на выбор Королеве несколько крупных цветков, только-только начавших раскрываться.
— Выбирай, — фривольно сказала Ира.
— Не “выбирай”, а “выбирай-те“, — поправила её Марина.
— У, какая маленькая, а всё-то уже знает! — похвалила Королева-Наташа фрейлину Марину. — Учись уму-разуму, нечистая!
— Слушаюсь, Ваше Величество! — сказала Ира с наигранным подобострастием и неумело изобразила реверанс.
— Х! — надменно сказала Королева.
— Вашество, опустите чуточку голову — я украшу её драгоценной короной, — попросила Марина, слегка наклонившись.
— Прошу.
— Благодарствую, Вашество!
— Ты чего стоишь? — вдруг наскочила на Иру Королева. — А ну, помогай, прислужница, умасливать мою голову!
Ира сплюнула себе на руки.
— Ты чо? Офонарела? — возмутилась Королева. — Давай, крепи корону, а не мажь мою голову своими погаными слюнями!
— Слушаюсь. — Ира изобразила покорность, подчиняясь.
— Как я вам? — спросила Королева-Наташа, когда Придворные Леди закончили возиться с предметом, не только добавляющим ей блеска, но и символизирующим Её Власть.
— Бесподобно, Вашество! — Марина сложила руки на груди и опустилась на одно колено. — Так бы и смотрела — глаз не оторвать!
— То-то! — важно отозвалась Королева. — А тебе, непокорная?
— Восхитительно, Ваше Величество! — поспешно отозвалась Ира, подобно Марине прикладывая руки к груди и для пущей убедительности закатывая глаза от мнимого восторга. — Такая красота, такая…
— Поклонись, непутёвая, Госпоже своей, — приказала Королева.
— Ща! — выкрикнула Ира, тут же сбрасывая с себя личину холуйки. — Разбежалась! Хватит! — Дерзкий норов непокорной Иры не выдержал чинимой над ней деспотии.
— Что-ооо? — грозно произнесла Королева. — Изъявляешь противление воле Твоей Государыни? Палач!
— Да, Вашество, — тотчас откликнулся нужный работник, которым обернулась угодливая Марина. — Слушаюсь! Повинуюсь! Сей момент, будет исполнено. Голова долой, секир-башка! Всё будет в лучшем виде.
Ира стояла и недоумевала, как это получилось, что верная подруга так быстро от неё отреклась, и более того — она, в доказательство своей преданности Королеве, хочет снести ей — подруге — голову с плеч!
Ира решилась бежать — вон из такого поганого, несправедливого, угнетающего свободный дух королевства: любая богом забытая пустыня будет лучше такой муки!
— Царевна-лягушка! — бросила Ира в лицо Королеве и пустилась наутёк.
— Я те покажу! — возмутилась Наташа и, позабыв о своём высоком сане, помчалась за ослушавшейся прислужницей.
Девочки выбежали на плешь в поле — в низкие и чахлые подсолнухи.
Визг и гам заполнили пространсто.
— Ааааа… больно, щекотно… — жаловалась пойманная Ира.
— Так как же, больно или щекотно? — Наташа повторила щипок.
— И то, и то! — одновременно ноя и смеясь, отозвалась Ира, в свою очередь щипая Наташу. А та ей не спустила — ответила. Ира — ущипнула в обратку. И, вконец развеселившись-разыгравшись, они побежали к Марине.
Они бежали и продолжали озорничать: то Наташа щипала Иру, а Ира от неё уворачивалась, то роли менялись, и уже Ира преследовала Наташу, стараясь отомстить за понесённый ущерб.
Подбежав к Марине, Ира и Наташа сообща принялись домогаться до её молодого тела.
Марина быстро переняла заливчатый смех подружек и закружилась в игривой карусели.
42 (67)
— Девочки, — сказал Паша.
Марат и Валя были в воде. Они повернули головы и посмотрели на Пашу, вставшего на высоком берегу, и молча поплыли к нему.
— Где? — спросил Валя, поднявшись к Паше.
— В поле.
Было тихо. Очень тихо. Только поливочная машина гудела на другом берегу Дульки.
— С чего ты взял? — спросил Марат, присоединившись к товарищам.
И тут в знойном воздухе раздался пронзительный визг. И послышались весёлые голоса.
