роскошных комнатах, в очередной раз содрогался от ужаса, снова встретив чудовище, но уже в новом облике: на этот раз оно бродило в тёмных подземных расщелинах, и хватало его, и волокло в их глубину, чтобы требовать кары для своих обидчиков, – и теперь это был Роман, мальчик из его детства.
Здесь собраны лучшие, но далеко не все, что есть на просторах Интернета, варианты для удобного чтения и получения в личное пользование книги “Чудовище внутри меня”.
Поддержать автора и получить от него книгу как подарок в электронном виде или её печатную версию с автографом на
Читалка №2 — на
Адаптивный формат отображения: меняются в ручном режиме – размер шрифта, плотность строк, количество страниц на экране. Будет на 40 руб. дороже, чем на ЛитРес или Ozon.ru.
Читалка №3 и лучшая! цена на печатную книгу в мягкой обложке — на
Там же можно купить и электронный вариант книги.
Передо мной сидел не в меру упитанный, коротко стриженный, холёный господин в тёмно-серой рубашке. Его красную шею оттеняла крупная белая бабочка. Он был в шортах чистого лимонного цвета, на ногах — пляжные шлёпанцы, едко красные. Загорелые руки и ноги — в обильном тёмном волосе.
Приглаженным и напомаженным, облачённым в светленький льняной костюмчик, с распахнутым воротом рубахи, я бодро спустился в ресторан. Мне предстояло отведать кулинарных изысков местной кухни.
Как правило, смотришь, а Ромка сидит в каком-нибудь углу, сжавшись в комок, а его мутузит ватага пацанят, и всё у них выходит так весело, без напряжения, легко! Может, так и надо? Может, это их понимание существования? Не знаю. Но впечатление это производило тягостное.
Его колотит, глаза закатились, пальцы зажали деньги намертво! И я держусь за них, не отцепляюсь, оглушённый такой реакцией. А он стал медленно оседать на землю — рот приоткрылся, кончик языка высунулся, а зубы мелко-мелко дрожат.
Идя к отведённому мне месту, я не мог не задержать взгляда на освещённом фонтане, и восхититься находчивостью и предприимчивостью Обозько. Так и хотелось остановиться, чтобы потрогать стекло цилиндра, фигурки ангелочков и переплетённые прозрачные трубки с бегущей в них водой, подставить под вытекающую струю ладони — омыть их и брызнуть холодными каплями на тёплое лицо…
Украдкой оглядевшись, мужики по-быстрому заглотали пивко, отрывисто утёрли белые усы, выдохнули и бодро закричали:
— Сдавай, щас станем рыбу делать! А? Га-га-га… Молодой ещё Кирюха, зелёный…
— Константин, — высунулась в окно Анфисья — жена строгая, порой взбалмошная, — а ну, давай живо домой! Чего сидеть? Уж нету никого и наш оболтус где-то болтается. Нет его там? Поищи, и живо оба домой.
Обозько поднял хмурую физиономию. Воззрился. Упёрся взглядом из-под бровей, нависающих над глубокими глазницами.
— Чо вылупился? Ищи Павла и домой, кому сказала?
— У, выдра, бес тебе в ребро, — пробурчал Обозько.
Ноги у него были тяжёлыми, мышцы ныли, а в мыслях блистали брильянты и сапфиры в золотых оправах: камни искрились, заливая глаза огнём, и те — слепли.
“Темно как! — подивился Константин быстрым сумеркам. — Не видно ни зги”.
Стоя в гуще акации под высокими тополями, вдали от уличных фонарей, вдали от городских домов, он растопырил руки, отыскивая хотя бы какой просвет в зарослях.
Он подыскал местечко поудобнее — устроился, достал сигареты, чекушку — закурил и отпил из горла.
— А-аааа… во зараза… ну и отрава, — он задышал густо, быстро, затянулся папиросиной, изгоняя блошиный вкус. Рот раздирало. Нутро жгло. Но стало хорошо: члены расслабились, голова как будто онемела и в ней — поплыли мозги. — Да. Это уж наверно, что Никанорыч гонит её из тараканов и кролячьего говна… с него станется. — Константин с довольством гэкнул. — Ну и пускай гонит. Главное что? Главное – хорошо.
Взошла луна. Она добавила света и сплела причудливые многослойные тени. Шурша крыльями, пронеслась дёрганная летучая мышь… другая кинулась за ней вдогонку по дуге немыслимой крутизны — и потревожила Константина, отрешившегося от земной скорби.
Он подскочил, будто ошпаренный.
— А?!