— Девочки, — сказал Валя.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
Мальчики взошли на небольшую горку и увидели, как среди подсолнухов мельтешат головы Наташи, Иры и Марины.
— Они всё время были там, — сказал Марат.
— Играют, — сказал Валя. — В салочки, наверное.
— Ага, — сказал Паша. — Давайте играть с ними?
— Можно, — сказал Марат.
Мальчики подошли к полю.
— Давайте нападём на них, как индейцы, — предложил Паша. — Захватим.
— Они станут нашей добычей, — сказал Валя.
Ребята сломали и очистили стебли подсолнухов. Вооружились ими, всё одно что копьями. И стали осторожно продвигаться через поле…
Валя, Марат и Паша с гиканьем выскочили на плешь посреди поля и завертелись вокруг Наташи, Марины и Иры. Они хлопали ладонями по губам, дробя звук, и потрясали воображаемым холодным оружием. Они — торжествовали, видя остановившихся девочек, безропотно отдающихся им в плен!
Но вот Марина поднесла руки к лицу, а Ира спряталась за спину Наташи, которая смотрит сурово, и почему-то бледная.
— Дураки, — сказала Наташа. — Придурки! — добавила она. — Пошли, девочки.
— А это они чего? — тихонько спросила Ира.
— Бери свои вещи, пошли отсюда!
Ира и Марина всё оглядывались, когда за ними сомкнулись высокие подсолнухи, расплескавшиеся жёлтым морем под приветливым высоким солнышком, повисшем на ясном нежно-голубом небе.
— Чего это они? — спросил Паша у товарищей. — Куда вы? — прокричал он девочкам.
Но тех уже было не видно.
Паша посмотрел на Валю, спросил:
— Чего они? — И осёкся, потому что Валя был серый, как домашняя мышь. — Ты чего?
— Да пошёл ты, — зло огрызнулся Валя. — Индеец хренов. Малышня!
Валя двинулся к озеру.
— Ты куда? — окликнул его Марат, и голос у него дрожал.
Валя не ответил, а Паша… Паша увидел его белый зад.
Паша помертвел.
Он опустил голову, осмотрел себя и задрожал осиновым листом.
Он бездонными глазами посмотрел на Марата.
— Как это? Я ничего не помню…
— Я тоже… Ну тебя! Я тоже пошёл.
— А я? — пискнул Паша.
— Ступай, куда хочешь. Малыш, — добавил Марат с особым смаком.
— Марат?
Конечно же, ужасно стыдно, что девочки увидели их во всей красе, но ведь это же у всех, ведь никто из мальчиков не одинок в своём позоре, это же пустяки — из-за этого не стоит убиваться и ссориться, не так ли? Но как же с ними такое произошло? Когда они успели избавиться от последней одежды? Где их плавки?!
Паша осторожно пошёл к Прорве.
Паша выглянул из подсолнухов. Он увидел на другом берегу Валю, идущего к деревне, — было очевидно, что тот переплыл озеро. Марат брёл в противоположном направлении — от деревни, огибая озеро с его дальнего края. А девочки уже перебегали автодорогу, — Паша понял, что из-за них мальчики и избрали окольный путь. Но на мальчиках теперь была их единственная одёжа.
Паша воровато огляделся и кинулся к купальне.
Он сбежал к мосткам, схватил свои бордово-синие плавки, натянул их и сразу почувствовал успокоение — какая ни какая, а защищённость.
Он поискал глазами Валю — не нашёл, сказал:
— Ну и пусть… ну и ладно… — И опечаленным поплёлся к деревне.
Он шмыгал подошвами босых ног по сухой дороге и что-то бормотал под нос — за ним стелились жиденькие клубы пыли, которая оседала на лопухи и подорожник, заполонившие обочину, и только этим утром омытые августовской грозой.
43 (68)
Участковый, за которым числилась деревня Устюги, доставив в районный отдел милиции мужика, удумавшего орудовать дубиной над своим товарищем, довольно скоро оправился от терзавшей его головной боли. Но всё же, несмотря на улучшение самочувствия, он не стал отказываться от кратковременного отдыха в стенах родной городской квартиры.
Жена была на работе, и Залежный, скинув униформу, завалившись на кровать в первом часу дня, благополучно проспал два с половиной часа.