Из черноты угла выплыло под свет луны облако пыли, клубясь, катясь, расширяясь, меняя тени и свою глубину.
Костя следил за ним внимательно.
Ему вдруг почудилось…
— Чу-чушь, — прошептал он.
…будто бы сквозь клубящийся кисейный занавес проступила фигура высокого и крепкого бородатого старика в рясе…
— Галиматья какая…
…проступила и… пропала.
— Почудилось.
Собаки снова зарычали — вязкая слюна шмякнулась на пол тягучими каплями. Собаки бросились вперёд.
— Мать Пресвятая Богородица! — прошептал Костя.
Не помня себя, охваченный первобытным ужасом, он, сам того не понимая, ошалело, бесновато заработал ногами и руками.
Внизу он шумно ударился головой о стену, да так, что кипящие от паники серые клеточки его мозга затрепетали, заколыхались свежей цементной массой, а в глазах потемнело.
Рома нёсся сломя голову, не ведая куда, — бежал он в противоположном направлении от своего дома. Когда до его помрачённого сознания дошло-таки это неприятное обстоятельство, он успокоил себя тем, что так будет лучше, потому что так он сможет запутать преследователей.
Легко шагалось по заливным лугам неизвестной чужбины. А дышалось от чистоты и свежести воздуха, ещё легче. Куда бы ни поворотилась голова Ромки, изумрудные травы расстилались перед ним гладким ковром. Они приветливо принимали его босые ноги. Они омыли их до первородной белизны. Стаи уток тянулись по безоблачному небу, на котором не было солнца, но почему-то было светло как днём. Малые жаворонки носились в голубой пустоте и падали вниз так быстро, что колыхалась нежная травка от напора воздуха из-под их остреньких крылышек.
Вдруг Рому накрыла тишина, какая возможна лишь в вакууме. Всё видимое стало пропадать. Оставалось только одно, теперь хорошо различимое, дерево с крепким стволом и полусферой из ветвей, густо облепленных тёмно-зелёными листьями, — оно поглотило внимание мальчика… оно надвигалось…
Перед мощным стволом стоял не менее мощный старик. Его седые длинные волосы и борода по пояс колыхались на неведомо откуда взявшемся ветру, который дул, по-видимому, лишь вокруг старца. В овчинном тулупе, в ушастой зимней шапке, в толстых ватных штанах, с баулом под ногами, в изношенных тяжёлых ботинках с веревочками вместо шнурков, завязанными поверх штанин, он поджидал мальчика опустив плетьми руки и с улыбкой на тёмном лице.
Как жахнул меня Обозько по спине и по груди одновременно и зашуршал, заходил распаренными вениками, да так, что я аж зарычал от удовольствия.
— А теперь — в колодезь! — загремел Обозько и кинулся вон, за дверь.
Обозько стоял уже с другого конца бассейна, поджидая меня.
Я оттолкнулся и понёсся, рассекая воду словно торпеда.
Но тут что-то сковало мои ноги.
Обозько, верно, прочитал у меня в глазах испуг, так как его лицо изменилось.
Меня что-то дёрнуло вниз. Я рывком ушёл под воду. В глазах померкло.
Каждая клеточка моего тела заполнилась ледяным холодом, и оно окостенело. Я перестал сопротивляться. Я погружался в черноту недосягаемого дна. Сердце вдруг ёкнуло и остановилось. Сознание парализовал животный ужас.
Всё вокруг было мокрым, чёрным, то тут, то там что-то шевелилось, ползало и нет-нет да касалось моего голого тела омерзительной склизкой холодной мокротой. Оно было мягким и трепетало.
Оно подалось вперёд, на меня, и я различил его очертания: скрюченное, с вывернутыми ногами и руками, на четвереньках, с сухой головой на длинной шее, всё чёрное, в длинной и редкой щетине.
— Ве-еер-рно-о, — простонало что-то в змеиных чертогах.
Я напрягся звенящей струной. Глаза выпучились, пальцы судорожно сжимались, сбивая землю в кашицу. Ноги засучили сами собой, отталкиваясь пятками, скользя по мягкой почве — и не могли сдвинуть тело, упёршееся в земляную стену, только немного скользнула, поднялась по грязи обнажённая спина.
“Не сбежать мне! Не уйти!”
Прямо передо мной в расщелине блеснуло два жёлтых огонька.
“Нет! Не блеснуло, а моргнуло! Это глаза. Чьи-то огромные глаза. Замри! Не шевелись!” — осенило меня, и я приказал себе затихнуть.