Неспешно пообедав, он поднял трубку телефона и вызвал служебный автомобиль, чтобы вернуться в Устюги и закончить начатое: прежде всего надо было закрыть или дополнить новыми фактами дело Крушинина Льва Александровича, три дня назад отправившегося в лес, и неизвестно где и как их проведшего.
Заехал за участковым всё тот же балагурный и услужливый Степан.
— Как почивали, Кирилл Мефодич? Поспали? Отдохнули? Голова прошла? Свежи и бодры? Готовы к возвращению в беспокойную нынче деревушку?
— Стёп, голова у меня прошла — это верно. Спасибо. Но, если ты станешь талдычить и тараторить, боюсь, она не выдержит, и всё вернётся, — сказал участковый, с натугой размещаясь в высоко поднятом над землицей УАЗе.
— Понял. Не дурак. Я тих и смирен, как ёжик в непогоду. Поехали, Кирилл Мефодич, прокатимся, да с ветерком!
— Мне не надо с ветерком. Ты просто поезжай.
— Есть. Вас понял. Уже в пути.
Через четверть часа милицейский УАЗ свернул на единственную деревенскую дорогу, в сторону реки.
— Стой! Останови! — тут же попросил участковый.
УАЗ заскрипел тормозами, клюнул носом и встал на месте.
— Стёп, мне придётся провозиться здесь часок-другой, а может статься, что поболе, так что, пожалуй, не стоит меня ждать — езжай, — искренне посоветовал участковый.
— Обижаете, Кирилл Мефодич. Я, что же, вот так вот и брошу вас, да? Вы себе все ноги истопчете — и снова захвораете… не-еее, не пойдёт!
— Да ты погляди, здесь все дома рядышком стоят. Далеко ходить мне никуда не придётся. Зайду, поговорю, посижу, чайку попью, печенье съем, яблочко там, грушу, помидорку и, где потребуется, напишу-составлю протокольчик… так что — езжай. Не перечь старику.
— Ой, старику! Не наговаривайте на себя.
— Ладно… Езжай.
— Хорошо. Я потом заеду.
— Не дожидайся меня. Если рабочий день закончится и не будет вызовов, то ты смело иди домой. Я не пропаду, не растеряюсь. Может, подбросит кто-то из местных, может, скоро будет до автобуса — на нём доеду, а то и позвоню с местного телефона, и в отделении кто-нибудь отыщется — не откажет, заглянет и подберёт. Не бери в голову. Езжай! И вообще, ступай-ка ты до дому. Потом, если что, скажешь, что ты всё время был со мной, возил да ждал меня. Дело молодое — у тебя всё впереди! Гуляй пока, отдыхай, развлекайся. В какое-нибудь новомодное кино сходи — на Аль Пачино или Дугласа… Давай! Пока, в общем. До завтра. — Участковый стал выбираться из машины.
— Уж так и быть, Кирилл Мефодич, послушаю вас — не смею перечить, будет сделано! Спасибо!
— Давай, давай… не хорохорь, — сказал участковый и сильно хлопнул дверцей, чтобы она закрылась с первого раза.
Степан проехал до южного конца деревни, развернулся и прошелестел мимо участкового, который подходил к скамейке у двора деда Амвросия, где сидел сам хозяин, ради которого он собственно и остановил машину так внезапно.
44 (69)
— Здарова, дед! Как твои дела? — спросил Кирилл Мефодьевич Залежный, бодро подходя и размахивая папкой с бланками, чистыми листами бумаги, копиркой, блокнотом, выписками из дел своих подопечных, состоящих на учёте, и с неизменно носимым “Уголовным кодексом Российской Федерации”.
— Болит, — уведомил дед Амвросий. — Сказали, что мне повезло, что ничего серьёзного. Однако наложили гипс. — Он выставил на обзор пострадавшую ступню левой ноги. — Вишь, как заделали. Две маленькие косточки сломаны. Ушиб сильный и отёк. А так — ничего. Теперь стану ходить с клюкою. Вона мне какую палку Кузьма подсуропил. — Дед отнял от забора “третью ногу”. — Во какая дубина! Присаживайся, служивый, чего стоять-то?