Вскочил я, встав во весь рост на чистом мягком ложе, и тут же присел на корточки, ухватился за спинку кровати и уставился на Обозько, сидящего в углу и дымящего сигарой, и на милую Алёнку, стоящую с подносом в руках перед окном, залитым солнцем. Я был дик, и я по-прежнему был гол.
— Тебе, может, здесь нравится? Так оставайся… я могу устроить — будем гнить и скитаться, скитаться и гнить! — Существо с гневом надвинулось на меня, замерло и, вскинувшись телом, понеслось, бешено проталкивая себя по расщелинам, которые разрывали земной пласт многими туннелями.
На улице было темно. В ту декабрьскую ночь шкала термометра опустилась ниже ноля на двенадцать градусов. Убогий снег хрустел под ногами.
Рому выволокли за ворота. Бросили в темноту под оголённые зимой кусты, пинками прошлись по всё таким же, как в детстве, толстым ляжкам — Рома застонал, и через опухший мертвенно бледный рот пролилась струйка воды.
— Хватит, а то он всё выблюет! — сказала лысая большая голова, и троица пошла назад в тёплый кирпичный дом, в “Ключи”.
Девушка копалась, девушка задерживалась и… пропала! Из номера давно не доносилось никаких звуков — это начинало мне не нравиться, нервируя, усиливая моё воспалённое воображение. Не надо испытывать терпение мужчины. Особенно мужчины, находящегося на грани нервного срыва.
Через полчаса Рома Садов затих, совсем затих — он больше никогда ничего не сказал. Он замёрз, и даже вода внутри него заледенела, и порвала некогда живые ткани.
Утром, когда его нашли, он представлял собой ледяную скульптуру с непомерно раздутым животом и блестящими глазами. Ни одна снежинка не падала с неба, и люди топтали старый снег, скапливаясь кучкой, смотря на то, как это бывает…
Кровать приподнялась и ухнула, стукнув ножками об пол! Под ней что-то сухо зашуршало, перемещаясь, и стихло.
Я подскочил, тут же ополоумев. Я уселся на кровати, превратившись в мокрую ледышку, настороженно прислушиваясь не то к незаметно забежавшей в мой номер огромной собаке, забравшейся под кровать, не то к гулкому биению собственного сердца. Ни одного звука не доносилось ни из соседних номеров, ни из коридора, ни с улицы.
— Мужик! Ты чо здесь… давно? Девку не видел? — спросил, выглядывая из комнаты №12, молодой парень со скупой рыжей бородкой и в больших цветастых трусах. Его налитые кровью глаза уставились на меня слепо.
— Видел, — ответил я.
— Ты чо? — обрадовался парень. — Правда? Где она? — Он подался в коридор.
— В моём номере, одевается.
— А? — Он остановился, распустив мокрые алые губы.
Но меня не беспокоил фонтан. Меня беспокоили солидные мужчины, так как я подозревал, что среди них находятся те, с кем мне предстоит встретиться по делу Садова, — если они решили провести этот субботний вечер в прохладном сумраке “Ключей”, разговор может начаться уже сегодня.
— Вот ещё, поганец! — Марина вскинула нос.
Он рванулся из комнаты, и Марина, взвизгнув, кинулась ко мне, протиснулась вперёд и, загородившись мною, заорала:
— Да пошёл ты, видела я тебя, вот тебе! — Она выставила кукиш.
— Ох, ну и стерва же ты, Маринка, — сказал парень, стоя за моей спиной. — Ты же меня подставляешь, я же всем обещался, все приедут, ну, как же это? Марин, ну чо ты, испугалась, что ли? Да ладно тебе, не бойся, они нормальные парни, посидим, выпьем… останься… для компании.
— Вся наша великая знать, — сказала она и перекосила губы, и отвернулась, уставившись в озорную зелень парка “Студёных Ключей”, где нежные листочки наивно и благодарно подставлялись под мелкие капли, падающие аж с самого неба… с неба, которое высоко… отделено оно непреодолимой воздушной преградой… непреодолимой из-за силы притяжения Земли. Да и есть ли оно, это небо? Может, это всего лишь атмосфера? И всё есть ни что иное, как неразделимое пространство, переходящее из одного состояния в другое?
А шарик-то крутится!
Что меня там ждёт? Полк вальяжных, чванливых, самовлюблённых, матёрых и всячески обласканных благами муниципальных чиновников и их фаворитов? Только не сейчас! Помилуйте! Я сам чиновник, — ради всего святого, дайте передышку! Пускай в чаду и кошмарах! — но ведь это иное, новое, непривычное для меня качество жизни и самовосприятие.
От всего этого становится тоскливо и хочется плакать, а плача — рыдать и кричать в голос.