Залежный опустился на аккуратно обструганную, окрашенную в синий цвет и уже отполированную ни одной сотней штанов и юбок доску. Клонящееся к горизонту солнце всё гуще наливалось оранжевой густотой, посылая на землю приветливое сияние, — старая вишня, растущая за оградой двора Амвросия, спрятала его от участкового.
Дед и Кирилл Мефодич помолчали. Каждому думалось о своём, но как-то неясно — мысль, видимо, чуя близость тихого тёплого вечера одного из последних летних дней, была ленивой, неповоротливой…
— Как же это тебя угораздило, а, дед? — нарушил молчание Залежный.
— Так сам не знаю… не помню я, — безмятежно отозвался Амвросий.
— Как же это? Пьян, что ли, был?
— Нет, что ты, боже упаси! В моём-то возрасте и с утра быть пьяным?
— Почему же тогда не помнишь? Должен помнить.
— А боль всю память отшибла! Не помню и всё тут.
— Ты, дедок, чего-то как-то неуклюже темнишь, — с хитрым прищуром сказал участковый, — что-то почему-то мне не верится.
— Хошь — верь. Хошь — не верь. Твоё право.
— Да ладно, не жмись. Всё останется между нами. Я — для себя. Чтобы понять. Сегодня у вас здесь много чего творилось… Я чаго-то не разберусь теперь, запутался, не понятно мне… чтобы вот так вот сразу столько всего понабралось в одном месте. Я такого никогда не видел.
— Это точно! — Амвросий приободрился, заговорил с интересом. — Что-то не чисто тут! Мне так думается, здесь что-то не так. Чую я чего-то… не мало годков пожил — знаю, что к чему.
Поддержать автора:
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259
— Верю. Потому и спрашиваю.
— Ладно!.. Скажу тебе. Но молчок, больше — никому! — Дед заглянул в глаза участкового.
— Никому. Поверь. Только между нами.
— Ага… Ну, так вот. Только ты знай наперёд, что я совсем всего никак не сумею припомнить: покуда как-то не вяжется, не укладывается одно с другим. Оно вроде как мельтешит — да не даётся. Вот такие дела, м-да… Помню, что пошёл дрова рубить. Холодно мне. Хоть и лето, а старые косточки требуют, чтобы тепла было поболе. Пошёл, значит. А руки — так и ломят! Да и всё тело ломит, крутит. Болит. А дров-то надо! Вот и решил было, пойду опохмелюсь. До этого я ни-ни! — быстро добавил Амвросий. — И только я задумал отойти, как вдруг одно поленце вроде как строит мне рожицу! Сучковатое такое, знаешь? И сучок — как нос, а вокруг появились глазки да ротик. Не смейся! Говорю, как есть. Вот. И улыбается… а потом… потом оно подмигнуло и… и топор — бух! Выпал он у меня из рук — омертвели они, закостенели от такой невидали. Даже вроде как не успел ничего подумать — опешил я. И тут в ноге такая боль, такая боль образовалась, и — вверх… прямо по кости поднимается, поднимается… быстро-быстро. И так мне страшно стало. Испугался я, что ногу-то совсем того, отрубил, значит… А потом уже вы пришли. Видно, я сильно кричал, иначе как же вы смогли бы объявиться так вовремя и так к месту, да ещё и со “Скорой”, верно я говорю? Дааааа… Нет. Стой! Ещё был мальчик. Да, точно помню пацана. У забора. Он стоял и всё смотрел, как я лежу на земельке и корчусь.
— А что за мальчик? — Залежный заинтересовался, и ему припомнился Паша.
“Да, точно, там же был Паша Дубилин! Как же я забыл?”
— Дубилиных дитё… вроде как… а может, одурев тогда от боли и страха, я путаю теперь — как знать… Но, видится мне, это именно он был. Вроде, Пашкой кличут.
— Хорошо.
Дед встрепенулся:
— А ты знаешь, что про них говорят?
— Про кого?
— Про этих пацанов.
— Про каких пацанов? — Но Залежный подозревал ответ.
— Кажись, Марат, Валька да этот самый Пашка.
— Что же?
— Говорят, что они ночью всё болтаются, и вроде как в лесу! — Дед Амвросий поднял палец — это для большего акцента, для восклицания, и многозначительно поглядел на участкового.
— В лесу?
— Да. И не ночуют дома. И это в таком малом возрасте. Представь!
— Да-а… задачка. Интересно.
— И не говори! — Дед Амвросий как-то сразу успокоился и стал смотреть вдаль — на дворы противоположной стороны улицы. — А ты знаешь, что у нас в лесу-то?
— Что же?
— А Кулички, вот что.
— Эту байку я знаю. С детства слышал.
— Это не байка.
— Ерунда!
— Не говори. Если ко всему случившемуся сегодня присобачить то место, то всё враз прояснится — вот тебе и готовое объяснение всех нынешних происшествий!
— Если всё так, как ты говоришь, тогда, кого же мне наказывать? Никого, что ли? — Залежный усмехнулся.
— И некого! Всякий человек, попавший под силу Куличек, себе более не принадлежит. Вот, как ты думаешь про Крушинина Лёвку? Ты думаешь, что его оглушили и бросили? А я мыслю, что он забрёл к тому месту, и оно его попутало — смутило разум, заставив блуждать по лесу. Вот оно как!
— Это мигом упрощает всё дело, — съязвил Кирилл Мефодич. — Мне, так получается, и делать-то здесь нечего. Что я могу с этим поделать?
— И не поделаешь! Ты его и не найдёшь! А найдёшь, то этого не поймёшь… Насмотришься всякой нечисти, натерпишься страху, побродишь, побегаешь, покружишь по лесу, не зная, куда идти — всё кругами походишь, а потом и не вспомнишь, где это с тобой случилось попервоначалу. Не найдёшь его! Если только случаем наткнёшься. А так — нет! Да и наткнёшься — опять дурь в бошку войдёт, а опосля — и не вспомнить! О как!
— Как-то что-то такое и со мной было, — мечтательно сказал участковый. — Только не страшно было. Ну, разве что чуток, и прошло. А может, и не было ничего… — добавил он. — Может, потом мне люди внушили, что что-то было.
— Может и так… может и так, — проговорил Амвросий, и взгляд у него сделался отсутствующим — дед снова упялился во дворы нижней, нечётной, стороны деревни.
Из города, кряхтя, с усилием тащась в гору, проехал рейсовый автобус.
45 (70)
Марфутка Лапушкина — доярка, молодая ещё девка, низенькая, неприглядная, но с роскошной чёрной косой, по каким-то своим замысловатым причинам вышедшая замуж за взбалмошного, сердитого, худого и согбенного, сильно пьющего, работающего в соседнем селе, на одном с ней скотном дворе завхозом, сорокашестилетнего Малафея Лапушкина, который теперь угодил в КПЗ за причинение вреда здоровью Анюкову Степану посредством жердины, подвернувшейся ему под пьяную руку, — Марфутка спешила с автобуса домой, чтобы ещё сегодня успеть привезти мужу кое-какие пожитки.
Увидав участкового возле двора деда Амвросия, она, недолго думая, отклонилась от своего пути.
— Залежный, почему моего мужа не отпускают? — сходу набросилась Марфа на участкового. — Он же сделал это без всякого злого умысла, а это значит, что вины на нём нет! Так можно было сшибить с чьей-нибудь морды комара, а удара не рассчитать, и слегка зашибить… Он же не опасный! Да и никуда не убежит. Да что там убежит! Его вообще не за что привлекать да судить. Не виноватый он! Вы что, не понимаете? Вы что, не могли похлопотать, чтобы его домой отпустили? А то — дело заводить. Ишь удумали!
— Здравствуй, Марфа! — не поднимаясь, выдержав натиск возмущённой — напуганной — женщины, сказал участковый.
— Здрасти, здрасти… Так вы похлопочете? Что вам стоит? Вы же должны понимать…
— Я всё понимаю. Но уж больно шибко он приложил Степана. К тому же всё это уже находится не в моей власти — не моя юрисдикция, так сказать.
— Какая там юрисция? К чёрту эту белиберду! А зашиб он его не просто так, не по злу. Показалось ему, что Стёпка с ума спятил. Да вы подите, допросите его — он сознается, он скажет, он у меня не такой, он не соврёт, вот увидите.
— Не в моей власти. Никак не могу. Теперь этим занимаются компетентные, специально для такого случая посаженные и назначенные люди.
— Но вы же можете с ними поговорить — надоумить их, направить, подсказать, а где надо — уговорить.
— Ты мне вот что скажи, Марфуша. Скажи, как там Степан Анюков, что с ним?
— Зашиб он его. В больнице он.
— Это я знаю. Жить-то будет?
— Тьфу, на тебя, бес! Конечно, будет. Ишь, чего удумал! Что же это, ты хочешь моего мужика подвести под монастырь?
— Ничего такого я не хочу. Никому не хочу. Потому и спрашиваю. Многое зависит от состояния потерпевшего и от того, что он расскажет следователю.
— Да лежит он. Говорят, что сильные ушибы спины есть, порваны какие-то там мышцы и небольшое сотрясение головы, с шишкой — вот и делов-то. Заживёт!
— Я не знаю, что там и как, но, если твои слова верные, оно, конечно, заживёт — и всё обойдётся. Дадут, глядишь, мужику твоему суток пятнадцать, за хулиганство, да и отпустят.
— Пятнадцать, говоришь?.. Это тогда ладно, это ничего… — Марфа успокоилась. — А это верно так?
— Ведь людям тоже не особо как интересно вожжаться со всякой ерундой, — продолжал неторопливо разъяснять Кирилл Мефодич. — По пьяни, чего только не бывает… Только вот молись, чтобы Степан подтвердил про какую-то там собаку, а то ведь, того гляди, за такое дело, упрячут твоего Малафея в психушку — либо от сумасшествия, либо принудительно станут лечить от пьянства — это уж всё одно… почти.
Марфа взъерепенилась:
— Это как же? Вы думаете, что Малафей лжёт? Он хоть и злой бывает, и пьющий, но честный — он никогда не станет врать. Если он говорит, что Стёпка кость жрал да брехал на него, думая, что её хотят отнять, — так оно и было! Это ещё надо поглядеть, у кого белая горячка! Это ещё поглядеть надо. Это она, может, у Стёпки была? А мой-то мужик таким вот образом хотел поучить его уму-разуму — вызволить хотел из неё, спасти его хотел. Это же тогда получается, что вершилось благо! А вы — дубиной, покалечил, пришиб…
— Это тебе следователь говорил?
— Он, стервоза. Молодой, румяный, обормот. Чтоб ему пусто было.
— Ну, ты зря не ругайся. А то ведь обидишь человека, да зазря. А люди, сама знаешь, какие… могут и отомстить, или утвердятся во мнении, что добро делают, и взаправду отправят твоего мужика куда подале.
— Да понимаю я. Только зачем они шьют дело, если всё так и было? Пусть Стёпка скажет!
— А что, Степан не говорит?
— Не знаю я. Они только после обеда уехали, чтобы допрашивать его.
— Ну вот, скажет теперь Степан, что именно так себя и вёл, что это он шутил так, и оттого выйдет Малафею дополнительная поблажка. Надо ждать. А криком и скандалом — это ты ничего не поправишь, только озлишь против себя людей. Поняла?
Марфа что-то пробурчала.
— Что говоришь? — с вызовом, дабы приструнить девку, переспросил участковый.
— Ни чо! — резко бросила Марфа и пошла прочь.
— Бабы, — рассудительно сказал дед Амвросий. — Такая у них доля. Свой мужик, он и есть свой мужик. Коли уж сошлась с ним, сама может лупить его и гонять почём зря, а перед другими порой так заступится, что тока держись — как бы не унесло вихрем да не стукнуло чем-нибудь по балде… Сама она может хаять и ругать его сколь угодно душеньке — пока сполна не выговорит наболевшее, натерпленное, а еже ли кто со стороны напустится да посягнёт, тут только держись, мало не покажется — не позволит, да-с.
— Мудрёно говоришь, но, пожалуй, что верно, — сказал Залежный. — Пойду я, загляну к Крушининым, и ещё кой к кому, а ты сиди — день-то какой! Вечерок приходит славный, а? Сиди… может, ещё подойду.
— Давай, служивый, верши правый и справедливый суд. Ступай.
Кирилл Мефодич поднялся и, не прощаясь, не оборачиваясь, направился к дому Крушинина Лёвы.
Продолжить чтение Часть 2 Главы 71-73
QIWI Кошелек +79067553080
Visa Classic 4817 7601 8954 7353
Яндекс.Деньги 410016874453259